Георгий Колосов

[first_film]

«Чудотворец» - название цикла фотографий, сделанных в 1993-2003 гг. на Великорецком крестном ходе. Шестидневный 160-ти километровый Крестный ход посвящен архиепископу Николаю Мирликийскому в связи с явлением его чудотворного образа на реке Великой (притоке Вятки) в 1383 году.

[+]









[О призвании художника, о христианской жизни и о себе...]
Он был инженером и сторожем в храме. А сейчас он «просто свободный». Знаменитый фотограф, он просит прощения за выражения вроде «творческая биография» и говорит, что всего лишь «шуруп или отвертка» в художественной деятельности, и себя часто чувствует сторожем при наследии «этого пресловутого»… самого себя.

«Сейчас я не фотографирую»

- Георгий Мстиславович, все знают вас как фотографа, вас называют основателем современного пиктореализма, на ваши редкие мастер-классы стремятся попасть не только любители, но и профессионалы фотографии. Но при этом сегодня вы говорите: «Нет-нет, я не фотограф». Так кто же вы?

- Кто я? Семь лет церковный сторож в храме Космы и Дамиана в Шубине, нынче - просто свободный, уже два с лишним года. Фотография - это предыдущие много-много лет моей жизни, начиная с 1976 года. То, что имеет отношение ко мне в наибольшей степени сегодня, это мое крещение в девяностом году, интенсивное воцерковление и последние, наверное, десять лет вот такая приходская жизнь: от Чаши до Чаши, от Причастия до Причастия. Если этого не происходит дня три-четыре, я уже не очень понимаю, зачем я здесь.

- А есть ли место для фотографии?

- Литургия - Небо на земле. И когда человек не просто по своим ощущениям, а в полноте сознания соединяется на каждой Литургии со всей двухтысячелетней Церковью, когда это Небо на земле воспринимает как абсолютную реальность, все остальное в жизни - семья, дом, творчество, родина - оказывается в разных степенях отдаления. Но поскольку мы волею Божией вселены в эту жизнь, поставлены на это место в этой стране и в это время, то ничего не остается, как оправдывать Его доверие и пытаться как-то соответствовать. И здесь должно быть место для всего, что может быть хоть какой-то формой служения.

Сейчас я не фотографирую. Мой - простите за выспренность - фотографический путь начинался, если иметь в виду цикл «Русский Север», с показа трагедии, гибели. Дальше пошло что-то вроде продолжения Творения. Это циклы «Всякое дыхание…» - природный мир как чудо, «Чудотворец» - Великорецкий крестный ход, свидетельство о неубиенной церковной жизни. Параллельно человеческие лица, портреты - обращение к человеку, в котором вневременного больше, чем сиюминутного. Еще дальше - серия «Воистину Воскресе!», где вспоминаются события Страстной и Светлой через богослужебные моменты в храме и в которой сосредоточены все фотографические средства, мне доступные. И на вершине всего этого портретный цикл «Сестры радости» - образ Церкви Празднующей. Вот такая фотобиография, которая представляется мне настолько промыслительной, что я сам себе ничего лучшего на эти 25 лет придумать бы не смог. Завершение естественно, поэтому фотография остается сейчас только как некая просветительская деятельность, связанная с проповедью.

- Некоторые ваши снимки существуют сегодня всего лишь в двух экземплярах. А если с ними что-нибудь случится?.. Вам не жалко?

- Чаще в одном, и мне немножко страшно. Но тут так: если это во славу Божию, то сохранится. Вопрос серьезнее. Я чувствую себя просто сторожем при наследии этого пресловутого Колосова, на которое давно смотрю как посторонний. Делал персональные выставки и думал: кто я при них? У меня огромный опыт экспозиционера, Манеж заполнял, но, был случай, выставляя «Великорецкий крестный ход» - 70 листов, - я не мог понять, как эти карточки, которые я знаю наизусть, «встанут» в небольшом зале. А встали они так, что для меня самого это стало откровением. Я увидел такие связи, такие смысловые переклички, такие исторические проекции, которые мне раньше и в голову не приходили.
Теперь мне надо закончить составление общего альбома. Об издании я не думаю, с меня издание на Суде никто не спросит; а вот представить верстку - это возвращение естественного долга Богу: тебе дали - умножь и верни! Талант не закопан в землю, нет. Плод-то есть, да как бы не сгнил.

Проповедь художника

- Вы говорите о фотографии, как о форме проповеди, то есть о проповеди через культуру. Какой она должна быть?

- Христианство само по себе - это только призыв, предложение, и, конечно, никакого действия оно иметь не может, если мы не являем собой пример. Известно от начала Церкви обратное: «из-за вас у язычников хулится имя Божие». Когда мы говорим о культуре, то получаем права такого разговора только тогда, когда показываем сами нечто явно более привлекательное, художественно более высокого качества, совершеннее по форме, чем все остальное. Иначе - «это бесы, это плохо, это…». А что хорошо? Покажите. Вы-то кто? Кто судьи? И в этом смысле, если говорить о церковном искусстве, о храмовом искусстве, то нам поистине есть над чем поработать.

- В чем же задачи церковного, храмового искусства - в том, чтобы показать лучший образец творчества?

- Я попробую поговорить об этом всерьез. Для начала нужно все-таки развести церковное и храмовое искусство. Что такое храмовое искусство, мне больше понятно из отрицательных примеров общего опыта Церкви, чем из положительных. Мы с вами говорим сейчас в месте, которое наречено «домом молитвы». А если храм - дом молитвы, то в нем решительно все должно быть функционально. И архитектура, и иконопись, и пение, и тексты - все это должно быть направлено к созиданию молитвы. Традиция… Мне довелось недавно видеть каталог довольно известного иконописца, византийского эпигона, труды которого и за рубежом, и в музеях, и в храмах. Форсированные цвета, нелепейшие позы, устрашающие лица, выпученные глаза, нимбы в орнаментах. Есть такие изображения, что я оставался в недоумении - что это, наглая карикатура или черный кич?

Если мы через видимое обращаемся к невидимому - какие должны быть формы? Какие визуальные принципы должны быть заложены в икону? Какие не должны? Почему нередко иконостасы - это визуальный дребезг, слепящее золото, за которым и образов не видно, да они как будто и не нужны: паникадила влеплены так, что непременно загораживают Деисис. Закрытая Литургия - отдельные слезы… Слава Богу, под рукой положительный опыт в архитектуре. Спасский собор Спасо-Андронникова монастыря - крохотное снаружи здание храма - огромное изнутри, где все ввысь, где тихий свет, льющийся сверху через несколько узких окон. Вы заходите - и сразу предстаете неземному. Храмовое искусство - это искусство создания сакрального пространства для молитвы. А искусство Церкви - это искусство христиан, проповедь в любой форме. Но, повторюсь, если что-то делается «под омофором Церкви», то здесь должно быть такое качество, которое сразу же захватывает. Музыка, живопись, конечно, фотография - все, что соприкасается с душой и делается церковным человеком, должно быть лучшим.

- Вы писали, что для фотографа Церкви пожизненно актуальны две темы - Покаяние и Пасхальная Радость. То, что это проповедь, сомнений не возникает. А вот портрет - может ли он быть проповедью?

- Изображение человека, которое мы видим через фотографию сегодня - я даже не имею в виду непременно глянцевые журналы, - все это жуткое опошление и оглупление. Снимается тот человеческий слой, который, в общем-то, не очень и человеческий. Культура же дает художнику возможность инакостояния. Не противостояния, а инакостояния. Представление человека как образа и подобия Божьего, пусть в каком-то драматическом состоянии - кающимся, переживающим что-то или на вершине, как в «Сестрах», ликующим, празднующим, - это, конечно, проповедь. Это возвращение современного человека к человеку вечному.

Даже борозду можно провести по-разному

- Искусство Церкви - это искусство прихожан, но мы все разные: у одного есть талант, а у другого нет…
- Человек - образ и подобие Божие разумом, свободой и способностью к творчеству. А творчество может быть абсолютно во всем, в любом действии. Даже одежда, просто брошенная на спинку стула, может быть брошена красиво, а может - безобразно. Любая деятельность может быть творческой. Один из моих прадедов, крепостной в Смоленской губернии, блистал садоводством. Борозду можно провести по-разному. Самое сложное - это отношения между людьми, и они просто обязаны быть творческим процессом, созиданием. Измена творчеству - это измена своему богоподобию.

- Сегодня жизнь так устроена, что люди бегут по своим делам, все в спешке, все некогда. Не до творчества, даже в быту.
- «Устроена»… А кто устроил? Эта цивилизация сегодня не одному мне видится гибельной. Человек настолько замкнут на себя и эгоистичен, что сначала по отношению к себе, потом к своему роду, а потом, кажется, уже и к биологическому виду поступает самоубийственно. Спасителен только ответ: «Кто хочет идти за Мной, отвергнись себя». Как только этот принцип самоотвержения принимается человеком, он начинает возвращаться к жизни и возвращать жизнь. Труднее ничего нет! Мы называем себя христианами, но мы очень сильно горячимся на свой счет. Наше движение в сторону Христа начинается только тогда, когда изо дня в день мы начинаем строить себя более, нежели других. А уж наше вхождение в Церковь - в эту единственно реальную невидимую Церковь, в это всегда «малое стадо» - начинается с того дня, когда время жизни, отдаваемое Ему, начинает превосходить время жизни, забираемое себе. Там - и цивилизация не мешает, и адреналин ни к чему, ибо творчество - сама жизнь.

- Многие понимают, что мы - я имею в виду наше общество - движемся в каком-то губительном направлении, но ничего от этого не меняется. Почему?

- Совершенно понятно, что самое трудное - это мы сами. Не зря ведь опытные монахи успокаивают новоначальных, воюющих с окружением: «Хватит с тебя одного тебя». Изменить мир? Происходящее - это объективный процесс, он не может не происходить с безбожным человечеством, с безбожным народом. В глазах любого верующего единственная причина всех бедствий - личных, семейных, национальных, глобальных - это грех. И пока видения греха нет, о каких-то изменениях нет смысла говорить в принципе. У нас одна проблема - проблема совести. Выход мы найдем, если с открытым Евангелием подойдем к зеркалу.

- Должен ли художник ставить перед собой цель обратить внимание людей на происходящее, задуматься?

- На происходящее - нет: это пища публицистики и правозащиты. Художник должен засвидетельствовать возможность альтернативы, причем непременно исходя из личного духовного опыта. Тогда Господь управит и средства, и формы. Вообще же явная цель - это уже несвобода и смерть творцу. Другое дело, что свобода может порождать полярные результаты, даже у того, кто нецерковных задач перед собой не ставит. И тогда ответственность художника - представлять свой труд или не представлять, менять или выбросить. Ответственность отнюдь не снимается, но она, как и цель, не предшествует, а последует творчеству.

Самая интересная Книга

- Георгий Мстиславович, расскажите немного о том, как вы пришли в Церковь?

- Самым правильным путем, хотя, увы, нехарактерным. Открыл Новый Завет и - короткое замыкание. Как многие люди моего поколения, особенно в столице, я вначале получил доступ к восточной духовной литературе. А какое могло быть в советское время первое знакомство с христианством, с Евангельской историей? «Мастер и Маргарита». И только потом, в 89-м году, мне попал в руки Новый Завет.

Мистический опыт, связанный с творчеством, у меня уже был, и я очень хорошо знал, что все делается помимо меня, свыше. Не только в фотографии, но и в стихах, которые я с двадцати лет царапал. Поэтому восточное миросозерцание было мне понятно, хотя и не близко. А в Новом Завете я сразу же увидел путь. Крестился довольно быстро, в 90-м, почти еще ничего не соображая. Относительно регулярное пребывание на Литургиях, Причащение - еще без головы, конечно. Я, по-моему, только на пятый раз сообразил, что это такое. Учиться было не на чем, припал к Первоисточнику. Я стал читать Евангелие круг за кругом, год за годом. Натура такая, что мне нужно все пропустить через себя и понять самому. Позже пришли и различные толкования, и научные сведения. Слава Богу, Новый Завет сегодня - самый исследованный текст человечества, и по сей день он для меня остается главным интересом жизни.

По горизонтали и вертикали

- А вы вообще счастливый человек?

- Я не очень понимаю, что это такое. Наверное, бывает какое-то внутреннее благополучие, которое дает мир с самим собой. Но у меня этого мира нет и быть не может: и потому, что окружающее болит, и потому, что я себя хорошо знаю. Мне пешком до Луны ближе, чем до христианина.
Но есть и радостная сторона. Как и многие пришедшие ко Христу в возрасте, я ясно вижу, что вся моя жизнь - это плод изумительно красивого по своей логике Промысла, похожего на непредсказуемую шахматную партию, заранее продуманную насквозь. В 1980 году мне и в голову не могло прийти, что мой путь в фотографии будет так вертикально отстроенным. И то же самое со всей моей жизнью… Я бесконечно благодарен жене, которая всю горизонтальную часть жизни вынесла на своих плечах. Жена художника - это отдельная статья, а такого персонажа, как я, - претендент на золотой памятник. Благодаря своей домашней свободе я и в Церкви растворился. Полнота счастья здесь, на Литургии.

Но есть еще радость - это продолжение внешнего служения через культуру. Чудо - открытие талантов, бывают встречи, мастер-классы, в галерее «Феофания» выставки делаю. Это тоже место благодарения, как место благодарения везде, где удается сделать хоть что-то доброе. «Слава Богу за все» - я могу сказать с чистой совестью.


[Русский север...]
Молодым коллегам

В 1980 году, когда слова «спонсор» и слова «грант» никто и слыхом не слыхивал, началось паломничество фотолюбителей клуба «Новатор» на Русский Север (Архангельская область, Карелия). Из года в год, на свои отпускные, с единственной целью: сделать выставочную фотографию. И при этом не то что никаких прикладных задач - издать ее, продать ее - первые годы заботами КПСС никаких надежд даже выставить, хотя социальных мотивов никто из нас на Севере специально не ловил. Итак, по двое, по трое, на две - три недели, зимой, летом, весной, осенью, накрывая три-четыре-пять точек - сёл, деревень, где непременно сохранились, как говорили тогда, «памятники архитектуры» - деревянные церкви, часовни, колокольни. Через сколько-то лет у Е. Немчинова, А. Васильева, А. Фурсова, А.Ерина, Г.Колосова и др. стали складываться свои коллекции - в точном соответствии со свободным интересом каждого. И если бы кто-нибудь спросил нас тогда, в чем состоит наш «проект», мы бы ответили, что в экспедиции нет свободных пальцев, чтобы таковой высосать. К концу 80-х поездка, принесшая кому-то более десяти «карточек», считалась триумфальной, а распечатка одного негатива из ста - добрым урожаем. От «Хассельблада» или «Смены» - неважно. Озирая сегодня фотографический горизонт, я сам во все это верю с трудом. Одиннадцать лет Север (за вычетом студийного портрета) был моей единственной темой. Почему так?

... Как культурный феномен Русский Север был открыт российским сообществом в 60-х годах XIX века, и произвел впечатление всплывшей Атлантиды, на которой кипела живая жизнь, сохранившаяся неизменной с допетровских времен почти во всех своих проявлениях. Глубина ее исторических корней видна хотя бы из того факта, что наши знаменитые былины, восходящие сюжетами к Киевской Руси - устное народное предание, не имевшее письменной фиксации - были записаны тогда именно там, на Севере, в районе Заонежья, Кижей и Кенозера. Деревянное церковное зодчество Русского Севера знают все, но, увы, уже никто не увидит самого впечатляющего - его гармонии с жилой застройкой как с природой. В сочетании с инженерными и эстетическими качествами жилья, на фоне слышанных историй жизни, виденные нами ее следы вызывали вопрос: на что же способен русский народ, свободный от своего государства? Сейчас я бы еще спросил: откуда этот дух - ибо казалось, что на Севере одухотворены даже камни, и тайной дышит все.

... Наверное, из-за этого я, любитель всякой живой провинции, не мог оторваться от Севера те самые одиннадцать лет. Да и на остальных, естественно, по-разному, Север формирующе повлиял. Но при всей нашей разности одно общее в нашем устремлении было: спрятать современное, чтобы извлечь прошлое. Проломить время. Для фотографа, не прибегающего к наивной фальсификации, здесь только один путь: попытаться уловить дух. А Он, как известно, «дышит где хочет». Поэтому его стоит искать и сегодня. Ведь вся Россия - немножко «Север».

Всякое дыхание...

«Всякое дыхание да хвалит Господа» - начало и конец хвалитных псалмов утрени, которые имеют столь радостный тон, что содержатся и в пасхальной службе.

... В 1992 году я бросил фотографию. Русский Север - моя единственная тема - иссяк к тому времени и внутри, и вовне. Происшедший от веры отказ от творчества решился безо всяких сожалений, сам собой. В голове еще роились два дерзких проекта с глубоким мистическим наполнением - один занятнее другого, но не было никаких волевых импульсов к их реализации. И слава Богу!
Творческая воля человека обычно не совпадает с волей Божьей, из-за того, что ко спасению души не направлена. Да и шедевры наши в симфонии Творца звучат в лучшем случае провинциальной актерской отсебятиной в шекспировском тексте. Однако творческий опыт, если он выведен из-под власти законов мира сего, радость творения разделить помогает. Чтобы так произошло, необходимо не только разрешиться от страсти к творчеству, но и все вторичное, все, что создано безумным человеческим произволением, вывести из круга интересов. Тогда беззащитная природа - мир Божий - возвращает художника к началу его жизни.

… Осенью 1992 года мой «Зенит» начал видеть то, чего я не видел сам. Еще не зная, зачем, я выбегал из дому в мерзнущие травы и на «волшебный ручей» - экзотически захламленный, круглогодично теплый поток в ближнем углу ботанического сада. Вскоре стало ясно: что бы я ни снимал, между виденным и изображенным - неизбежная пропасть. И всякая попытка навязать изображению мое собственное видение ничего, кроме банальностей, не дает. Вошедшая позже в круг сюжетов стихия огня окончательно утвердила это правило: природа скажет о себе что захочет. Наше смиренное дело - радостное согласие с ней. Ибо - всякое дыхание да хвалит Господа!

Чудотворец

«Чудотворец» - название цикла фотографий, сделанных в 1993-2003 гг. на Великорецком крестном ходе. Шестидневный 160-ти километровый Крестный ход посвящен архиепископу Николаю Мирликийскому в связи с явлением его чудотворного образа на реке Великой (притоке Вятки) в 1383 году. Примерно 100 лет спустя икону передали в город Хлынов (первое название Вятки) под твердое обещание на день явления (6 июня н.с.) торжественно приносить святыню в селение Великорецкое - домой. С тех пор и носим.

После гонений Крестный ход возобновился как открытый в 1989 году, с 1992 года я - его участник и лишь попутно - фотограф. Общая радость о Николае-Чудотворце укоренилась в личный опыт. Все подробности, уместные в краткой статье, можно прочесть за столом в зале. Предваряя просмотр, я должен сказать только вот что.

Церковь всегда как таинство, и действие церковное всегда как тайнодействие понимается с трудом не только снаружи церковной ограды, но и изнутри. Поэтому художник Церкви, как художник тайны - пишущий, рисующий, снимающий - увы, лишь будущее Церкви. Но, если данная выставка зрителю на эту тайну укажет, я благодарно произнесу только одно слово: «Чудотворец!»

Георгий Колосов


Источники:
http://www.pravmir.ru
http://oldmuar.ru/exibitions/2005/12_10_2005_kolosov.htm