«Если свет, который в тебе - тьма, то какова тьма?» (Ещё один никому не нужный текст)
Выплыло из глубин памяти подзабытое было слово. Слово чудесное, волшебное, не побоюсь сказать - сакральное. Слово, способное одним звуком мистически объяснить картину бытия. Отчего сгущаются сумерки, спрашиваю я? Не оттого ли, что мы стали меньше светить? Нет, отвечают мне, сумерки сгущаются оттого, что это кто-то нас очерняет. Очернительство - вот это мистическое слово. Слово, сообщающее тьме физические свойства, хотя на самом деле она их не имеет: она всего лишь отсутствие света. Вот свет материален, да, свет затратен и не всегда приятен, а для тьмы ничего не нужно, нужно просто перестать светить - и всё. Или вот грязь - она как раз материальна, от неё можно и нужно избавляться. Но волшебное слово придаёт грязи свойство призрака: она становится материальна только для того, кто её видит и знает, что она - грязь. Он просто придаёт свойства грязи тому обыденному, что на нас налипло. «У тебя лицо выпачкано, пойди умойся!» - «Не пойду, это ты меня чернишь своими словами!» «Мы оба грязные, вместе пачкались, так пойдём умоемся.» - «Ты чувствуешь себя грязным - иди и мойся сам, а меня не смей грязным называть.» Что можно сказать человеку, уверенному в том, что грязь на его лицо наношу я советом умыться? Ему наплевать на эту грязь, ему главное - чтоб никто не посмел принудить его к умыванию.
Читаю пьесы, рассказы, сценарии и воспоминания Александра Володина. Тоже был «очернитель советской действительности». А что там было чернить? И как чернить, чем чернить? Володин был в этом смысле очернитель, что называется, генетического свойства: советскую действительность чернила уже сама его настоящая фамилия - Лифшиц. Для того, чтобы напечатать первое своё произведение, ему пришлось взять псевдоним. «Ну и что, - скажет кто-то, - что, трудно было взять псевдоним? Он переломился от этого? Он перестал быть самим собой?» Нет, не перестал, конечно. Как не перестали быть собой Горин, Арканов, Светин, Фарада и прочая и прочая и прочая. Они не потеряли своих имён, они просто обрели к имеющимся именам - вторые. А вот были ли имена у тех, кто считал их имена неправильными? Где эти имена, в какие книги они вписаны, на каких судах будут произнесены им оправдательные приговоры?
Что может очернить? Вот мои воспоминания - они безусловно очерняют, да. Например я помню, как учительница меня, десятилетнего, назвала врагом народа. Она была нормальной тёткой, и ко мне относилась на самом деле хорошо, просто я невовремя назвал очевидную глупость глупостью. Или вот ещё о школе: Была у нас, как и полагалось, наряду с партийной и комсомольской организациями, пионерская дружина. И не просто существовала, а боролась, как тоже было положено пионерской дружине. Боролась с неуспеваемостью, с неопрятным внешним видом, боролась за свободу Анджелы Дэвис и Леонарда Пэлтиера, боролась за чистые руки при посещении столовой, но главным предметом борьбы было право носить имя пионера-героя Павлика Морозова. Бог знает, с кем надо было за это право бороться. То ли была ещё очередь соискателей, и нужно было поборать их, то ли сам Павлик Морозов, переворачиваясь в гробу, отчаянно сопротивлялся узурпации своего недоброго имени толпой из полутора сотен деревенских оболтусов, каковым и сам наверняка был при жизни. Также не могу сказать, каким образом нужно было бороться, что такое в себе необходимо было переламывать, а что воспитывать, чтоб соответствовать. Потому как борьба была на мой взгляд вялая и формальная: повторять его подвиг нас не заставляли, да даже как-то и не говорили о нём особо (думаю, надо сказать спасибо учителям, которые были людьми в основном добрыми и порядочными, и в глубине души понимали, что пример Павлика небезусловен, и сына такого себе никто из них не пожелал бы). Я, например, только на втором году своего пионерства узнал, чем славен пионер, чьё имя собираюсь обрести в борьбе. И, кстати, я не помню, кто в ней победил. Возможно, что Павлик, бедный, остался без имени, потому что оно таки распределилось на всех членов славной дружины, как разбитое драконье зеркало, а значит каким-то осколочком и на меня. Хоть я, конечно, ни капли не был достоин. И надеюсь, недостоин до сих пор.
Но я тоже генетический очернитель. Мой папа был крестьянин, человек земли и собственности, чей дом - крепость, та самая, что была ненавистна Павлику Морозову. А мама носила фамилию Охриц и происходила из западных славян: поляков, чехов и белорусов. Так что я точно так же мистически укладываюсь в эту мистическую картину бытия, где тьма материальна, а свет есть лишь её отсутствие. Ибо если в тебе нет света, значит вокруг тебя тьма. А если в тебе нет тьмы, то есть ли ты вообще? Безродный космополит. Это будет следующее волшебное-сакральное, что выплывет из советского прошлого, да выплывает уже.
Мне не страшно и не обидно, что меня ставят в ряд «очернителей». В конце концов, в одном ряду даже с Володиным-Лифшицем стоять почётно, я уж не замахиваюсь на Салтыкова-Щедрина или Чаадаева. Хотя, конечно, членам этого общества нет налоговых льгот и права ездить по встречной полосе с мигалкой. Мне стыдно и обидно за тех, кто выдумал эту расстановку по рядам: здесь очернители, здесь предатели, здесь враги народа. И за тех, кто ею пользуется. Им кажется наверное, что жить в мире, где всё разложено по полочкам и каждый человек имеет клеймо своего ряда, проще и легче. Но они не учитывают динамику, которая может однажды и их забросить в один из самых дальних рядов. Поймут ли они, что верили в призрак?
Запись транслирована с http://firecutter.dreamwidth.org/260602.html. Там же можно и комментировать.
Читаю пьесы, рассказы, сценарии и воспоминания Александра Володина. Тоже был «очернитель советской действительности». А что там было чернить? И как чернить, чем чернить? Володин был в этом смысле очернитель, что называется, генетического свойства: советскую действительность чернила уже сама его настоящая фамилия - Лифшиц. Для того, чтобы напечатать первое своё произведение, ему пришлось взять псевдоним. «Ну и что, - скажет кто-то, - что, трудно было взять псевдоним? Он переломился от этого? Он перестал быть самим собой?» Нет, не перестал, конечно. Как не перестали быть собой Горин, Арканов, Светин, Фарада и прочая и прочая и прочая. Они не потеряли своих имён, они просто обрели к имеющимся именам - вторые. А вот были ли имена у тех, кто считал их имена неправильными? Где эти имена, в какие книги они вписаны, на каких судах будут произнесены им оправдательные приговоры?
Что может очернить? Вот мои воспоминания - они безусловно очерняют, да. Например я помню, как учительница меня, десятилетнего, назвала врагом народа. Она была нормальной тёткой, и ко мне относилась на самом деле хорошо, просто я невовремя назвал очевидную глупость глупостью. Или вот ещё о школе: Была у нас, как и полагалось, наряду с партийной и комсомольской организациями, пионерская дружина. И не просто существовала, а боролась, как тоже было положено пионерской дружине. Боролась с неуспеваемостью, с неопрятным внешним видом, боролась за свободу Анджелы Дэвис и Леонарда Пэлтиера, боролась за чистые руки при посещении столовой, но главным предметом борьбы было право носить имя пионера-героя Павлика Морозова. Бог знает, с кем надо было за это право бороться. То ли была ещё очередь соискателей, и нужно было поборать их, то ли сам Павлик Морозов, переворачиваясь в гробу, отчаянно сопротивлялся узурпации своего недоброго имени толпой из полутора сотен деревенских оболтусов, каковым и сам наверняка был при жизни. Также не могу сказать, каким образом нужно было бороться, что такое в себе необходимо было переламывать, а что воспитывать, чтоб соответствовать. Потому как борьба была на мой взгляд вялая и формальная: повторять его подвиг нас не заставляли, да даже как-то и не говорили о нём особо (думаю, надо сказать спасибо учителям, которые были людьми в основном добрыми и порядочными, и в глубине души понимали, что пример Павлика небезусловен, и сына такого себе никто из них не пожелал бы). Я, например, только на втором году своего пионерства узнал, чем славен пионер, чьё имя собираюсь обрести в борьбе. И, кстати, я не помню, кто в ней победил. Возможно, что Павлик, бедный, остался без имени, потому что оно таки распределилось на всех членов славной дружины, как разбитое драконье зеркало, а значит каким-то осколочком и на меня. Хоть я, конечно, ни капли не был достоин. И надеюсь, недостоин до сих пор.
Но я тоже генетический очернитель. Мой папа был крестьянин, человек земли и собственности, чей дом - крепость, та самая, что была ненавистна Павлику Морозову. А мама носила фамилию Охриц и происходила из западных славян: поляков, чехов и белорусов. Так что я точно так же мистически укладываюсь в эту мистическую картину бытия, где тьма материальна, а свет есть лишь её отсутствие. Ибо если в тебе нет света, значит вокруг тебя тьма. А если в тебе нет тьмы, то есть ли ты вообще? Безродный космополит. Это будет следующее волшебное-сакральное, что выплывет из советского прошлого, да выплывает уже.
Мне не страшно и не обидно, что меня ставят в ряд «очернителей». В конце концов, в одном ряду даже с Володиным-Лифшицем стоять почётно, я уж не замахиваюсь на Салтыкова-Щедрина или Чаадаева. Хотя, конечно, членам этого общества нет налоговых льгот и права ездить по встречной полосе с мигалкой. Мне стыдно и обидно за тех, кто выдумал эту расстановку по рядам: здесь очернители, здесь предатели, здесь враги народа. И за тех, кто ею пользуется. Им кажется наверное, что жить в мире, где всё разложено по полочкам и каждый человек имеет клеймо своего ряда, проще и легче. Но они не учитывают динамику, которая может однажды и их забросить в один из самых дальних рядов. Поймут ли они, что верили в призрак?
Запись транслирована с http://firecutter.dreamwidth.org/260602.html. Там же можно и комментировать.