Максим Горький. Наброски к портретам
Горький М. Художественные произведения. Статьи. Заметки. (Архив А.М. Горького. Т. XII). М.: Наука, 1969, стр. 216-226.
[О Б. ЗАЙЦЕВЕ]
Перечитал книги Бориса Зайцева, - очень тусклый писатель; литератор, конечно, но никогда и нигде - художник. Пишет, видимо, с унылым недоверием к себе. Язык - надуман, слова подобраны с трудом и безвкусно, снизаны не прочно, фраза расплывается и лишена музыки, претензии на «простоту» приводят к сухости. Сильно зависим от Чехова и безуспешно старается скрыть это. Такие рассказы, как «Гость», выдают его бессилие освободиться от подражания учителю. В «Спокойствии» у него поют из «Русалки» то же, что в «Припадке» Чехова, это вызывает впечатление чего-то неуместного. Особенно раздражает резкое, скрипящее несоответствие темы и уменья. Пишет о любви, о смерти, написал много и - ухитрился не сказать ни одной своей мысли, ни одного слова. Образов у него - нет, характеров - тоже, все люди - неуловимы, не ощутимы. Пред любовью - недоумение цыпленка, впервые увидавшего огонь, пред смертью - скучный страх неизлечимо больного старика. И всюду - душевная малограмотность. Престарелый гимназист пытается сочинить «умное» и сочиняет почти пошлости. Образцом его бессилия является диалогическое сочинение «Усадьба Ланиных» - вещь совершенно чеховидная, он весь, вообще, - тень тени Чехова. Между прочим в этом сочинении девушка невеста говорит жениху: «Ты слишком любишь». Это - фальшиво. Девушка не может сказать так, ибо ей неведомо еще, что значит любить не «слишком» или «слишком», откуда бы она чувствовала эти «лишки»? И, вообще, в природе не существует женщины, которая могла бы сказать любимому ею, что он ее любит «слишком».
[1922]
[О Е. ЗАМЯТИНЕ]
Е. Замятину избыток ума мешает правильно оценить размеры своего таланта. Явно остерегаясь чувствовать, он умствует. От его рассказов всегда пахнет потом, в каждой его фразе чувствуется усилие, с которым она сделана, в его искусстве холодно блестит искусственность. Он хочет писать как европеец, изящно, остро, со скептической усмешкой, но, пока, не написал ничего лучше «Уездного», а этот «Городок Окуров» - вещь, написанная по-русски, с тоскою, с криком, с подавляющим преобладанием содержания над формой. Ум З[амятина] не очень яркий, обманывает его, позволяя человеку считать себя философом, «учителем жизни», а человек-то, Замятин, все еще покорный ученик своего холодного ума.
Медицинские знания способствовали развитию пессимизма у Чехова, знания механики очень заметно мешают инженеру Замятину развить свой талант в широту и глубину. В его лирику вторгается арифметика, а он думает, что это «психологический анализ».
[Начало 1924 г.]
[ГЕРГАРДТ ГАУПТМАН]
Гергард Гауптман на представлении «Бориса Годунова» в Дрездене был очень взволнован красотою и драматизмом текста. Он спрашивал Исая Добровейн:
- Скажите, кто это написал? Пушкин? Он - молодой, жив? Ах, умер? Молодой умер? Жаль. Очень талантлив!
[Август 1923 г.]
[О КНУТЕ ГАМСУНЕ]
…Живет очень одиноко, в маленьком домике, куда никто, кроме горничной, даже дочь его, не имеет права входить.
Когда получил Нобелеву премию, дом осадили несколько десятков журналистов. Гамсун заперся и несколько дней сидел в осаде, так и не приняв их. У него хорошее образцовое имение, он живет отдельно от семьи. Гуляет с закрытыми глазами.
[Август 1923 г.]
[О ВЛАДИСЛАВЕ ХОДАСЕВИЧЕ]
…Странный человек. Умен, но есть в нем жалкая торопливость заявить о своем уме всему живущему, даже мухам. Талантливо, трогательно сочиняет очень хорошие стихи, весьма искусно соединяя в них Бодлэра с Верленом. Но основным ремеслом своим сделал злое слово и весьма изощрился в этом. С добрым же чувством говорит о людях, кажется, только по двунадесятым праздникам. Но, обмолвившись похвалой человеку, сам же тотчас удивляется себе, гордится собою: «Вот я каков, могу и так!»
[Не ранее июля 1925 г.]
[О Ф. И. ШАЛЯПИНЕ]
О нем уже можно писать «воспоминания», он скоро умрет. За три года он так одряхлел, точно уже боролся со смертью и, не победив, она жестоко измяла его. Ему только 56, но кажется, что 65. У него диабет, но он пьет вино бутылки по две в день.
Кожа лица его стала дряблой, и лицо великого артиста, послушное малейшим волнениям чувства, утратило изумительную способность говорить больше и лучше, чем могут сказать самые красивые слова.
Бывало, если он говорил: «Когда я умру», за этими словами не звучало ни страха, ни обиды, теперь он не говорит о смерти, но - думает о ней так, что это видишь. Его умные глаза потеряли властный блеск, мутный взгляд уже не выражает снисходительного пренебрежения к людям, которых он так легко заставлял плакать и смеяться.
…Отсутствие интер[еса] к музыке, к ее истории.
Равнодушие к искусству.
«Меня - хватит».
«Сам».
Задумался, шевелит губами.
- Как это он делает языком, когда говорит - царь?
Произнес несколько раз.
- Не умею. Дурак он, все-таки. Когда выпевает свои козырные ноты, так точно лакей телячьи котлеты подносит.
[После 21 апреля 1929 г.]
[О Б. ЗАЙЦЕВЕ]
Перечитал книги Бориса Зайцева, - очень тусклый писатель; литератор, конечно, но никогда и нигде - художник. Пишет, видимо, с унылым недоверием к себе. Язык - надуман, слова подобраны с трудом и безвкусно, снизаны не прочно, фраза расплывается и лишена музыки, претензии на «простоту» приводят к сухости. Сильно зависим от Чехова и безуспешно старается скрыть это. Такие рассказы, как «Гость», выдают его бессилие освободиться от подражания учителю. В «Спокойствии» у него поют из «Русалки» то же, что в «Припадке» Чехова, это вызывает впечатление чего-то неуместного. Особенно раздражает резкое, скрипящее несоответствие темы и уменья. Пишет о любви, о смерти, написал много и - ухитрился не сказать ни одной своей мысли, ни одного слова. Образов у него - нет, характеров - тоже, все люди - неуловимы, не ощутимы. Пред любовью - недоумение цыпленка, впервые увидавшего огонь, пред смертью - скучный страх неизлечимо больного старика. И всюду - душевная малограмотность. Престарелый гимназист пытается сочинить «умное» и сочиняет почти пошлости. Образцом его бессилия является диалогическое сочинение «Усадьба Ланиных» - вещь совершенно чеховидная, он весь, вообще, - тень тени Чехова. Между прочим в этом сочинении девушка невеста говорит жениху: «Ты слишком любишь». Это - фальшиво. Девушка не может сказать так, ибо ей неведомо еще, что значит любить не «слишком» или «слишком», откуда бы она чувствовала эти «лишки»? И, вообще, в природе не существует женщины, которая могла бы сказать любимому ею, что он ее любит «слишком».
[1922]
[О Е. ЗАМЯТИНЕ]
Е. Замятину избыток ума мешает правильно оценить размеры своего таланта. Явно остерегаясь чувствовать, он умствует. От его рассказов всегда пахнет потом, в каждой его фразе чувствуется усилие, с которым она сделана, в его искусстве холодно блестит искусственность. Он хочет писать как европеец, изящно, остро, со скептической усмешкой, но, пока, не написал ничего лучше «Уездного», а этот «Городок Окуров» - вещь, написанная по-русски, с тоскою, с криком, с подавляющим преобладанием содержания над формой. Ум З[амятина] не очень яркий, обманывает его, позволяя человеку считать себя философом, «учителем жизни», а человек-то, Замятин, все еще покорный ученик своего холодного ума.
Медицинские знания способствовали развитию пессимизма у Чехова, знания механики очень заметно мешают инженеру Замятину развить свой талант в широту и глубину. В его лирику вторгается арифметика, а он думает, что это «психологический анализ».
[Начало 1924 г.]
[ГЕРГАРДТ ГАУПТМАН]
Гергард Гауптман на представлении «Бориса Годунова» в Дрездене был очень взволнован красотою и драматизмом текста. Он спрашивал Исая Добровейн:
- Скажите, кто это написал? Пушкин? Он - молодой, жив? Ах, умер? Молодой умер? Жаль. Очень талантлив!
[Август 1923 г.]
[О КНУТЕ ГАМСУНЕ]
…Живет очень одиноко, в маленьком домике, куда никто, кроме горничной, даже дочь его, не имеет права входить.
Когда получил Нобелеву премию, дом осадили несколько десятков журналистов. Гамсун заперся и несколько дней сидел в осаде, так и не приняв их. У него хорошее образцовое имение, он живет отдельно от семьи. Гуляет с закрытыми глазами.
[Август 1923 г.]
[О ВЛАДИСЛАВЕ ХОДАСЕВИЧЕ]
…Странный человек. Умен, но есть в нем жалкая торопливость заявить о своем уме всему живущему, даже мухам. Талантливо, трогательно сочиняет очень хорошие стихи, весьма искусно соединяя в них Бодлэра с Верленом. Но основным ремеслом своим сделал злое слово и весьма изощрился в этом. С добрым же чувством говорит о людях, кажется, только по двунадесятым праздникам. Но, обмолвившись похвалой человеку, сам же тотчас удивляется себе, гордится собою: «Вот я каков, могу и так!»
[Не ранее июля 1925 г.]
[О Ф. И. ШАЛЯПИНЕ]
О нем уже можно писать «воспоминания», он скоро умрет. За три года он так одряхлел, точно уже боролся со смертью и, не победив, она жестоко измяла его. Ему только 56, но кажется, что 65. У него диабет, но он пьет вино бутылки по две в день.
Кожа лица его стала дряблой, и лицо великого артиста, послушное малейшим волнениям чувства, утратило изумительную способность говорить больше и лучше, чем могут сказать самые красивые слова.
Бывало, если он говорил: «Когда я умру», за этими словами не звучало ни страха, ни обиды, теперь он не говорит о смерти, но - думает о ней так, что это видишь. Его умные глаза потеряли властный блеск, мутный взгляд уже не выражает снисходительного пренебрежения к людям, которых он так легко заставлял плакать и смеяться.
…Отсутствие интер[еса] к музыке, к ее истории.
Равнодушие к искусству.
«Меня - хватит».
«Сам».
Задумался, шевелит губами.
- Как это он делает языком, когда говорит - царь?
Произнес несколько раз.
- Не умею. Дурак он, все-таки. Когда выпевает свои козырные ноты, так точно лакей телячьи котлеты подносит.
[После 21 апреля 1929 г.]