А. Зеркалов: Зашифрованное временем (рубрика "Размышления у книжной полки")
* "Знание - сила" 1988 №1, С. 50-52.
Г. С. Кнабе. Древний Рим - история и повседневность. Очерки. Москва, «Искусство», 1986 год.
«…Перед прокуратором предстал стройный, светлобородый красавец со сверкающими на груди львиными мордами, с орлиными перьями на гребне шлема, с золотыми бляшками на портупее меча, в зашнурованной до колен обуви на тройной подошве, в наброшенном на левое плечо багряном плаще. Это был командующий легионом легат». Так, оперируя деталями костюма, Булгаков дает портрет римского военачальника в «Мастере и Маргарите». Вне текста портрет выглядит поверхностным, но на деле он полон смысла. Прокуратор, правитель римской провинции, переживает мучительные нравственные сомнения. Поэтому он смотрит на легата, завидуя его положению, свободе солдата от этических проблем, и взгляд сам выделяет блестящие, яркие, нарядные элементы военной одежды.
Произведение, о котором будет речь, - никоим образом не роман, а историческое исследование. Но странным образом оно построено на том же принципе, что крошечная булгаковская зарисовка: его пространство заполнено предметами римского быта, и они создают картину римской этики. Детали интересны сами по себе; мало кто знает, какой была знаменитая римская тога, как выглядели почетные сенаторские и всаднические полосы на туниках или, к примеру, фронтоны римских жилых зданий. Однако самое увлекательное - следуя за мыслью историка, находить за мертвыми вещами силуэты живых людей. Их обычаи, верования, любовь, зависть, ненависть. Простые вещи - как принято говорить, предметы материальной культуры - оказываются преисполненными значения. Вот характерное название одной из глав книги: «Носилки, консервативная мораль и характер культуры»; здесь дана главная мысль: от единичного предмета ко всей культуре в целом. Сам дух давно прошедших времен, нечто трудноуловимое даже для современника, как бы материализуется, сохраняется в уцелевших домах и в развалинах, под пеплом Помпей, под той землей, по которой мы ходим, в золе давным-давно угасших очагов. Вещи - это кодовые знаки эпохи, надо лишь уметь прочитывать их истинный, зашифрованный смысл.
Доктор исторических наук Георгий Степанович Кнабе приобрел это умение в ходе долгих трудов, он, в сущности, - профессиональный расшифровщик. Работу в науке он начинал со сравнительной лингвистики древних языков, затем много лет отдал переводу «Истории» Тацита, написал биографию этого великого историка все под тем же флагом - реставрация повседневной психологии и этики древних людей и древнего общества. В сущности, вся работа с памятниками древности есть реставрация. Мы не знаем, какие оттенки значений имело то или иное слово для древних, нам неведом истинный смысл афоризма, метафоры, сатирического намека, мы вынуждены проверять любое указание на место, время, событие, поскольку даже очевидцы ошибаются, а летописцы тем более… Необходимо в каждом из сотен источников добраться до зашифрованного в нем смысла, затем сложить вместе все добытое знание, и лишь тогда проступит истина, за надгробной надписью - человеческий облик, за планировкой древнего города - образ мысли его создателей. Автор рассматривает вещь именно как кодовый знак эпохи, привлекая к ее анализу огромный корпус знаний о «невещах», о быте и культуре Древнего Рима.
Вот очерк «Вода, община и боги». Название точно передает суть рассказа, хотя говорится в нем о римском водопроводе. Одно из чудес света, остатки которого держатся на поверхности мира уже два тысячелетия, более того - до сих пор украшают города и долы территорий, некогда принадлежавших Римской империи. Италия, Франция, Испания, Сирия - по ним тянутся акведуки, водоводы, поднятые над землей, «…тщательно продуманные и совершенные произведения искусства… в таком виде и таких масштабах не встречавшиеся никогда и нигде», - пишет Кнабе. Циклопические сооружения до пятидесяти метров высотой, составленные из могучих арочных ярусов, тщательно облицованные камнем. Постройки не штучные, не единичные - к концу I века новой эры только вокруг Рима было возведено 23 километра акведуков, а общая длина каналов, подводивших воду, дошла до 330 километров.
Вопрос, зачем римляне все это строили, как будто и возникнуть не может. Имперская столица, огромный город, нуждался в воде, а необыкновенная пышность сооружений легко объясняется общеизвестным пристрастием Рима к помпезному строительству. Но историк берется за счеты. И устанавливает, что римские водопроводы не только чересчур пышны и огромны, они подавали слишком много воды. Явно больше необходимого. «В начале XX века в Петербурге на каждого жителя приходилось 200 литров воды в сутки, в середине века в Нью-Йорке - 520, в конце империи на каждого римлянина - от 600 до 900».
Тут вопрос «зачем?» и появляется со всей настоятельностью. И начинает обрастать дополнительными странными фактами. Скажем, водоразборных колонок на душу населения в Риме I века было вчетверо больше, чем в Москве начала XX века. Притом в Москве, как известно, бассейнов и фонтанов почти нет, а в Риме они ставились где только возможно, так что римлянин мог черпать воду для домашних нужд буквально повсюду. Мы могли бы объяснить потоки, текущие по акведукам к Вечному городу, скажем, огромным расходом воды на те же фонтаны и бассейны, на снабжение знаменитых римских терм, своеобразных банно-спортивных комплексов, которые Г. С. Кнабе подробно описывает. Однако на примере колонок заметно иное: их тоже, как и подаваемой воды, было слишком много.
Выходит, есть два сцепленных вопроса: зачем так много подавали и почему так щедро тратили? Опять-таки ни привычкой к роскоши, ни богатствами, награбленными по всей Европе, ни дешевизной рабского труда этого до конца не объяснить, денежка очень любила счет и в древности. И вот, отложив описания археологических раскопов и инженерные расчеты, историк обращается к юридическим документам.
Коллекция вопросов немедля начинает расти. Почему, несмотря на обилие воды, было столько жалоб на ее хищения? Почему право подвести воду прямо себе в дом было очень сложно получить? Почему это право не передавалось по наследству в государстве, признающем передачу имущества наследникам? Почему «таким… полностью обеспеченным и в сущности второстепенным участком коммунального хозяйства… в Риме ведали высшие магистраты?»
Разложим вопросы перед собой веером - многовато в фактах нерационального, противоречащего элементарной логике. За ними какая-то иная логика, скорее всего - логика обычая. И разрешение этой проблемы историк неожиданно находит не в древних документах, в том, что, казалось бы, раскрывает обычаи и нравы, а снова - в археологии, в раскопах инженерных сооружений.
«Полной загадкой представляется крайнее, хочется сказать демонстративное - техническое несовершенство водопроводной сети Рима», - пишет Кнабе. Вот что он имеет в виду: к концу I века новой эры каждый из семи главных водоподводов заканчивался в городе своей водопроводной сетью, имел в кварталах свои камеры-распределители и свои трубы к каждому из потребителей. Вода, забранная в одном из пригородных источников, поступала к уличной колонке, к бассейну, к бане, не смешиваясь по дороге с водой из остальных шести источников… Масса лишних труб, подземных тоннелей, распределительных устройств, да что там - если по одному акведуку шла вода из двух источников, то и здесь для нее прокладывали два несообщающихся канала…
Я бы мог выдвинуть рациональное объяснение: вода в разных источниках была разного качества и потому раздавалась по некоей иерархии - кому получше, кому похуже. Так и этого не видно в конструкции сети. Иерархия была, но совсем иная: вода из любого источника без различия делилась на три категории. Это «вода именем Цезаря», «для частных лиц», «на общественные нужды» (назначение двух последних ясно; первая подавалась в парадные фонтаны, бассейны и т.п.). Каждая магистральная труба городской сети кончалась распределительной камерой, от которой уходили три трубы: одна - к фонтанам, другая - в частные дома, третья - в бани, казармы, уличные колонки. Камеры были устроены так, что вода для нужд общины, aqua publica, шла обильней, чем прочие».
Казалось бы, это наблюдение не только не разрешило проблему, а еще больше ее запутало. Безумная картина какая-то: и воды слишком много, и труб, да еще смешивать ее нельзя. И ко всему тому ее воруют… Но для историка тем картина и проясняется: здесь больше чем обычай - здесь ритуал. И окончательным штрихом служит еще один факт: во всех бесчисленных фонтанах, бассейнах, уличных и домовых раковинах почти не было запирающих устройств, кранов, а если были, то они только регулировали расход воды, но совсем ее не закрывали.
Вот в чем дело: культ текучей воды был в Риме. Может быть и скорее всего, не культ даже, а коллективная память о древнем, уже угасшем культе рек, ручьев, родников. Каждый из них, по старинным (для Рима) поверьям, олицетворял местного, локального божка, поэтому воде поклонялись, поэтому к ней невозможно было относиться как к коммунальному удобству. В таком ракурсе с легкостью объясняется и пышность акведуков, и избыток воды - она как бы несла благоденствие городу, и, разумеется, ее живое течение нельзя было прерывать. И поскольку в каждом источнике пребывало свое божество, воды их нельзя было смешивать.
Внимательный читатель, наверное, отметил, что в такое объяснение не укладываются ограничения на частное пользование водой, хищения воды, особое место «воды на общественные нужды». Верно, здесь действовали уже не культовые ограничения, а более широкие, и мы должны перенести внимание в иную аналитическую плоскость, обратиться к своеобразному фактору, который я бы назвал двойственностью социального мироощущения римлян.
Эта двойственность - ведущая тема книги Г. С. Кнабе и, пожалуй, всех его работ по Древнему Риму. Вот какая картина там изображается. В древности Рим был «полисом» - полудеревенским городом-общиной, но прошли века, и он стал столицей сначала Италии, затем огромной империи. Все изменилось - от этнического состава населения до государственного механизма и религиозных установок. Разумеется, иными стали и человеческие отношения. Однако же общество не успело осознать себя в новом качестве, вернее - почувствовать, ощутить. «Вся идеология… большинства историков и мыслителей, описывающих происходящие перемены, строилась на наборе ценностей гражданской общины, хотя почти всем было ясно, что сама община ушла в невозвратное прошлое…» Этому социальному парадоксу и посвящено исследование, затем и поднимаются сотни источников, для того и исследуются детали строительства, одежды, быта, чтобы еще и еще раз убедиться, как глубоко старые представления гнездятся в новом общественном сознании. Почему прекрасную воду, буквально заливающую Рим, старались не давать в частное пользование и особо берегли для общинных фонтанов и водоемов? Да потому, что издревле она считалась принадлежащей всей общине, единому телу - и как священный символ, и как хозяйственное имущество. И в новые времена, когда общинные порядки «ушли в невозвратное прошлое» и смысл такого обращения с водой, наверное, был давно забыт, приемы ее раздачи сохранились.
На мой взгляд, это прекрасная социоисторическая разработка. Тем не менее позволю себе изложить чисто инженерный взгляд на предмет. Историк не прав, когда говорит о «крайнем техническом несовершенстве» римской городской сети. Она несовершенна по меркам нового времени. Мы создали бы единую городскую систему и маневрировали бы ресурсами с нормальной целью нашего времени - чтобы экономить воду.
Но римлянам не нужно было ее экономить - вот начало отсчета. Раз так, они дали ей возможность течь свободно и сразу избавились от массы трудностей. На всем протяжении, в любой точке системы давление оказалось минимальным, как в ручье. Разумеется, система и в этом случае была достаточно сложной и хлопот с нею хватало. Страшно подумать, какого лиха хлебнули бы древние инженеры, рискни они соорудить непроточную систему. Они же не располагали, как мы, неограниченным количеством труб высокого давления, каждую такую трубу вальцевали из свинцового листа, это была ценность, раритет. Дешевые и доступные гончарные трубы годились только для низкого давления - для протока ручьем. Иными словами, римляне выбрали оптимальную инженерную стратегию и для своего уровня техники, и для решения социальной задачи - подать избыток воды с наибольшей надежностью и наименьшими сложностями при эксплуатации. То же самое с раздельными линиями системы: поскольку их строили не в одно время, а век за веком, разумней было их не объединять.
Сказанное отнюдь не противоречит положениям Г. С. Кнабе: свободно текущая вода по-прежнему полагает всему начало. Это как бы вопрос к историку, в каком все-таки соотношении были идеология строительства и его технические возможности? В какой мере техника влияла на идеологию?
Но мы рассуждали о духе общины, сохранившем силу во времена империи. Эта тема - «сохранения старого вина в новых мехах», неизбежной диалектичности общественного бытия - кажется мне очень важной для социальной истории. Может быть, самой важной. Вспомним известный трюизм: на примерах истории надлежит учиться. Но вот вопрос: на каких примерах, как их выбирать? Штука в том, что двойственность нашего сознания, его принадлежность и «реализму жизни» (Достоевский) и ушедшим ценностям сбивает нас с толку. Скажем, в последние годы стали заметны случаи обращения интеллигентных людей к религии. Явление это непростое, но среди его причин есть одна, относящаяся к теме, - религия и ее социальный институт, церковь, представляются новым верующим историческими носителями нравственности. То есть всплыло старое воззрение, опровергнутое страшными уроками истории. Всплыло вопреки этим урокам, известным каждому минимально образованному человеку… В современности можно найти и прямые параллели с темой книги Г. С. Кнабе, к примеру горячий водопровод в Москве и других городах-гигантах. Эти системы в полной мере используют технический потенциал общества - колоссальные сети трубопроводов высокого давления, подающие отработанную воду тепловых электростанций в жилые и промышленные кварталы. Единая, единообразная сеть московского теплоснабжения представляется мне идеологическим явлением. Ведь социалистическое хозяйство в идеале мыслится как наиболее экономное, причем экономия должна достигаться путем централизации, немыслимой при капиталистической системе хозяйствования. Утилизация бросового тепла - несомненно, сверхэкономия, утилизация путем коллективного, централизованного использования продукта - столь же несомненный признак социалистического хозяйствования. Иными словами, здесь материальное воплощение идеи настолько прямое и манифестационное, что проектировщикам было не по душе затевать сложнейшие расчеты и сравнивать такую систему с любой из конкурирующих. Поэтому давно известное техническое решение воплотилось у нас с такой полнотой и категоричностью. И не исключено, что будущие социоисторики станут ломать головы: зачем в век электричества, превосходно умея транспортировать электроэнергию, инженеры гоняли по всей Москве горячую воду?
Работа Кнабе, которой он отдал последние восемь-девять лет, сейчас оказалась чрезвычайно актуальной. Дело перестройки есть в сущности дело борьбы с идеями, уже отмершими, но все еще задающими тон в производстве, то есть в созидании материальной культуры. Установки, принадлежащие пройденным этапам социализма, не ушли вместе со временем, они сохранились равно в структуре управления и, что кажется мне более важным, в нашем коллективном миропонимании. Многим и многим, как было в Древнем Риме, принятое в прошлом видится выражением истинной морали, можно сказать, истинного благочестия. Взять ту же идею централизма; сопротивление сегодняшнему процессу децентрализации объясняется не только боязнью самостоятельности или соображениями личной выгоды. Нет, на мой взгляд, здесь и приверженность идее, возможно, не всегда осознанная. Нам импонирует участие в огромном пирамидально построенном механизме производстве, нам лестно быть его «винтиками» и вдвойне лестно отождествлять свое мироощущение с масштабной социальной идеей. Не лишне, наверное, упомянуть и о том, что пиетет к идее централизма коренится в нашей государственной истории, во многовековом коллективном опыте, уходит в глубину веков…
К сожалению, разговор об этом чрезвычайно поучительном аспекте книги Г. С. Кнабе в рамках короткой статьи невозможен. Вне нашего поля зрения остались и другие повороты темы - место книги в корпусе современной историографии, осмысление ее как труда по знаковым системам. Она принадлежит к новой научной школе, не обращенной, как прежде, к деяниям выдающихся личностей, войнам, нашествиям и другим традиционным сюжетам. Но мы не будем это разбирать, ибо автор книги сам рассказал об идее книги и новых научных тенденциях на страницах «Знание - сила»*. Рассказал много лучше, чем сумел бы кто-либо другой. Мне остается сказать не о мысли уже - об ощущении. С книгой неохота расставаться, ее вертишь в руках, перечитываешь то одно, то еще одно место, абзац, страницу. Снова смотришь иллюстрации. Опять и опять возвращаешься к давней мысли: настоящие книги обязательно надо перечитывать. Отложить, подумать, еще раз раскрыть. Странное ощущение: сухая повесть о давно умерших людях и чудом сохранившихся вещах, часто даже не сохранившихся, оказывается истинно человечной, нужной не только хладному разуму. Но чувство-то - вещь необходимая, без него никогда не удается думать как следует, особенно если думаешь о людях, о своей стране, о будущем. ■
________
[*] «Знание - сила», 1987 год, № 4, «История и повседневность».
OCR: fir-vst, 2015
Г. С. Кнабе. Древний Рим - история и повседневность. Очерки. Москва, «Искусство», 1986 год.
«…Перед прокуратором предстал стройный, светлобородый красавец со сверкающими на груди львиными мордами, с орлиными перьями на гребне шлема, с золотыми бляшками на портупее меча, в зашнурованной до колен обуви на тройной подошве, в наброшенном на левое плечо багряном плаще. Это был командующий легионом легат». Так, оперируя деталями костюма, Булгаков дает портрет римского военачальника в «Мастере и Маргарите». Вне текста портрет выглядит поверхностным, но на деле он полон смысла. Прокуратор, правитель римской провинции, переживает мучительные нравственные сомнения. Поэтому он смотрит на легата, завидуя его положению, свободе солдата от этических проблем, и взгляд сам выделяет блестящие, яркие, нарядные элементы военной одежды.
Произведение, о котором будет речь, - никоим образом не роман, а историческое исследование. Но странным образом оно построено на том же принципе, что крошечная булгаковская зарисовка: его пространство заполнено предметами римского быта, и они создают картину римской этики. Детали интересны сами по себе; мало кто знает, какой была знаменитая римская тога, как выглядели почетные сенаторские и всаднические полосы на туниках или, к примеру, фронтоны римских жилых зданий. Однако самое увлекательное - следуя за мыслью историка, находить за мертвыми вещами силуэты живых людей. Их обычаи, верования, любовь, зависть, ненависть. Простые вещи - как принято говорить, предметы материальной культуры - оказываются преисполненными значения. Вот характерное название одной из глав книги: «Носилки, консервативная мораль и характер культуры»; здесь дана главная мысль: от единичного предмета ко всей культуре в целом. Сам дух давно прошедших времен, нечто трудноуловимое даже для современника, как бы материализуется, сохраняется в уцелевших домах и в развалинах, под пеплом Помпей, под той землей, по которой мы ходим, в золе давным-давно угасших очагов. Вещи - это кодовые знаки эпохи, надо лишь уметь прочитывать их истинный, зашифрованный смысл.
Доктор исторических наук Георгий Степанович Кнабе приобрел это умение в ходе долгих трудов, он, в сущности, - профессиональный расшифровщик. Работу в науке он начинал со сравнительной лингвистики древних языков, затем много лет отдал переводу «Истории» Тацита, написал биографию этого великого историка все под тем же флагом - реставрация повседневной психологии и этики древних людей и древнего общества. В сущности, вся работа с памятниками древности есть реставрация. Мы не знаем, какие оттенки значений имело то или иное слово для древних, нам неведом истинный смысл афоризма, метафоры, сатирического намека, мы вынуждены проверять любое указание на место, время, событие, поскольку даже очевидцы ошибаются, а летописцы тем более… Необходимо в каждом из сотен источников добраться до зашифрованного в нем смысла, затем сложить вместе все добытое знание, и лишь тогда проступит истина, за надгробной надписью - человеческий облик, за планировкой древнего города - образ мысли его создателей. Автор рассматривает вещь именно как кодовый знак эпохи, привлекая к ее анализу огромный корпус знаний о «невещах», о быте и культуре Древнего Рима.
Вот очерк «Вода, община и боги». Название точно передает суть рассказа, хотя говорится в нем о римском водопроводе. Одно из чудес света, остатки которого держатся на поверхности мира уже два тысячелетия, более того - до сих пор украшают города и долы территорий, некогда принадлежавших Римской империи. Италия, Франция, Испания, Сирия - по ним тянутся акведуки, водоводы, поднятые над землей, «…тщательно продуманные и совершенные произведения искусства… в таком виде и таких масштабах не встречавшиеся никогда и нигде», - пишет Кнабе. Циклопические сооружения до пятидесяти метров высотой, составленные из могучих арочных ярусов, тщательно облицованные камнем. Постройки не штучные, не единичные - к концу I века новой эры только вокруг Рима было возведено 23 километра акведуков, а общая длина каналов, подводивших воду, дошла до 330 километров.
Вопрос, зачем римляне все это строили, как будто и возникнуть не может. Имперская столица, огромный город, нуждался в воде, а необыкновенная пышность сооружений легко объясняется общеизвестным пристрастием Рима к помпезному строительству. Но историк берется за счеты. И устанавливает, что римские водопроводы не только чересчур пышны и огромны, они подавали слишком много воды. Явно больше необходимого. «В начале XX века в Петербурге на каждого жителя приходилось 200 литров воды в сутки, в середине века в Нью-Йорке - 520, в конце империи на каждого римлянина - от 600 до 900».
Тут вопрос «зачем?» и появляется со всей настоятельностью. И начинает обрастать дополнительными странными фактами. Скажем, водоразборных колонок на душу населения в Риме I века было вчетверо больше, чем в Москве начала XX века. Притом в Москве, как известно, бассейнов и фонтанов почти нет, а в Риме они ставились где только возможно, так что римлянин мог черпать воду для домашних нужд буквально повсюду. Мы могли бы объяснить потоки, текущие по акведукам к Вечному городу, скажем, огромным расходом воды на те же фонтаны и бассейны, на снабжение знаменитых римских терм, своеобразных банно-спортивных комплексов, которые Г. С. Кнабе подробно описывает. Однако на примере колонок заметно иное: их тоже, как и подаваемой воды, было слишком много.
Выходит, есть два сцепленных вопроса: зачем так много подавали и почему так щедро тратили? Опять-таки ни привычкой к роскоши, ни богатствами, награбленными по всей Европе, ни дешевизной рабского труда этого до конца не объяснить, денежка очень любила счет и в древности. И вот, отложив описания археологических раскопов и инженерные расчеты, историк обращается к юридическим документам.
Коллекция вопросов немедля начинает расти. Почему, несмотря на обилие воды, было столько жалоб на ее хищения? Почему право подвести воду прямо себе в дом было очень сложно получить? Почему это право не передавалось по наследству в государстве, признающем передачу имущества наследникам? Почему «таким… полностью обеспеченным и в сущности второстепенным участком коммунального хозяйства… в Риме ведали высшие магистраты?»
Разложим вопросы перед собой веером - многовато в фактах нерационального, противоречащего элементарной логике. За ними какая-то иная логика, скорее всего - логика обычая. И разрешение этой проблемы историк неожиданно находит не в древних документах, в том, что, казалось бы, раскрывает обычаи и нравы, а снова - в археологии, в раскопах инженерных сооружений.
«Полной загадкой представляется крайнее, хочется сказать демонстративное - техническое несовершенство водопроводной сети Рима», - пишет Кнабе. Вот что он имеет в виду: к концу I века новой эры каждый из семи главных водоподводов заканчивался в городе своей водопроводной сетью, имел в кварталах свои камеры-распределители и свои трубы к каждому из потребителей. Вода, забранная в одном из пригородных источников, поступала к уличной колонке, к бассейну, к бане, не смешиваясь по дороге с водой из остальных шести источников… Масса лишних труб, подземных тоннелей, распределительных устройств, да что там - если по одному акведуку шла вода из двух источников, то и здесь для нее прокладывали два несообщающихся канала…
Я бы мог выдвинуть рациональное объяснение: вода в разных источниках была разного качества и потому раздавалась по некоей иерархии - кому получше, кому похуже. Так и этого не видно в конструкции сети. Иерархия была, но совсем иная: вода из любого источника без различия делилась на три категории. Это «вода именем Цезаря», «для частных лиц», «на общественные нужды» (назначение двух последних ясно; первая подавалась в парадные фонтаны, бассейны и т.п.). Каждая магистральная труба городской сети кончалась распределительной камерой, от которой уходили три трубы: одна - к фонтанам, другая - в частные дома, третья - в бани, казармы, уличные колонки. Камеры были устроены так, что вода для нужд общины, aqua publica, шла обильней, чем прочие».
Казалось бы, это наблюдение не только не разрешило проблему, а еще больше ее запутало. Безумная картина какая-то: и воды слишком много, и труб, да еще смешивать ее нельзя. И ко всему тому ее воруют… Но для историка тем картина и проясняется: здесь больше чем обычай - здесь ритуал. И окончательным штрихом служит еще один факт: во всех бесчисленных фонтанах, бассейнах, уличных и домовых раковинах почти не было запирающих устройств, кранов, а если были, то они только регулировали расход воды, но совсем ее не закрывали.
Вот в чем дело: культ текучей воды был в Риме. Может быть и скорее всего, не культ даже, а коллективная память о древнем, уже угасшем культе рек, ручьев, родников. Каждый из них, по старинным (для Рима) поверьям, олицетворял местного, локального божка, поэтому воде поклонялись, поэтому к ней невозможно было относиться как к коммунальному удобству. В таком ракурсе с легкостью объясняется и пышность акведуков, и избыток воды - она как бы несла благоденствие городу, и, разумеется, ее живое течение нельзя было прерывать. И поскольку в каждом источнике пребывало свое божество, воды их нельзя было смешивать.
Внимательный читатель, наверное, отметил, что в такое объяснение не укладываются ограничения на частное пользование водой, хищения воды, особое место «воды на общественные нужды». Верно, здесь действовали уже не культовые ограничения, а более широкие, и мы должны перенести внимание в иную аналитическую плоскость, обратиться к своеобразному фактору, который я бы назвал двойственностью социального мироощущения римлян.
Эта двойственность - ведущая тема книги Г. С. Кнабе и, пожалуй, всех его работ по Древнему Риму. Вот какая картина там изображается. В древности Рим был «полисом» - полудеревенским городом-общиной, но прошли века, и он стал столицей сначала Италии, затем огромной империи. Все изменилось - от этнического состава населения до государственного механизма и религиозных установок. Разумеется, иными стали и человеческие отношения. Однако же общество не успело осознать себя в новом качестве, вернее - почувствовать, ощутить. «Вся идеология… большинства историков и мыслителей, описывающих происходящие перемены, строилась на наборе ценностей гражданской общины, хотя почти всем было ясно, что сама община ушла в невозвратное прошлое…» Этому социальному парадоксу и посвящено исследование, затем и поднимаются сотни источников, для того и исследуются детали строительства, одежды, быта, чтобы еще и еще раз убедиться, как глубоко старые представления гнездятся в новом общественном сознании. Почему прекрасную воду, буквально заливающую Рим, старались не давать в частное пользование и особо берегли для общинных фонтанов и водоемов? Да потому, что издревле она считалась принадлежащей всей общине, единому телу - и как священный символ, и как хозяйственное имущество. И в новые времена, когда общинные порядки «ушли в невозвратное прошлое» и смысл такого обращения с водой, наверное, был давно забыт, приемы ее раздачи сохранились.
На мой взгляд, это прекрасная социоисторическая разработка. Тем не менее позволю себе изложить чисто инженерный взгляд на предмет. Историк не прав, когда говорит о «крайнем техническом несовершенстве» римской городской сети. Она несовершенна по меркам нового времени. Мы создали бы единую городскую систему и маневрировали бы ресурсами с нормальной целью нашего времени - чтобы экономить воду.
Но римлянам не нужно было ее экономить - вот начало отсчета. Раз так, они дали ей возможность течь свободно и сразу избавились от массы трудностей. На всем протяжении, в любой точке системы давление оказалось минимальным, как в ручье. Разумеется, система и в этом случае была достаточно сложной и хлопот с нею хватало. Страшно подумать, какого лиха хлебнули бы древние инженеры, рискни они соорудить непроточную систему. Они же не располагали, как мы, неограниченным количеством труб высокого давления, каждую такую трубу вальцевали из свинцового листа, это была ценность, раритет. Дешевые и доступные гончарные трубы годились только для низкого давления - для протока ручьем. Иными словами, римляне выбрали оптимальную инженерную стратегию и для своего уровня техники, и для решения социальной задачи - подать избыток воды с наибольшей надежностью и наименьшими сложностями при эксплуатации. То же самое с раздельными линиями системы: поскольку их строили не в одно время, а век за веком, разумней было их не объединять.
Сказанное отнюдь не противоречит положениям Г. С. Кнабе: свободно текущая вода по-прежнему полагает всему начало. Это как бы вопрос к историку, в каком все-таки соотношении были идеология строительства и его технические возможности? В какой мере техника влияла на идеологию?
Но мы рассуждали о духе общины, сохранившем силу во времена империи. Эта тема - «сохранения старого вина в новых мехах», неизбежной диалектичности общественного бытия - кажется мне очень важной для социальной истории. Может быть, самой важной. Вспомним известный трюизм: на примерах истории надлежит учиться. Но вот вопрос: на каких примерах, как их выбирать? Штука в том, что двойственность нашего сознания, его принадлежность и «реализму жизни» (Достоевский) и ушедшим ценностям сбивает нас с толку. Скажем, в последние годы стали заметны случаи обращения интеллигентных людей к религии. Явление это непростое, но среди его причин есть одна, относящаяся к теме, - религия и ее социальный институт, церковь, представляются новым верующим историческими носителями нравственности. То есть всплыло старое воззрение, опровергнутое страшными уроками истории. Всплыло вопреки этим урокам, известным каждому минимально образованному человеку… В современности можно найти и прямые параллели с темой книги Г. С. Кнабе, к примеру горячий водопровод в Москве и других городах-гигантах. Эти системы в полной мере используют технический потенциал общества - колоссальные сети трубопроводов высокого давления, подающие отработанную воду тепловых электростанций в жилые и промышленные кварталы. Единая, единообразная сеть московского теплоснабжения представляется мне идеологическим явлением. Ведь социалистическое хозяйство в идеале мыслится как наиболее экономное, причем экономия должна достигаться путем централизации, немыслимой при капиталистической системе хозяйствования. Утилизация бросового тепла - несомненно, сверхэкономия, утилизация путем коллективного, централизованного использования продукта - столь же несомненный признак социалистического хозяйствования. Иными словами, здесь материальное воплощение идеи настолько прямое и манифестационное, что проектировщикам было не по душе затевать сложнейшие расчеты и сравнивать такую систему с любой из конкурирующих. Поэтому давно известное техническое решение воплотилось у нас с такой полнотой и категоричностью. И не исключено, что будущие социоисторики станут ломать головы: зачем в век электричества, превосходно умея транспортировать электроэнергию, инженеры гоняли по всей Москве горячую воду?
Работа Кнабе, которой он отдал последние восемь-девять лет, сейчас оказалась чрезвычайно актуальной. Дело перестройки есть в сущности дело борьбы с идеями, уже отмершими, но все еще задающими тон в производстве, то есть в созидании материальной культуры. Установки, принадлежащие пройденным этапам социализма, не ушли вместе со временем, они сохранились равно в структуре управления и, что кажется мне более важным, в нашем коллективном миропонимании. Многим и многим, как было в Древнем Риме, принятое в прошлом видится выражением истинной морали, можно сказать, истинного благочестия. Взять ту же идею централизма; сопротивление сегодняшнему процессу децентрализации объясняется не только боязнью самостоятельности или соображениями личной выгоды. Нет, на мой взгляд, здесь и приверженность идее, возможно, не всегда осознанная. Нам импонирует участие в огромном пирамидально построенном механизме производстве, нам лестно быть его «винтиками» и вдвойне лестно отождествлять свое мироощущение с масштабной социальной идеей. Не лишне, наверное, упомянуть и о том, что пиетет к идее централизма коренится в нашей государственной истории, во многовековом коллективном опыте, уходит в глубину веков…
К сожалению, разговор об этом чрезвычайно поучительном аспекте книги Г. С. Кнабе в рамках короткой статьи невозможен. Вне нашего поля зрения остались и другие повороты темы - место книги в корпусе современной историографии, осмысление ее как труда по знаковым системам. Она принадлежит к новой научной школе, не обращенной, как прежде, к деяниям выдающихся личностей, войнам, нашествиям и другим традиционным сюжетам. Но мы не будем это разбирать, ибо автор книги сам рассказал об идее книги и новых научных тенденциях на страницах «Знание - сила»*. Рассказал много лучше, чем сумел бы кто-либо другой. Мне остается сказать не о мысли уже - об ощущении. С книгой неохота расставаться, ее вертишь в руках, перечитываешь то одно, то еще одно место, абзац, страницу. Снова смотришь иллюстрации. Опять и опять возвращаешься к давней мысли: настоящие книги обязательно надо перечитывать. Отложить, подумать, еще раз раскрыть. Странное ощущение: сухая повесть о давно умерших людях и чудом сохранившихся вещах, часто даже не сохранившихся, оказывается истинно человечной, нужной не только хладному разуму. Но чувство-то - вещь необходимая, без него никогда не удается думать как следует, особенно если думаешь о людях, о своей стране, о будущем. ■
________
[*] «Знание - сила», 1987 год, № 4, «История и повседневность».
OCR: fir-vst, 2015