Макс Эйве: Два матча с Алехиным
сб. "Теория и практика шахматной игры" (ред. Я. Эстрин), М.: "Высшая школа", 1984
На своем долгом и славном шахматном пути Эйве (1901-1981) покорил несколько вершин: воцарился, хотя и ненадолго, на шахматном троне; оставил богатейшее теоретическое и методическое наследие; в качестве профессора-математика сказал веское слово в новой области шахматного программирования для ЭВМ; в последние годы на посту президента ФИДЕ с неизменной кипучей энергией способствовал прогрессу шахмат в мировом масштабе.
Вершиной жизни и успехов Эйве в шахматах были события 1933-1937 гг., приведшие к завоеванию и утрате титула чемпиона мира. Этому посвящены приводимые далее воспоминания голландского гроссмейстера, в чем-то, конечно, субъективные, но искренние и поучительные. Особенно интересен раздел о подготовке к матчу на мировое первенство. Методы тренировки, испытанные Эйве, заслуживают серьезного изучения.
Перевод и редакция текста приведенной ниже статьи осуществлены канд. ист. наук И. З. Романовым.
КАК ЭТО НАЧАЛОСЬ
Я хочу рассказать о самом волнующем периоде моей жизни - борьбе за мировое шахматное первенство в двух матчах с Алехиным.
Начну с 1933 года. Алехин был в то время признанным чемпионом мира. После серии блестящих успехов, начало которых относится к 1913 г., он в 1927 г. выиграл мировое первенство у считавшегося непобедимым Капабланки. В годы, последовавшие за этой победой, Алехин продолжал демонстрировать сверхкласс, особенно на турнирах в Сан-Ремо (1930) и в Бледе (1931). Две попытки оспаривать у Алехина титул чемпиона мира, предпринятые Боголюбовым, оказались тщетными.
В 1933 г. я был чемпионом Голландии. Этот титул я завоевал еще в 1921 г., и с тех пор неизменно удерживал его. С 1927 г. я считался гроссмейстером, а в годы, о которых повествуется в этих воспоминаниях, входил в число ведущих шахматистов мира.
Круг моих интересов охватывал не только практическую сторону шахмат; меня влекла также теория, занятия которой позволяют всё глубже и глубже проникать в сокровенную природу этой единственной в своем роде игры. Находясь под сильным влиянием принципов позиционной игры, сформулированных в весьма общей форме первым чемпионом мира Стейницем, я интенсивно занялся исследованием природы шахмат и в первую очередь старался применить принципы Стейница к оценке специфических шахматных позиций. Мои шахматные взгляды я изложил в двух трудах "Основы шахматной игры" и "Стратегия и тактика в шахматах", из которых первый касался преимущественно стратегии, а второй - тактики.
На протяжении моей шахматной карьеры я встречался с Алехиным в нескольких турнирах, и до 1933 г. наш общий счет был 3,5 : 1,5 в пользу Алехина. В 1927 г. я сыграл с ним в Голландии матч из 10 партий и потерпел поражение со счетом 4,5 : 5,5 - результат, конечно, недурный, но следует учитывать, что Алехин в 1933 г. играл значительно сильнее, чем в 1927 г.
В Бернском турнире 1932 г. я разделил второе и третье места с Флором, позади Алехина, но впереди Боголюбова, Бернштейна и других. Хорошими результатами были отмечены и другие мои турнирные выступления, относящиеся к началу 30-х годов. Например, я вышел победителем в Гастингском турнире 1930/31 гг., где опередил Капабланку.
Однако я не мог не учитывать, что такие гроссмейстеры, как Капабланка, Нимцович, Тартаковер и многие другие, по-прежнему блистали на шахматной арене, в первую очередь Капабланка, нанесший мне поражение в матче со счетом 6 : 4. Выдвинулся и ряд молодых мастеров - Флор, Лилиенталь и Кеждэн, не говоря уже о новом поколении советских шахматистов, которые до того были мало известны на Западе.
Кроме того, я усматривал в своей игре два серьезных изъяна: допускал непостижимо грубые просмотры (случалось, оставлял под боем атакованную фигуру) и, как правило, играл слабее к концу соревнования.
Впрочем, для меня лично вопрос о месте, занимаемом мною в шахматном мире, был не так уж важен. Шахматы играли значительную, но не решающую роль в моей жизни. В 1926 г. я получил степень доктора математики, и для меня не было сомнений, что мое будущее пойдет по этому направлению. На протяжении семи последующих лет я преподавал математику в одной из женских гимназий Амстердама, однако мне не удалось выполнить значительных оригинальных исследований в избранной мною области математики. Поэтому я считал, что настала пора распрощаться с шахматами или, по крайней мере, на несколько лет отойти от активной шахматной жизни, чтобы сосредоточиться на профессии преподавателя математики. Особенно честолюбивыми целями в области шахмат я не задавался. Чемпиона мира Алехина я считал гораздо сильнее себя и был вполне удовлетворен признанным за мной положением одного из ведущих международных гроссмейстеров.
Разумеется, прежде чем окончательно распрощаться с шахматами, мне предстояло выполнить уже принятые турнирные обязательства. Новых обязательств я, однако, не принимал. Вот почему в июле 1933 г. я еще сыграл в чемпионате Голландии, но в начавшемся несколькими днями позднее небольшом международном турнире в Гааге (победу в нем одержал Флор) уже не участвовал. Именно в промежуток времени между этими двумя состязаниями начался мой "шахматный отпуск".
В конце 1933 г. Алехин выступил на рождественском турнире в Гастингсе, и впервые в его блистательной шахматной карьере дела сложились для него не совсем гладко. В запутанной партии с Лилиенталем Алехин попал в весьма трудное положение; неуверенно он провел и ряд других встреч.
Как раз в это время, на самом исходе 1933 г., я случайно встретился с Гансом Кмохом, австрийским мастером и аналитиком, проживавшим тогда в Голландии. Встреча произошла в кафе, завсегдатаем которого был Кмох. Наш разговор совершенно естественно перешел к шахматам и к Гастингскому турниру. Кмох знал о моем решении отойти от шахмат, но, по-видимому, никогда его не одобрял.
По мнению Кмоха, я мог добиться гораздо большего, чем достиг. А почему бы не испытать свои силы в борьбе за звание чемпиона мира? Мой ответ был очевидным. Во-первых, я не задаюсь новыми честолюбивыми целями в области шахмат; во-вторых, Алехин играет гораздо сильнее меня.
Говорят, что принимая важное решение, нужно руководствоваться только одним аргументом. Когда же принимаешь во внимание два или три соображения, убедительность доводов слабеет. Так и случилось со мной. В два счета Кмоху удалось убедить меня, что хотя Алехин, несомненно, выше меня как шахматист-практик, при тщательной подготовке я мог бы приобрести достаточно преимуществ, чтобы исход матча был бы, по крайней мере, проблематичным.
Тут я вспомнил, что вопреки моей привычке сразу отвечать на всю корреспонденцию, я до сих пор не ответил на последнее письмо Алехина, посланное им еще несколько месяцев назад, В этом письме он предлагал сыграть матч из 10 партий на борту одного из океанских лайнеров, совершавших регулярные рейсы между Голландией и Индонезией. Алехин был готов даже поставить на карту свой титул чемпиона мира, убежденный, что я играю значительно слабее и что ему не угрожает опасность утратить этот титул даже в таком коротком матче. Я показал Кмоху упомянутое письмо, и с этого момента решение было практически принято. Я вызову Алехина на матч за мировое шахматное первенство. Не будучи оптимистом в шахматах, я, как и Кмох, проникся ощущением, что с всемогущим Алехиным можно поспорить и даже взять над ним верх. Короче говоря, я легко дал себя уговорить, и еще до того, как мы расстались с Кмохом в этот вечер, прозвучал первый сигнал к подготовке моего матча с Алехиным.
Я не стану входить в подробности колоссальной деятельности, связанной с организацией матча. Голландские шахматисты были полны энтузиазма. Матч был намечен на осень 1935 г. Единственным человеком, не готовым к состязанию, был я сам. Я ответил Алехину, что матч на пароходе неосуществим. Затем комитет по организации встречи предложил провести в Амстердаме и других голландских городах матч из 30 партий за мировое шахматное первенство, выдвинув обычные финансовые гарантии для носителя звания чемпиона мира. Алехин, совершенно убежденный в это время в своем превосходстве, охотно принял предложение.
Итак, матч был устроен, и оставалось полтора года на подготовку. Первая проблема, следовательно, состояла в определении методов эффективной подготовки к столь ответственному состязанию.
ПОДГОТОВКА
После длительных раздумий, в которых мой друг Кмох играл роль главного консультанта, я пришел к выводу, что подготовка к матчу должна охватить три области: физическую, теоретическую и практическую.
Начну с физической подготовки. Почти в каждой партии можно добиться выигрышного положения, но если не иметь в критический момент ясной головы, все предшествующие усилия могут пойти насмарку. Иными словами, шахматист должен обладать железными нервами. Вот почему физическая подготовка была, может быть, и не самым важным, но совершенно необходимым элементом названного мною комплекса. И вот я научился плавать и боксировать, часто играл в теннис, регулярно проделывал гимнастические упражнения и каждое утро, даже в суровую зимнюю погоду, принимал холодный душ. Физическая подготовка носила систематический характер.
Первая стадия шахматно-теоретической подготовки состояла в попытке определить, чему Алехин был обязан своими колоссальными успехами. К моему удивлению, я вскоре обнаружил, что подавляющее превосходство Алехина в значительной мере объяснялось его отличным пониманием теории дебютов. В этой области он был на голову выше своих противников. И в Сан-Ремо, и в Бледе Алехин регулярно выходил из дебюта с лучшей позицией. А так как к тому же он не имел себе равных среди современных шахматистов, то неудивительно, что одна блестящая победа следовала за другой.
По существу, игрались гандикапные партии, в которых более сильный шахматист получал фору в виде лучшей дебютной позиции. В итоге большинство противников Алехина подвергались молниеносному разгрому. У меня до сих пор стоит в памяти, как Шпильман во время турнира в Сан-Ремо принялся изучать партии, сыгранные чемпионом мира в предыдущих турах, и подметил, что его противникам даже не удавалось рокироваться. С решимостью, присущей Шпильману, он заявил: "Завтра мне предстоит встретиться с могучим Алехиным. Я, конечно, проиграю, но зато рокируюсь". Шпильман сдержал свое слово. Он рокировался и даже свел партию вничью. В Сан-Ремо он был одним из двух участников, сыгравших с Алехиным вничью. Все остальные бесславно проиграли.
Первый вывод, который я мог сделать после изучения партий Алехина, сводился к тому, что нечего и помышлять успешно бороться против него в матче, не будучи, по крайней мере, равным ему в области теории дебютов. Значит, первым элементом в моей программе подготовки должно было явиться изучение дебютной теории.
Прежде я уделял мало внимания дебютам. В общем я играл то, что приходило на ум, и редко занимался специальной подготовкой. Всё же у меня была склонность к изучению дебютов. Я понимал логику и взаимосвязь различных вариантов, и это служило отличной базой для подготовки широкого дебютного репертуара. Выработка такого репертуара оказалась титанической задачей. Нужно было рассмотреть великое множество позиций отобранной группы дебютов, исследовать все возможные разветвления на основе опыта прошлого. Предстояло составить сотни, тысячи карточек.
Следует учитывать, что всем этим мне приходилось заниматься в часы, свободные от школьных занятий, или в каникулярное время. Моя преподавательская деятельность должна была продолжаться. Только за один месяц до матча (и, понятно, на всё время соревнования, которое должно было происходить между 1 октября и 15 декабря 1935 г.) мне был предоставлен специальный отпуск.
Практическая подготовка состояла преимущественно в участии в различных турнирах. Конечно, было неразумно играть до самой последней минуты, и поэтому указанная фаза подготовки должна была прийтись, главным образом, на 1934 г. К счастью, в этом году представлялся богатый выбор турниров: в июле - Цюрих, а августе - Ленинград и в рождественские дни - Гастингс. Все эти три состязания собрали сильный состав участников и я получил возможность встретиться со всеми сильнейшими мастерами мира.
Самым важным для меня был турнир в Цюрихе. Алехин тоже играл здесь. В ходе борьбы вскоре стало ясно, что Алехин нисколько не ослаб как шахматист. Он был силен, как всегда. Если бы я мог после этого турнира с достоинством взять обратно свой вызов, то, пожалуй, подумал бы об этом. Но поступить так значило бы уронить себя в глазах шахматного мира. Алехин одержал победу в стиле Сан-Ремо, создавая одну блестящую партию за другой. Он набрал 13 очков из 15. Флор и я разделили второе и третье места с 12-ю очками. Позади нас стали, среди прочих, Боголюбов, Нимцович, Ласкер, Бернштейн и Штальберг. Это был неплохой для меня результат. Известное удовлетворение мне доставило и то, что в личной встрече я сумел нанести поражение моему могучему противнику.
Турнир в Ленинграде, в котором Кмох и я были единственными иностранными участниками, ознаменовался для меня тяжелой неудачей. Первым был Ботвинник; я занял место в середине турнирной таблицы.
Успех в Цюрихе и неудача в Ленинграде примерно уравновесили друг друга. Люди склонны, однако, закрывать глаза на неприятные факты. Большинство шахматистов стремится выпятить благоприятные результаты, а неуспехи приписать невезению, либо вовсе предать их забвению. Признаюсь, и я не составляю исключения. Как-то случилось, что ленинградский результат вскоре оказался забытым, а гастингский рождественский турнир снова увенчался блестящим успехом. Я разделил первое-третье места с Флором и Томасом, опередив Ботвинника, Капабланку и Лилиенталя. Мой результат был бы еще лучше, если бы я в последнем туре не согласился на ничью с Норманом, замыкавшим таблицу. Наша партия оказалась последней в турнире, и мне не хотелось затягивать распределение призов. Энергичная игра на победу в позиции, в которой преимущество мог усмотреть только изощренный глаз знатока, вероятно, раздосадовала бы организаторов, а в целом я был вполне удовлетворен моим турнирным результатом. Капабланка изумился, услышав об этой ничьей, и даже высказал предположение, что, наверно, мои шансы были хуже. В его сознании не укладывалось, как это я мог предложить ничью, имея несколько лучшую позицию.
ПЕРВЫЙ МАТЧ
3 октября 1935 г. борьба началась. По регламенту игралось три партии в неделю, между пятью и десятью часами вечера. Но в нашей первой встрече всё было кончено менее чем за три часа. Алехин, играя белыми, не дал мне возможности развернуть силы и весьма убедительным образом сокрушил мою позицию. Борьбы никакой не было - я был лишен всяких контршансов, противник просто учинил надо мной экзекуцию.
Как же это могло случиться с моей стороны? Объяснение было нетрудным. Дебют - вот в чем заключалась истинная причина разгрома. Как и в большинстве своих партий из турнира в Сан-Ремо, Алехин с самого начала захватил инициативу. После 13-го хода мы пришли к позиции, которую я при подготовке к матчу считал удовлетворительной для черных, но эта оценка оказалась поверхностной. Алехин опроверг мое построение, причем не неожиданными контрманеврами, а серией спокойных ходов, вскрывших полную неудовлетворительность позиции.
То же самое случилось и в других партиях, где я играл черными - 3, 5, 7 и 9-й, в которых Алехин начинал игру ходом 1. е4, а я избирал французскую защиту.
Алехин пробил зияющую брешь в моем дебютном репертуаре. В перерывах между партиями я усердно старался заделать пролом, но всякий раз в моей системе обнаруживались новые слабые места, и в первых пяти партиях, игранных черными, я набрал всего пол-очка.
В той же мере, в какой я был недоволен моим дебютным репертуаром за черных, я был удовлетворен итогами дебюта, играя белыми. Самое странное заключалось в том, что выработке репертуара белыми я не уделил особого внимания, и лишь стремился к прочным позициям с небольшими шансами на захват инициативы.
Мало-помалу мне стало ясно, что именно такого рода позиции были Алехину не по вкусу. Он не любил вести затяжную борьбу в течение многих ходов, чтобы свести к минимуму невыгоды своего положения и добиться в конце концов трудной ничьей. Если Алехин усматривал какие-нибудь затруднения, то он предпочитал играть "ва-банк". Вот почему, столкнувшись в четных партиях с прочными позициями, он начал играть в азартном стиле, принесшем ему победу в 4-й партии и едва не принесшем победу в 6-й. Проблема, вставшая передо мной в партиях, где я играл белыми, была ясна. Добившись небольшого преимущества, мне надо было устоять в тактических осложнениях. Это было, конечно, нелегко против шахматиста столь высокого класса, но, с другой стороны, задачу эту нельзя было считать неразрешимой. Не следует забывать, что тактические осложнения создавались только в тех партиях, в которых я располагал несколько лучшими шансами. Получалось, что я играл как бы при попутном ветре.
Ситуация, сложившаяся в матче, оказывалась прямо противоположной той, какая была на турнирах в Сан-Ремо и в Бледе, - теперь Алехин находился в неравном положении. Уже в первых пяти партиях, игранных мною белыми, я набрал 3,5 очка. Вообще, в нашем матче белые добились полного превосходства. В первых десяти встречах они набрали 8 очков, а всего в матче из 30 партий белые выиграли 13, проиграли 4 и свели вничью 13, что составляет 65% очков.
Итак, после 10 встреч счет был 6 : 4 в пользу Алехина. Несмотря на это, я не был обескуражен. Когда мне удавалось противостоять острым тактическим контрударам Алехина, я в большинстве случаев его стратегически переигрывал. Я чувствовал, что многому научился, и мне казалось, что не исключена возможность победы в матче; стоит только устоять черными, а победы белыми придут сами собой.
Я основательно пересмотрел свой дебютный репертуар, исключив французскую защиту, избранную по той простой причине, что это позволяло существенно ограничить программу дебютной подготовки за черных. Только теперь я осознал, что перед матчем сделал неудачный выбор. Вероятно, французская защита не так плоха, как это может показаться на основании наших результатов, но я редко играл ее и она не отвечает моему темпераменту. Я решил отвечать на 1. e4 ходом 1...e5, который обычно применял до матча. Например, я досконально изучил открытый вариант испанской партии и время от времени добивался отличных результатов. Конечно, число вариантов в моем новом дебютном репертуаре было весьма ограниченным и не могло идти в сравнение с работой, проделанной мною на протяжении полутора лет, предшествовавших матчу. И все-таки я питал к этому варианту больше доверия, да и вообще черными мне можно было бороться только за ничью.
Моя новая тактика увенчалась полным успехом в следующих четырех встречах. Я свел вничью партии, игранные черными, и победил в партиях, игранных белыми. Счет стал 7 : 7. Играя черными, Алехин продолжал следовать прежней рискованной тактике и даже "перегнул палку". В 12-й и 14-й встречах достижение победы потребовало от меня всего двух-трех по-настоящему хороших ходов.
Алехин чувствовал себя на этой стадии поединка очень неуверенно. Он никогда всерьез не считал, что может проиграть матч, а тут дебютное оружие было выбито из его рук, после чего он оказался уязвимым. Алехин стал нервничать, и хотя ему удалось сохранить перевес в два очка между 15-й и 20-й партиями, он продолжал пребывать в нервозном состоянии. Столкнувшись с опасностью утратить свой титул, он потерял в себе уверенность.
После 24 партий счет был 12 : 12. В 24-й партии он упустил сравнительно простую возможность выигрыша в пешечном эндшпиле. Если бы Алехин одержал победу, то дела, вероятно, приняли бы совершенно иной оборот, так как шок, вызванный этой неудачей, явился по-видимому, причиной его поражения в 25-й партии, в которой он снова играл слишком рискованно. Алехин предпринял комбинацию, опровергнутую встречной жертвой. Я легко выиграл, и это вероятно, предопределило исход матча.
В 26-й партии я играл белыми и, имея преимущество в очках, мог вести борьбу с гораздо большей уверенностью, не опасаясь, что от этой встречи зависит исход матча. Мне снова удалось победить в ожесточенной борьбе, в которой инициатива все время находилась на моей стороне, благодаря небольшому преимуществу, полученному в дебюте. Счет стал 14 : 12 в мою пользу.
Даже при таком перевесе оставшаяся часть матча всё еще требовала от меня серьезных усилий. Алехин выиграл 27-ю партию, но три последние встречи мне удалось свести вничью, причем некоторые с очень большим трудом. Итак, после 30-й партии я набрал 15,5 очка против 14,5 очка Алехина и стал чемпионом мира.
Голландия обезумела от радости. Все приветствовали меня на улицах, и несколько дней я жил в первом упоении победы. Неделю спустя восстановилось обычное спокойствие, и я вернулся к исполнению своих школьных обязанностей. Вскоре начались переговоры о матч-реванше.
Однако, прежде чем перейти к этой теме, мне хотелось бы рассеять одно заблуждение. И во время матча, и после него, вплоть до сегодняшнего дня, широкое распространение получило мнение, будто поражение Алехина явилось результатом его злоупотребления алкоголем. Как же обстояло дело в действительности?
В нашем первом матче Алехин совершенно не пил в течение первой половины соревнования и обратился к алкоголю лишь тогда, когда матч оказался в критической стадии, по-видимому, перед 18-й и, безусловно, перед 21-й и 30-й партиями. Может быть, было и еще несколько случаев, но я их не заметил.
Относительно 21-й партии нет ни малейших сомнений. А так как эту партию Алехин проиграл, то было сделано внешне логичное заключение - Алехин потерпел поражение потому, что злоупотреблял алкоголем.
Мне приходится защищать самого себя и читатель поймет, как малоприятно выступать в роли собственного адвоката. И все-таки я полагаю, что мой долг - защититься перед шахматным миром. Истинным критерием значительности матча является качество сыгранных в нем партий. Если партии матча 1935 г. могут соперничать с лучшими произведениями в шахматной истории, этого достаточно.
МЕЖДУ МАТЧАМИ
"Каково чувствовать себя в роли чемпиона мира?" Этот вопрос мне задавали не раз. Насколько я могу припомнить, быть чемпионом мира очень приятно. До сих пор я храню самые лучшие воспоминания об этом коротком периоде моей жизни. Я иногда слышал и то, что быть чемпионом мира не так уж хорошо: слишком много забот, слишком много проблем, обязанность поддерживать репутацию во всех турнирных выступлениях. Должен признаться, что я ничего подобного не испытывал.
Как в Голландии, так и за ее пределами меня встречали с большой симпатией. Зависти я не замечал. Может быть, одна из причин, почему всё шло так гладко, заключалась в том, что период, в течение которого я носил звание чемпиона мира, оказался весьма коротким - он продолжался менее двух лет. Но в чем бы эта причина ни заключалась, я храню о нем самые лучшие воспоминания.
После завоевания мирового первенства мне предстояло обратиться с речью к публике. Я сказал о своем предчувствии, что не очень долго удержу завоеванный титул. Слова эти, конечно, не свидетельствовали о моей большой уверенности. Однако вскоре положение изменилось. Постепенно моя уверенность в своих силах росла; пожалуй, она даже стала чрезмерной и явилась одной из причин поражения во втором матче. Но об этом позднее.
В одном отношении мои надежды не оправдались. Я рассчитывал, что после столь ответственного матча, потребовавшего от меня напряжения всех сил, изъяны, присущие моей игре, если и не исчезнут совершенно, то, по крайней мере, будут проявляться реже. Я имею в виду мою привычку допускать грубые просмотры и играть слабее к концу соревнования. Увы, эти отрицательные черты нисколько не изменились. На турнире в Зандвоорте (1936) я "зевнул" фигуру Боголюбову, а в Гармише (1937) позволил тому же противнику объявить мне мат по первой горизонтали. В партии с Ласкером в Ноттингемском турнире 1936 г. я по-детски потерял фигуру в эндшпиле, а в партии с Лилиенталем (Стокгольм, 1937) злосчастным ходом слона превратил выигрышный эндшпиль в проигрышный.
Систематически проявлялась и тенденция играть слабее к концу соревнования. В Ноттингеме я начал с четырех, а в Стокгольме - даже с шести рядовых побед, и тем не менее ни в одном из этих турниров не добился полного успеха.
Итак, за короткое время я сыграл во множестве турниров, пожалуй, больше, чем любой другой чемпион мира. Несмотря на это, я по-прежнему преподавал в школе, поэтому выступления во всех этих состязаниях приходились на каникулярное время.
Впервые я выступил в качестве чемпиона мира на турнире в Зандвоорте, где занял второе место, позади Файна, но впереди Кереса, Боголюбова, Тартаковера и других. В знаменитом Ноттингемском турнире на протяжении всего соревнования я имел хорошие шансы на первое место, но, как уже говорил, "споткнулся" на Ласкере. Первое и второе места разделили Ботвинник и Капабланка, опередив на пол-очка Решевского, Файна и меня. Алехин был шестым, но он нанес мне поражение в личной встрече, в которой я снова испытал французскую защиту. Больше в турнирах я никогда не применял французской защиты.
Курьезной была моя партия последнего тура с Томасом, в которой я осуществил неправильную комбинацию. Мой противник мог очевидным ходом выиграть фигуру, но, как и я, не заметил этой возможности, и только несколько недель спустя после турнира ошибка обнаружилась. К счастью, промах в партии с Томасом не имел плачевных последствий.
Окончание здесь: http://fir-vst.livejournal.com/117247.html
На своем долгом и славном шахматном пути Эйве (1901-1981) покорил несколько вершин: воцарился, хотя и ненадолго, на шахматном троне; оставил богатейшее теоретическое и методическое наследие; в качестве профессора-математика сказал веское слово в новой области шахматного программирования для ЭВМ; в последние годы на посту президента ФИДЕ с неизменной кипучей энергией способствовал прогрессу шахмат в мировом масштабе.
Вершиной жизни и успехов Эйве в шахматах были события 1933-1937 гг., приведшие к завоеванию и утрате титула чемпиона мира. Этому посвящены приводимые далее воспоминания голландского гроссмейстера, в чем-то, конечно, субъективные, но искренние и поучительные. Особенно интересен раздел о подготовке к матчу на мировое первенство. Методы тренировки, испытанные Эйве, заслуживают серьезного изучения.
Перевод и редакция текста приведенной ниже статьи осуществлены канд. ист. наук И. З. Романовым.
КАК ЭТО НАЧАЛОСЬ
Я хочу рассказать о самом волнующем периоде моей жизни - борьбе за мировое шахматное первенство в двух матчах с Алехиным.
Начну с 1933 года. Алехин был в то время признанным чемпионом мира. После серии блестящих успехов, начало которых относится к 1913 г., он в 1927 г. выиграл мировое первенство у считавшегося непобедимым Капабланки. В годы, последовавшие за этой победой, Алехин продолжал демонстрировать сверхкласс, особенно на турнирах в Сан-Ремо (1930) и в Бледе (1931). Две попытки оспаривать у Алехина титул чемпиона мира, предпринятые Боголюбовым, оказались тщетными.
В 1933 г. я был чемпионом Голландии. Этот титул я завоевал еще в 1921 г., и с тех пор неизменно удерживал его. С 1927 г. я считался гроссмейстером, а в годы, о которых повествуется в этих воспоминаниях, входил в число ведущих шахматистов мира.
Круг моих интересов охватывал не только практическую сторону шахмат; меня влекла также теория, занятия которой позволяют всё глубже и глубже проникать в сокровенную природу этой единственной в своем роде игры. Находясь под сильным влиянием принципов позиционной игры, сформулированных в весьма общей форме первым чемпионом мира Стейницем, я интенсивно занялся исследованием природы шахмат и в первую очередь старался применить принципы Стейница к оценке специфических шахматных позиций. Мои шахматные взгляды я изложил в двух трудах "Основы шахматной игры" и "Стратегия и тактика в шахматах", из которых первый касался преимущественно стратегии, а второй - тактики.
На протяжении моей шахматной карьеры я встречался с Алехиным в нескольких турнирах, и до 1933 г. наш общий счет был 3,5 : 1,5 в пользу Алехина. В 1927 г. я сыграл с ним в Голландии матч из 10 партий и потерпел поражение со счетом 4,5 : 5,5 - результат, конечно, недурный, но следует учитывать, что Алехин в 1933 г. играл значительно сильнее, чем в 1927 г.
В Бернском турнире 1932 г. я разделил второе и третье места с Флором, позади Алехина, но впереди Боголюбова, Бернштейна и других. Хорошими результатами были отмечены и другие мои турнирные выступления, относящиеся к началу 30-х годов. Например, я вышел победителем в Гастингском турнире 1930/31 гг., где опередил Капабланку.
Однако я не мог не учитывать, что такие гроссмейстеры, как Капабланка, Нимцович, Тартаковер и многие другие, по-прежнему блистали на шахматной арене, в первую очередь Капабланка, нанесший мне поражение в матче со счетом 6 : 4. Выдвинулся и ряд молодых мастеров - Флор, Лилиенталь и Кеждэн, не говоря уже о новом поколении советских шахматистов, которые до того были мало известны на Западе.
Кроме того, я усматривал в своей игре два серьезных изъяна: допускал непостижимо грубые просмотры (случалось, оставлял под боем атакованную фигуру) и, как правило, играл слабее к концу соревнования.
Впрочем, для меня лично вопрос о месте, занимаемом мною в шахматном мире, был не так уж важен. Шахматы играли значительную, но не решающую роль в моей жизни. В 1926 г. я получил степень доктора математики, и для меня не было сомнений, что мое будущее пойдет по этому направлению. На протяжении семи последующих лет я преподавал математику в одной из женских гимназий Амстердама, однако мне не удалось выполнить значительных оригинальных исследований в избранной мною области математики. Поэтому я считал, что настала пора распрощаться с шахматами или, по крайней мере, на несколько лет отойти от активной шахматной жизни, чтобы сосредоточиться на профессии преподавателя математики. Особенно честолюбивыми целями в области шахмат я не задавался. Чемпиона мира Алехина я считал гораздо сильнее себя и был вполне удовлетворен признанным за мной положением одного из ведущих международных гроссмейстеров.
Разумеется, прежде чем окончательно распрощаться с шахматами, мне предстояло выполнить уже принятые турнирные обязательства. Новых обязательств я, однако, не принимал. Вот почему в июле 1933 г. я еще сыграл в чемпионате Голландии, но в начавшемся несколькими днями позднее небольшом международном турнире в Гааге (победу в нем одержал Флор) уже не участвовал. Именно в промежуток времени между этими двумя состязаниями начался мой "шахматный отпуск".
В конце 1933 г. Алехин выступил на рождественском турнире в Гастингсе, и впервые в его блистательной шахматной карьере дела сложились для него не совсем гладко. В запутанной партии с Лилиенталем Алехин попал в весьма трудное положение; неуверенно он провел и ряд других встреч.
Как раз в это время, на самом исходе 1933 г., я случайно встретился с Гансом Кмохом, австрийским мастером и аналитиком, проживавшим тогда в Голландии. Встреча произошла в кафе, завсегдатаем которого был Кмох. Наш разговор совершенно естественно перешел к шахматам и к Гастингскому турниру. Кмох знал о моем решении отойти от шахмат, но, по-видимому, никогда его не одобрял.
По мнению Кмоха, я мог добиться гораздо большего, чем достиг. А почему бы не испытать свои силы в борьбе за звание чемпиона мира? Мой ответ был очевидным. Во-первых, я не задаюсь новыми честолюбивыми целями в области шахмат; во-вторых, Алехин играет гораздо сильнее меня.
Говорят, что принимая важное решение, нужно руководствоваться только одним аргументом. Когда же принимаешь во внимание два или три соображения, убедительность доводов слабеет. Так и случилось со мной. В два счета Кмоху удалось убедить меня, что хотя Алехин, несомненно, выше меня как шахматист-практик, при тщательной подготовке я мог бы приобрести достаточно преимуществ, чтобы исход матча был бы, по крайней мере, проблематичным.
Тут я вспомнил, что вопреки моей привычке сразу отвечать на всю корреспонденцию, я до сих пор не ответил на последнее письмо Алехина, посланное им еще несколько месяцев назад, В этом письме он предлагал сыграть матч из 10 партий на борту одного из океанских лайнеров, совершавших регулярные рейсы между Голландией и Индонезией. Алехин был готов даже поставить на карту свой титул чемпиона мира, убежденный, что я играю значительно слабее и что ему не угрожает опасность утратить этот титул даже в таком коротком матче. Я показал Кмоху упомянутое письмо, и с этого момента решение было практически принято. Я вызову Алехина на матч за мировое шахматное первенство. Не будучи оптимистом в шахматах, я, как и Кмох, проникся ощущением, что с всемогущим Алехиным можно поспорить и даже взять над ним верх. Короче говоря, я легко дал себя уговорить, и еще до того, как мы расстались с Кмохом в этот вечер, прозвучал первый сигнал к подготовке моего матча с Алехиным.
Я не стану входить в подробности колоссальной деятельности, связанной с организацией матча. Голландские шахматисты были полны энтузиазма. Матч был намечен на осень 1935 г. Единственным человеком, не готовым к состязанию, был я сам. Я ответил Алехину, что матч на пароходе неосуществим. Затем комитет по организации встречи предложил провести в Амстердаме и других голландских городах матч из 30 партий за мировое шахматное первенство, выдвинув обычные финансовые гарантии для носителя звания чемпиона мира. Алехин, совершенно убежденный в это время в своем превосходстве, охотно принял предложение.
Итак, матч был устроен, и оставалось полтора года на подготовку. Первая проблема, следовательно, состояла в определении методов эффективной подготовки к столь ответственному состязанию.
ПОДГОТОВКА
После длительных раздумий, в которых мой друг Кмох играл роль главного консультанта, я пришел к выводу, что подготовка к матчу должна охватить три области: физическую, теоретическую и практическую.
Начну с физической подготовки. Почти в каждой партии можно добиться выигрышного положения, но если не иметь в критический момент ясной головы, все предшествующие усилия могут пойти насмарку. Иными словами, шахматист должен обладать железными нервами. Вот почему физическая подготовка была, может быть, и не самым важным, но совершенно необходимым элементом названного мною комплекса. И вот я научился плавать и боксировать, часто играл в теннис, регулярно проделывал гимнастические упражнения и каждое утро, даже в суровую зимнюю погоду, принимал холодный душ. Физическая подготовка носила систематический характер.
Первая стадия шахматно-теоретической подготовки состояла в попытке определить, чему Алехин был обязан своими колоссальными успехами. К моему удивлению, я вскоре обнаружил, что подавляющее превосходство Алехина в значительной мере объяснялось его отличным пониманием теории дебютов. В этой области он был на голову выше своих противников. И в Сан-Ремо, и в Бледе Алехин регулярно выходил из дебюта с лучшей позицией. А так как к тому же он не имел себе равных среди современных шахматистов, то неудивительно, что одна блестящая победа следовала за другой.
По существу, игрались гандикапные партии, в которых более сильный шахматист получал фору в виде лучшей дебютной позиции. В итоге большинство противников Алехина подвергались молниеносному разгрому. У меня до сих пор стоит в памяти, как Шпильман во время турнира в Сан-Ремо принялся изучать партии, сыгранные чемпионом мира в предыдущих турах, и подметил, что его противникам даже не удавалось рокироваться. С решимостью, присущей Шпильману, он заявил: "Завтра мне предстоит встретиться с могучим Алехиным. Я, конечно, проиграю, но зато рокируюсь". Шпильман сдержал свое слово. Он рокировался и даже свел партию вничью. В Сан-Ремо он был одним из двух участников, сыгравших с Алехиным вничью. Все остальные бесславно проиграли.
Первый вывод, который я мог сделать после изучения партий Алехина, сводился к тому, что нечего и помышлять успешно бороться против него в матче, не будучи, по крайней мере, равным ему в области теории дебютов. Значит, первым элементом в моей программе подготовки должно было явиться изучение дебютной теории.
Прежде я уделял мало внимания дебютам. В общем я играл то, что приходило на ум, и редко занимался специальной подготовкой. Всё же у меня была склонность к изучению дебютов. Я понимал логику и взаимосвязь различных вариантов, и это служило отличной базой для подготовки широкого дебютного репертуара. Выработка такого репертуара оказалась титанической задачей. Нужно было рассмотреть великое множество позиций отобранной группы дебютов, исследовать все возможные разветвления на основе опыта прошлого. Предстояло составить сотни, тысячи карточек.
Следует учитывать, что всем этим мне приходилось заниматься в часы, свободные от школьных занятий, или в каникулярное время. Моя преподавательская деятельность должна была продолжаться. Только за один месяц до матча (и, понятно, на всё время соревнования, которое должно было происходить между 1 октября и 15 декабря 1935 г.) мне был предоставлен специальный отпуск.
Практическая подготовка состояла преимущественно в участии в различных турнирах. Конечно, было неразумно играть до самой последней минуты, и поэтому указанная фаза подготовки должна была прийтись, главным образом, на 1934 г. К счастью, в этом году представлялся богатый выбор турниров: в июле - Цюрих, а августе - Ленинград и в рождественские дни - Гастингс. Все эти три состязания собрали сильный состав участников и я получил возможность встретиться со всеми сильнейшими мастерами мира.
Самым важным для меня был турнир в Цюрихе. Алехин тоже играл здесь. В ходе борьбы вскоре стало ясно, что Алехин нисколько не ослаб как шахматист. Он был силен, как всегда. Если бы я мог после этого турнира с достоинством взять обратно свой вызов, то, пожалуй, подумал бы об этом. Но поступить так значило бы уронить себя в глазах шахматного мира. Алехин одержал победу в стиле Сан-Ремо, создавая одну блестящую партию за другой. Он набрал 13 очков из 15. Флор и я разделили второе и третье места с 12-ю очками. Позади нас стали, среди прочих, Боголюбов, Нимцович, Ласкер, Бернштейн и Штальберг. Это был неплохой для меня результат. Известное удовлетворение мне доставило и то, что в личной встрече я сумел нанести поражение моему могучему противнику.
Турнир в Ленинграде, в котором Кмох и я были единственными иностранными участниками, ознаменовался для меня тяжелой неудачей. Первым был Ботвинник; я занял место в середине турнирной таблицы.
Успех в Цюрихе и неудача в Ленинграде примерно уравновесили друг друга. Люди склонны, однако, закрывать глаза на неприятные факты. Большинство шахматистов стремится выпятить благоприятные результаты, а неуспехи приписать невезению, либо вовсе предать их забвению. Признаюсь, и я не составляю исключения. Как-то случилось, что ленинградский результат вскоре оказался забытым, а гастингский рождественский турнир снова увенчался блестящим успехом. Я разделил первое-третье места с Флором и Томасом, опередив Ботвинника, Капабланку и Лилиенталя. Мой результат был бы еще лучше, если бы я в последнем туре не согласился на ничью с Норманом, замыкавшим таблицу. Наша партия оказалась последней в турнире, и мне не хотелось затягивать распределение призов. Энергичная игра на победу в позиции, в которой преимущество мог усмотреть только изощренный глаз знатока, вероятно, раздосадовала бы организаторов, а в целом я был вполне удовлетворен моим турнирным результатом. Капабланка изумился, услышав об этой ничьей, и даже высказал предположение, что, наверно, мои шансы были хуже. В его сознании не укладывалось, как это я мог предложить ничью, имея несколько лучшую позицию.
ПЕРВЫЙ МАТЧ
3 октября 1935 г. борьба началась. По регламенту игралось три партии в неделю, между пятью и десятью часами вечера. Но в нашей первой встрече всё было кончено менее чем за три часа. Алехин, играя белыми, не дал мне возможности развернуть силы и весьма убедительным образом сокрушил мою позицию. Борьбы никакой не было - я был лишен всяких контршансов, противник просто учинил надо мной экзекуцию.
Как же это могло случиться с моей стороны? Объяснение было нетрудным. Дебют - вот в чем заключалась истинная причина разгрома. Как и в большинстве своих партий из турнира в Сан-Ремо, Алехин с самого начала захватил инициативу. После 13-го хода мы пришли к позиции, которую я при подготовке к матчу считал удовлетворительной для черных, но эта оценка оказалась поверхностной. Алехин опроверг мое построение, причем не неожиданными контрманеврами, а серией спокойных ходов, вскрывших полную неудовлетворительность позиции.
То же самое случилось и в других партиях, где я играл черными - 3, 5, 7 и 9-й, в которых Алехин начинал игру ходом 1. е4, а я избирал французскую защиту.
Алехин пробил зияющую брешь в моем дебютном репертуаре. В перерывах между партиями я усердно старался заделать пролом, но всякий раз в моей системе обнаруживались новые слабые места, и в первых пяти партиях, игранных черными, я набрал всего пол-очка.
В той же мере, в какой я был недоволен моим дебютным репертуаром за черных, я был удовлетворен итогами дебюта, играя белыми. Самое странное заключалось в том, что выработке репертуара белыми я не уделил особого внимания, и лишь стремился к прочным позициям с небольшими шансами на захват инициативы.
Мало-помалу мне стало ясно, что именно такого рода позиции были Алехину не по вкусу. Он не любил вести затяжную борьбу в течение многих ходов, чтобы свести к минимуму невыгоды своего положения и добиться в конце концов трудной ничьей. Если Алехин усматривал какие-нибудь затруднения, то он предпочитал играть "ва-банк". Вот почему, столкнувшись в четных партиях с прочными позициями, он начал играть в азартном стиле, принесшем ему победу в 4-й партии и едва не принесшем победу в 6-й. Проблема, вставшая передо мной в партиях, где я играл белыми, была ясна. Добившись небольшого преимущества, мне надо было устоять в тактических осложнениях. Это было, конечно, нелегко против шахматиста столь высокого класса, но, с другой стороны, задачу эту нельзя было считать неразрешимой. Не следует забывать, что тактические осложнения создавались только в тех партиях, в которых я располагал несколько лучшими шансами. Получалось, что я играл как бы при попутном ветре.
Ситуация, сложившаяся в матче, оказывалась прямо противоположной той, какая была на турнирах в Сан-Ремо и в Бледе, - теперь Алехин находился в неравном положении. Уже в первых пяти партиях, игранных мною белыми, я набрал 3,5 очка. Вообще, в нашем матче белые добились полного превосходства. В первых десяти встречах они набрали 8 очков, а всего в матче из 30 партий белые выиграли 13, проиграли 4 и свели вничью 13, что составляет 65% очков.
Итак, после 10 встреч счет был 6 : 4 в пользу Алехина. Несмотря на это, я не был обескуражен. Когда мне удавалось противостоять острым тактическим контрударам Алехина, я в большинстве случаев его стратегически переигрывал. Я чувствовал, что многому научился, и мне казалось, что не исключена возможность победы в матче; стоит только устоять черными, а победы белыми придут сами собой.
Я основательно пересмотрел свой дебютный репертуар, исключив французскую защиту, избранную по той простой причине, что это позволяло существенно ограничить программу дебютной подготовки за черных. Только теперь я осознал, что перед матчем сделал неудачный выбор. Вероятно, французская защита не так плоха, как это может показаться на основании наших результатов, но я редко играл ее и она не отвечает моему темпераменту. Я решил отвечать на 1. e4 ходом 1...e5, который обычно применял до матча. Например, я досконально изучил открытый вариант испанской партии и время от времени добивался отличных результатов. Конечно, число вариантов в моем новом дебютном репертуаре было весьма ограниченным и не могло идти в сравнение с работой, проделанной мною на протяжении полутора лет, предшествовавших матчу. И все-таки я питал к этому варианту больше доверия, да и вообще черными мне можно было бороться только за ничью.
Моя новая тактика увенчалась полным успехом в следующих четырех встречах. Я свел вничью партии, игранные черными, и победил в партиях, игранных белыми. Счет стал 7 : 7. Играя черными, Алехин продолжал следовать прежней рискованной тактике и даже "перегнул палку". В 12-й и 14-й встречах достижение победы потребовало от меня всего двух-трех по-настоящему хороших ходов.
Алехин чувствовал себя на этой стадии поединка очень неуверенно. Он никогда всерьез не считал, что может проиграть матч, а тут дебютное оружие было выбито из его рук, после чего он оказался уязвимым. Алехин стал нервничать, и хотя ему удалось сохранить перевес в два очка между 15-й и 20-й партиями, он продолжал пребывать в нервозном состоянии. Столкнувшись с опасностью утратить свой титул, он потерял в себе уверенность.
После 24 партий счет был 12 : 12. В 24-й партии он упустил сравнительно простую возможность выигрыша в пешечном эндшпиле. Если бы Алехин одержал победу, то дела, вероятно, приняли бы совершенно иной оборот, так как шок, вызванный этой неудачей, явился по-видимому, причиной его поражения в 25-й партии, в которой он снова играл слишком рискованно. Алехин предпринял комбинацию, опровергнутую встречной жертвой. Я легко выиграл, и это вероятно, предопределило исход матча.
В 26-й партии я играл белыми и, имея преимущество в очках, мог вести борьбу с гораздо большей уверенностью, не опасаясь, что от этой встречи зависит исход матча. Мне снова удалось победить в ожесточенной борьбе, в которой инициатива все время находилась на моей стороне, благодаря небольшому преимуществу, полученному в дебюте. Счет стал 14 : 12 в мою пользу.
Даже при таком перевесе оставшаяся часть матча всё еще требовала от меня серьезных усилий. Алехин выиграл 27-ю партию, но три последние встречи мне удалось свести вничью, причем некоторые с очень большим трудом. Итак, после 30-й партии я набрал 15,5 очка против 14,5 очка Алехина и стал чемпионом мира.
Голландия обезумела от радости. Все приветствовали меня на улицах, и несколько дней я жил в первом упоении победы. Неделю спустя восстановилось обычное спокойствие, и я вернулся к исполнению своих школьных обязанностей. Вскоре начались переговоры о матч-реванше.
Однако, прежде чем перейти к этой теме, мне хотелось бы рассеять одно заблуждение. И во время матча, и после него, вплоть до сегодняшнего дня, широкое распространение получило мнение, будто поражение Алехина явилось результатом его злоупотребления алкоголем. Как же обстояло дело в действительности?
В нашем первом матче Алехин совершенно не пил в течение первой половины соревнования и обратился к алкоголю лишь тогда, когда матч оказался в критической стадии, по-видимому, перед 18-й и, безусловно, перед 21-й и 30-й партиями. Может быть, было и еще несколько случаев, но я их не заметил.
Относительно 21-й партии нет ни малейших сомнений. А так как эту партию Алехин проиграл, то было сделано внешне логичное заключение - Алехин потерпел поражение потому, что злоупотреблял алкоголем.
Мне приходится защищать самого себя и читатель поймет, как малоприятно выступать в роли собственного адвоката. И все-таки я полагаю, что мой долг - защититься перед шахматным миром. Истинным критерием значительности матча является качество сыгранных в нем партий. Если партии матча 1935 г. могут соперничать с лучшими произведениями в шахматной истории, этого достаточно.
МЕЖДУ МАТЧАМИ
"Каково чувствовать себя в роли чемпиона мира?" Этот вопрос мне задавали не раз. Насколько я могу припомнить, быть чемпионом мира очень приятно. До сих пор я храню самые лучшие воспоминания об этом коротком периоде моей жизни. Я иногда слышал и то, что быть чемпионом мира не так уж хорошо: слишком много забот, слишком много проблем, обязанность поддерживать репутацию во всех турнирных выступлениях. Должен признаться, что я ничего подобного не испытывал.
Как в Голландии, так и за ее пределами меня встречали с большой симпатией. Зависти я не замечал. Может быть, одна из причин, почему всё шло так гладко, заключалась в том, что период, в течение которого я носил звание чемпиона мира, оказался весьма коротким - он продолжался менее двух лет. Но в чем бы эта причина ни заключалась, я храню о нем самые лучшие воспоминания.
После завоевания мирового первенства мне предстояло обратиться с речью к публике. Я сказал о своем предчувствии, что не очень долго удержу завоеванный титул. Слова эти, конечно, не свидетельствовали о моей большой уверенности. Однако вскоре положение изменилось. Постепенно моя уверенность в своих силах росла; пожалуй, она даже стала чрезмерной и явилась одной из причин поражения во втором матче. Но об этом позднее.
В одном отношении мои надежды не оправдались. Я рассчитывал, что после столь ответственного матча, потребовавшего от меня напряжения всех сил, изъяны, присущие моей игре, если и не исчезнут совершенно, то, по крайней мере, будут проявляться реже. Я имею в виду мою привычку допускать грубые просмотры и играть слабее к концу соревнования. Увы, эти отрицательные черты нисколько не изменились. На турнире в Зандвоорте (1936) я "зевнул" фигуру Боголюбову, а в Гармише (1937) позволил тому же противнику объявить мне мат по первой горизонтали. В партии с Ласкером в Ноттингемском турнире 1936 г. я по-детски потерял фигуру в эндшпиле, а в партии с Лилиенталем (Стокгольм, 1937) злосчастным ходом слона превратил выигрышный эндшпиль в проигрышный.
Систематически проявлялась и тенденция играть слабее к концу соревнования. В Ноттингеме я начал с четырех, а в Стокгольме - даже с шести рядовых побед, и тем не менее ни в одном из этих турниров не добился полного успеха.
Итак, за короткое время я сыграл во множестве турниров, пожалуй, больше, чем любой другой чемпион мира. Несмотря на это, я по-прежнему преподавал в школе, поэтому выступления во всех этих состязаниях приходились на каникулярное время.
Впервые я выступил в качестве чемпиона мира на турнире в Зандвоорте, где занял второе место, позади Файна, но впереди Кереса, Боголюбова, Тартаковера и других. В знаменитом Ноттингемском турнире на протяжении всего соревнования я имел хорошие шансы на первое место, но, как уже говорил, "споткнулся" на Ласкере. Первое и второе места разделили Ботвинник и Капабланка, опередив на пол-очка Решевского, Файна и меня. Алехин был шестым, но он нанес мне поражение в личной встрече, в которой я снова испытал французскую защиту. Больше в турнирах я никогда не применял французской защиты.
Курьезной была моя партия последнего тура с Томасом, в которой я осуществил неправильную комбинацию. Мой противник мог очевидным ходом выиграть фигуру, но, как и я, не заметил этой возможности, и только несколько недель спустя после турнира ошибка обнаружилась. К счастью, промах в партии с Томасом не имел плачевных последствий.
Окончание здесь: http://fir-vst.livejournal.com/117247.html