Айрис Мердок - "Генри и Катон"
Обыденное человеческое сознание - это сплетенье иллюзий. И главная наша иллюзия - это представление о себе, о нашей значимости, которую недопустимо оскорблять, о нашем величии, над которым недопустимо насмехаться. Все наше возмущение проистекает из этой иллюзии, как и все наше желание идти наперекор, отомстить за оскорбления, утвердить себя. Все мы посмешище, ничто не может быть важней этого. Мы абсурдные, комические фигуры в драме жизни, и это истина, даже если мы умираем в концлагере, даже если умираем на кресте. Но в действительности оскорблений не существует, потому что некого оскорблять.
В его жизни поселился и отныне всегда будет с ним страх. Как легко насильнику дается победа. Страх неодолим, страх повелевает всеми, этого он никогда по-настоящему не понимал, пока жил свободно и не приходилось испытывать его. Даже страх безрассудный способен навсегда подкосить человека. Возможно, именно безрассудный страх хуже всего. Как тут все обдумать, перебрать в уме способы защиты? Как хорошо он теперь понимал, почему диктаторам удается властвовать. Достаточно посеять малое зернышко страха в душу каждого человека, и вот уже миллионы не смеют поднять голову.
Книга написана в истинном стиле Мердок. У нее определенно есть свой узнаваемый стиль. И никогда невозможно предугадать что произойдет дальше и чем всё может окончится. Она впутывает своих героев в паутину событий, которые очень неоднозначны, а после прочтения нельзя точно сказать, что ты понял этих героев. Книга написана в 1976 году, и я считаю, что она незаслуженно забыта. Вернее не забыта, а просто никак не отмечена среди других ее произведений.
Вчитаться в книгу сложно, иногда было даже тяжело, я по-настоящему втянулась в книгу только где-то на второй ее половине. Но всё равно я могу сказать, что книга достойна прочтения. Она стоит того, чтобы продираться через чащи повествования и глубокого теологического уклона. В первой части она так подробно описывает поместье и его территорию, чтобы у читателя сложилось впечатление насколько оно всё-таки значимо для Генри. Так же как она описывает путь Катона к Богу, его становление священником, чтобы лучше можно было понять его судьбу и его отречение.
Чувства Катона к Красавчику Джо описаны с такой нежной трогательностью, что они просто передаются при чтении. Я увидела столько знакомого в его поведении, в его смятении и сомнениях. Хотя меня всё же удивило, что один священник говорит другому священнику: "Нет ничего зазорного в том, чтобы быть геем". В религии и устоях того времени это должно быть недопустимо, но Мердок наделила своих героев непривычной толерантностью.
Эта книга скорее всего о поиске самого себя. Что в случае с Генри, так и в случае с Катоном. Также как и с Люцием, Стефани, Колеттой и Гердой. Но счастливы ли они? Почему-то я сомневаюсь... Хотя отчасти это опять же в стиле Мердок. Ее герои мыслители, философы, но чаще всего они не находят счастья в обычных житейских прелестях, не выбирают заурядную судьбу, они всегда в поиске чего-то большего, а подобные поиски могут продолжаться бесконечно.
- Ты, конечно, несправедлив, - выговорила Герда, неподвижно сидя, сложив руки на коленях.
- Хорошо, это только мое впечатление от детства. Но люди несут ответственность за впечатление, которое оставляют у детей.
Нет по-настоящему плохих людей. Это общество плохое. А что до преступника, то практически все люди преступники.
Он любил Джо, но эта любовь была самообман и тщета, она не имела смысла и не придавала силы. Люди не могут помочь друг другу, они не могут даже понять друг друга, самая невероятная любовь не способна никого изменить или спасти.
- Это все голословно! Кое-что, что я делаю, реально - например, люблю людей.
- Любовь к людям, - возразил Брендан, - часто самая иллюзорная вещь из всех.
Не хочу быть жертвой системы, как все остальные. Знаю, во мне что-то такое есть. Просто надо найти себя, найти свой путь, свой собственный. А это дает свобода. Большинство людей она пугает, свобода пугает, они - овцы, они хотят превратиться в дебилов, пялиться, разинув рот, в телик. Меня такая судьба не устраивает.
Разумеется, мы обязаны мыслить, по крайней мере, некоторые люди обязаны. Но размышление, таким образом, есть просто способ не дать себе вернуться обратно ко всякого рода иллюзиям, способ удержаться где-то вблизи истины, даже когда, особенно когда, истину невозможно сформулировать.
Возможно, мы все стали бы друзьями… знаю, это кажется бредом, но надо пытаться любить людей, даже если это ужасно трудно или ужасно нелепо… а теперь он мертв, и я больше не могу помочь ему.
Когда человек совершает убийство, тогда он понимает, что не существует барьеров, никогда не существовало, а то, что он принимал за барьеры, было всего лишь пустыми, эгоистическими, самодовольными иллюзиями и тщеславием. Вся так называемая мораль - это просто любование собой перед зеркалом с мыслью о себе: какой ты замечательный. Мораль - это не что иное, как самоутверждение, ничего больше, всего лишь показная добродетель и церковные заклинания. И когда самоутверждение уходит, не остается ничего, кроме неистового, неистового и разнузданного эгоизма.
Генри смотрел на лежащий перед ним пейзаж, и это было все равно что смотреть на свою душу, на свою жизнь, на, возможно, единственную подлинную реальность.
Что же человеку остается делать? Бороться за себя, потому что борьба - это самовыражение. Быть в шрамах, как настоящие бойцы.
Общество насквозь прогнило, и вы знаете это не хуже меня, поэтому и покинули его, поэтому живете здесь, поэтому так одеваетесь, могу вас понять. Вы знаете: обладать собственностью непорядочно, безнравственно, вот почему у вас ничего нет. Люди просто рабы, иначе не стали бы с этим мириться, не стали бы мириться с мучительным голодом, когда миллионеры шикуют на своих яхтах, да и с какой стати? Но они рабы. Точно как евреи. Я читал в газете о концлагерях. Почему они покорно шли туда, как овцы, почему не сражались? И в лагерях - их же было так много, почему они позволяли травить себя в газовых камерах, почему не перебили охрану? Я бы сражался, будь я на их месте.
Он достиг конца своего жизненного пути, и никто никогда не узнает, что с ним случилось и что он пережил в этот момент. Все, что он может сейчас, единственный его долг - это оставаться самим собой, сохранять бесполезное чувство собственного достоинства, что-то, что составляет только его суть. В мире остались только он и его восприятие себя.
«Узнаю ли я ее по-настоящему когда-нибудь?» - подумалось ему. Или кого-нибудь другого? И способен ли человек по-настоящему узнать других? Знает ли он Расса и Беллу? Конечно, они американцы, иноземцы, загадка, нет, это невозможно. Он прекрасно уживался с ними, но они сами не знают друг друга так, чтобы посмотреть друг другу в глаза и увидеть. А Катона? Нет.
Это лишь начало. Жизнь научит нас остальному. Прекрасное начало так же важно, как прекрасная цель. Когда я неожиданно понял, что могу выбрать счастье, все мне стало кристально ясно. Прежде я никогда этого не понимал. Всегда думал, что должен выбирать страдание.
Я уже объяснял. Ты влюбляешься. Это начало, но и только. Любовь эгоистична, ты одержим образами и утешаешься ими, образами объекта любви, образами себя самого. Величайшая боль и величайший парадокс состоит в том, что индивидуальная любовь в некий момент должна пережить перелом, эго должно пережить перелом, и от нечто абсолютно естественного и, как может казаться, благого, возможно, как может казаться, единственно благого, должно отречься. После этого - тьма, безмолвие, пустота. Где кончается образ, низвергаешься в бездну, но это бездна веры. Когда ничего не остается, ничего не остается, кроме надежды.
Генри давным-давно смирился с тем, что ему не дано особых талантов, и свыкся, иногда допуская, что сделал это слишком рано, с ощущением, что у него есть свой потолок. Он принимал свою жизнь и себя как должное. Они же (Расс, Белла, все американцы) были, кажется, не способны довольствоваться тем, что есть, но приняли себе за правило беспрестанно задаваться вопросами: расту ли я, преуспеваю ли, реализовался ли, хорош ли? Это непредсказуемо превратилось в общепринятую и постоянную процедуру, своего рода обязанность.
В его жизни поселился и отныне всегда будет с ним страх. Как легко насильнику дается победа. Страх неодолим, страх повелевает всеми, этого он никогда по-настоящему не понимал, пока жил свободно и не приходилось испытывать его. Даже страх безрассудный способен навсегда подкосить человека. Возможно, именно безрассудный страх хуже всего. Как тут все обдумать, перебрать в уме способы защиты? Как хорошо он теперь понимал, почему диктаторам удается властвовать. Достаточно посеять малое зернышко страха в душу каждого человека, и вот уже миллионы не смеют поднять голову.
Книга написана в истинном стиле Мердок. У нее определенно есть свой узнаваемый стиль. И никогда невозможно предугадать что произойдет дальше и чем всё может окончится. Она впутывает своих героев в паутину событий, которые очень неоднозначны, а после прочтения нельзя точно сказать, что ты понял этих героев. Книга написана в 1976 году, и я считаю, что она незаслуженно забыта. Вернее не забыта, а просто никак не отмечена среди других ее произведений.
Вчитаться в книгу сложно, иногда было даже тяжело, я по-настоящему втянулась в книгу только где-то на второй ее половине. Но всё равно я могу сказать, что книга достойна прочтения. Она стоит того, чтобы продираться через чащи повествования и глубокого теологического уклона. В первой части она так подробно описывает поместье и его территорию, чтобы у читателя сложилось впечатление насколько оно всё-таки значимо для Генри. Так же как она описывает путь Катона к Богу, его становление священником, чтобы лучше можно было понять его судьбу и его отречение.
Чувства Катона к Красавчику Джо описаны с такой нежной трогательностью, что они просто передаются при чтении. Я увидела столько знакомого в его поведении, в его смятении и сомнениях. Хотя меня всё же удивило, что один священник говорит другому священнику: "Нет ничего зазорного в том, чтобы быть геем". В религии и устоях того времени это должно быть недопустимо, но Мердок наделила своих героев непривычной толерантностью.
Эта книга скорее всего о поиске самого себя. Что в случае с Генри, так и в случае с Катоном. Также как и с Люцием, Стефани, Колеттой и Гердой. Но счастливы ли они? Почему-то я сомневаюсь... Хотя отчасти это опять же в стиле Мердок. Ее герои мыслители, философы, но чаще всего они не находят счастья в обычных житейских прелестях, не выбирают заурядную судьбу, они всегда в поиске чего-то большего, а подобные поиски могут продолжаться бесконечно.
- Ты, конечно, несправедлив, - выговорила Герда, неподвижно сидя, сложив руки на коленях.
- Хорошо, это только мое впечатление от детства. Но люди несут ответственность за впечатление, которое оставляют у детей.
Нет по-настоящему плохих людей. Это общество плохое. А что до преступника, то практически все люди преступники.
Он любил Джо, но эта любовь была самообман и тщета, она не имела смысла и не придавала силы. Люди не могут помочь друг другу, они не могут даже понять друг друга, самая невероятная любовь не способна никого изменить или спасти.
- Это все голословно! Кое-что, что я делаю, реально - например, люблю людей.
- Любовь к людям, - возразил Брендан, - часто самая иллюзорная вещь из всех.
Не хочу быть жертвой системы, как все остальные. Знаю, во мне что-то такое есть. Просто надо найти себя, найти свой путь, свой собственный. А это дает свобода. Большинство людей она пугает, свобода пугает, они - овцы, они хотят превратиться в дебилов, пялиться, разинув рот, в телик. Меня такая судьба не устраивает.
Разумеется, мы обязаны мыслить, по крайней мере, некоторые люди обязаны. Но размышление, таким образом, есть просто способ не дать себе вернуться обратно ко всякого рода иллюзиям, способ удержаться где-то вблизи истины, даже когда, особенно когда, истину невозможно сформулировать.
Возможно, мы все стали бы друзьями… знаю, это кажется бредом, но надо пытаться любить людей, даже если это ужасно трудно или ужасно нелепо… а теперь он мертв, и я больше не могу помочь ему.
Когда человек совершает убийство, тогда он понимает, что не существует барьеров, никогда не существовало, а то, что он принимал за барьеры, было всего лишь пустыми, эгоистическими, самодовольными иллюзиями и тщеславием. Вся так называемая мораль - это просто любование собой перед зеркалом с мыслью о себе: какой ты замечательный. Мораль - это не что иное, как самоутверждение, ничего больше, всего лишь показная добродетель и церковные заклинания. И когда самоутверждение уходит, не остается ничего, кроме неистового, неистового и разнузданного эгоизма.
Генри смотрел на лежащий перед ним пейзаж, и это было все равно что смотреть на свою душу, на свою жизнь, на, возможно, единственную подлинную реальность.
Что же человеку остается делать? Бороться за себя, потому что борьба - это самовыражение. Быть в шрамах, как настоящие бойцы.
Общество насквозь прогнило, и вы знаете это не хуже меня, поэтому и покинули его, поэтому живете здесь, поэтому так одеваетесь, могу вас понять. Вы знаете: обладать собственностью непорядочно, безнравственно, вот почему у вас ничего нет. Люди просто рабы, иначе не стали бы с этим мириться, не стали бы мириться с мучительным голодом, когда миллионеры шикуют на своих яхтах, да и с какой стати? Но они рабы. Точно как евреи. Я читал в газете о концлагерях. Почему они покорно шли туда, как овцы, почему не сражались? И в лагерях - их же было так много, почему они позволяли травить себя в газовых камерах, почему не перебили охрану? Я бы сражался, будь я на их месте.
Он достиг конца своего жизненного пути, и никто никогда не узнает, что с ним случилось и что он пережил в этот момент. Все, что он может сейчас, единственный его долг - это оставаться самим собой, сохранять бесполезное чувство собственного достоинства, что-то, что составляет только его суть. В мире остались только он и его восприятие себя.
«Узнаю ли я ее по-настоящему когда-нибудь?» - подумалось ему. Или кого-нибудь другого? И способен ли человек по-настоящему узнать других? Знает ли он Расса и Беллу? Конечно, они американцы, иноземцы, загадка, нет, это невозможно. Он прекрасно уживался с ними, но они сами не знают друг друга так, чтобы посмотреть друг другу в глаза и увидеть. А Катона? Нет.
Это лишь начало. Жизнь научит нас остальному. Прекрасное начало так же важно, как прекрасная цель. Когда я неожиданно понял, что могу выбрать счастье, все мне стало кристально ясно. Прежде я никогда этого не понимал. Всегда думал, что должен выбирать страдание.
Я уже объяснял. Ты влюбляешься. Это начало, но и только. Любовь эгоистична, ты одержим образами и утешаешься ими, образами объекта любви, образами себя самого. Величайшая боль и величайший парадокс состоит в том, что индивидуальная любовь в некий момент должна пережить перелом, эго должно пережить перелом, и от нечто абсолютно естественного и, как может казаться, благого, возможно, как может казаться, единственно благого, должно отречься. После этого - тьма, безмолвие, пустота. Где кончается образ, низвергаешься в бездну, но это бездна веры. Когда ничего не остается, ничего не остается, кроме надежды.
Генри давным-давно смирился с тем, что ему не дано особых талантов, и свыкся, иногда допуская, что сделал это слишком рано, с ощущением, что у него есть свой потолок. Он принимал свою жизнь и себя как должное. Они же (Расс, Белла, все американцы) были, кажется, не способны довольствоваться тем, что есть, но приняли себе за правило беспрестанно задаваться вопросами: расту ли я, преуспеваю ли, реализовался ли, хорош ли? Это непредсказуемо превратилось в общепринятую и постоянную процедуру, своего рода обязанность.