Кэрол Пэйтман «Сексуальный договор» - Глава 3 «Договор, индивид и рабство» (часть 1)
Перевод: Леся Алам
Редакция: Светлана Куприн
Источник: Радфем цитатник
Классическая теория общественного договора и более обширные дискуссии, согласно которым, в идеале, все социальные отношения должны принимать договорную форму, проистекают из революционного притязания, заключающегося в том, что индивиды рождаются свободными и равными. Сегодня эта идея кажется скорее банальной, чем революционной, и этим мы обязаны теоретикам общественного договора, которые успешно поставили подрывную идею на службу защите гражданского подчинения. Договорная теория - не единственный пример теоретической стратегии, которая оправдывает подчинение, преподнося его как свободу, но договорная теория примечательна тем, что достигла этого вывода из особой отправной точки. Доктрина естественной индивидуальной свободы и равенства была революционной именно потому, что одним махом смела все основания для оправдания подчинения одних индивидов, социальных групп и классов людей другим; или же наоборот, для оправдания господства одного индивида или группы над другими. Освободительной, договорную теорию делало главным образом обещание, что всеобщая свобода является принципом современной эпохи.
Предположение, что индивиды рождаются свободными и равными друг другу означает, что ни один из старых аргументов в пользу подчинения не может быть принят. Аргументы о том, что правители и господа осуществляют свою власть по воле Божьей, пришлось отклонить; могущество или сила больше не могут быть преобразованы в политическое право; обращения к обычаю и традиции уже недостаточно; не подходят и различные аргументы о природном происхождении, независимо от того, апеллируют ли они к производительной силе отца, первородству, власти, возможности или рациональности. Все эти хорошо знакомые аргументы стали неприемлемы, поскольку доктрина индивидуальной свободы и равенства предполагает, что есть только одно оправдание подчинения. Естественно свободный и равноправный индивид должен отдать себя во власть другого по доброй воле. Формирование гражданского господства и гражданского подчинения должно быть добровольным; такого рода отношения могут быть претворены в жизнь только одним способом - путем свободного соглашения. Существуют различные формы свободного соглашения, но по причинам, которые я буду исследовать ниже, договор стал хрестоматийным образцом добровольного обязательства.
Если люди заключают контракт свободно и по доброй воле, то, следовательно, они могут и отказаться от обязательств. Начиная с XVII века, когда доктрина индивидуальной свободы и равенства и договорная доктрина впервые стали основой общих теорий социальной жизни, консерваторы всех мастей опасались, что эта вероятность станет реальностью, и, что теория договора, следовательно, станет разрушительной для общественного порядка. Они боялись, что дети, слуги, жены, крестьяне, рабочие, подданные и граждане государства перестанут подчиняться вышестоящим, если начнут понимать обязательства между ними как просто традиционные или договорные, и таким образом добровольные обязательства станут уязвимыми для любой блажи и каприза. Консерваторы одновременно и имели причины для беспокойства и не имели их вовсе. Причиной для тревоги было то, что в принципе, сложно представить себе достаточно веские основания для того, чтобы свободный и равноправный человек захотел подчинить себя другому. Кроме того, на практике, в течение последних трех столетий возникали политические движения, которые пытались заменить институты, структурированные подчинением, на институты, созданные на основе свободных отношений. Тем не менее, тревога была неуместной не только потому, что эти политические движения редко достигали успеха, но и потому, что тревога по поводу договорной теории была необоснованной, ибо теоретики общественного договора были заняты не подрывом, а обоснованием современного гражданского подчинения.
Классические теоретики общественного договора предполагали, что индивидуальные особенности и социальные условия всегда дают индивиду разумное обоснование для утвердительного ответа на фундаментальный вопрос: должны ли быть созданы посредством договора отношения господства-подчинения. Суть истории общественного договора заключается в том, что свобода естественного состояния настолько небезопасна, что людям выгоднее подчиниться гражданскому закону государства или, по версии Руссо, стать частью коллективной политической ассоциации, основанной на принципе участия. В классических текстах можно найти массу вариантов изображений естественного состояния и рассказов об общественных договорах, однако, несмотря на разногласия по многим важным вопросам, классические теоретики договора имеют ключевую общую особенность. Все они рассказывают патриархатные истории.
Договорная доктрина исходит из предположения, что существует только один, традиционный источник политического права, однако, за исключением теории Гоббса, где оба пола представлены естественно свободными и равными, теоретики договора настаивают также на том, что право мужчин на женщин имеет естественную основу. Только мужчины обладают свойствами свободных и равных «индивидов». Отношения подчинения между мужчинами, если они являются законными, вытекают из договора. Женщины же рождаются подчиненными. Классические авторы были хорошо осведомлены о важности предположения договорной доктрины для отношений между полами. Они не могли принять нечто как само собой разумеющееся, в то время как предпосылка их рассуждений была потенциально настолько разрушительна для всех отношений власти, включая супружеские отношения. Классические изображения естественного состояния принимают во внимание половые различия между людьми. Даже в радикально индивидуалистской версии Гоббса, люди в естественном состоянии различаются по полу. Однако, в ходе современных дискуссий о естественном состоянии, эта особенность человеческой жизни обычно игнорируется. Тот факт, что все «индивиды» одного пола, никогда не упоминается; вместо этого внимание сфокусировано на различных концепциях мужского «индивидуализма».
Естественно свободные и равные индивиды (мужского пола), населяющие страницы работ теоретиков общественного договора, действительно представляют собой весьма разрозненную коллекцию. Они охватывают спектр от социальных существ Руссо до сущностей Гоббса, суть которых сводится к движущейся материи, или, более позднего упрощения Джеймсом Бьюкененом индивидов до функций предпочтения и производства; Джону Ролзу удается ввести оба конца спектра в свою версию истории договора. Руссо критиковал коллег-теоретиков общественного договора за представление индивидов в естественном состоянии как лишенных всех социальных характеристик, и его критика была повторена неоднократно. Попытка определить исключительно естественные свойства индивидов неизбежно обречена на провал; результат ее - в том случае, если попытка достаточно последовательна - это просто физиологическое, биологическое или мыслящее существо, а не человек. Чтобы сделать естественные сущности распознаваемыми, теоретики общественного договора украдкой внедряют социальные характеристики в естественные условия, или читатели сами домысливают недостающее. Форма государства или политической ассоциации, которую теоретик желает обосновать, также влияет на «естественные» характеристики, которыми он наделяет индивидов; согласно недавнему заявлению Ролза, цель аргументации из исходного положения, ролзовского эквивалента естественного состояния, состоит в том, чтобы «получить желаемый результат».[1] Однако, никто не спешит признать, что «желаемый результат» включает сексуальный договор и мужское патриархатное право на женщин.
Несмотря на разногласия относительно того, что именно считать «естественными» характеристиками, свойства, назначенные таковыми, являются общими для всех людей. В то же время почти все классические авторы считают, что естественные возможности и качества являются сексуально дифференцированными. Современные теоретики договора беспрекословно следуют их примеру, но это остается незамеченным, поскольку они включают женщин в универсальную, по-видимости, гендерно-нейтральную категорию «индивидов». В самой поздней редакции истории общественного договора, сексуальные отношения исчезли из поля зрения, потому что исчезли сексуально-дифференцированные индивиды. В «Теории справедливости», стороны в первоначальном состоянии являются сугубо мыслящими существами. Ролз следует Канту в этом вопросе, а взгляд Канта на первоначальный договор отличается от мнений других классиков договорной теории, хотя (как я покажу в 6 главе), в некоторых других отношениях их аргументы схожи. Кант не предлагает историю о происхождении политического права и не допускает, даже гипотетически, что когда-то действительно был заключен первоначальный договор. Канта не занимает политическая фикция такого сорта. Для него первоначальный договор - это «всего лишь идея разума»[2], идея, необходимая для понимания действующих политических институтов. Аналогичным образом, Ролз пишет в своем последнем выступлении, что в своей аргументации он «стремится опираться на основополагающие, интуитивные идеи, которые заложены в институты конституционного демократического режима и общественные традиции их толкования«. Как идея разума, а не политическая фикция, первоначальный договор помогает «нам выяснить, что мы думаем сейчас»[3]. Если Ролз хочет показать, каким образом свободные и равные стороны, расположенные соответствующим образом, согласились бы с принципами, которые довольно близки тем, что неявно заложены в существующих институтах, необходима соответствующая идея разума. Проблема, касающаяся политического права, с которой столкнулись классические теоретики договора, испарилась. Задача Ролза - найти такую картину первоначального положения, которая подтвердит «наши» догадки о существующих институтах, которые включают патриархатные отношения подчинения.
Ролз утверждает, что в своей первоначальной позиции стороны находятся в полном неведении относительно каких-либо «конкретных фактов» о себе [4]. Стороны являются свободными гражданами, и Ролз заявляет, что их свобода - это «нравственная сила для формирования, пересмотра, и рационального применения концепции добра», которая включает представление о себе, как об источнике обоснованных претензий и ответственность за последствия. Если граждане меняют свое представление о добре, это никак не влияет на их «общественную идентичность», так как их юридический статус - гражданские лица или граждане. Ролз также заявляет, что первоначальное состояние - это «средство для репрезентации» [5]. Но репрезентация едва ли требуется. В качестве разумных субъектов (как заметил Сандел), стороны неотличимы друг от друга. Одна сторона может «представлять» всех остальных. По сути, за Ролзовским «занавесом неведения» в первоначальном состоянии находится только один человек [6]. Следовательно, Ролз может констатировать, что «мы можем взглянуть на выбор [договор] в первоначальном состоянии с точки зрения индивида, выбранного произвольно» [7].
Стороны Ролза просто рассуждают и делают свой выбор, или одна из сторон делает выбор представляя всех, а потому их тела можно не принимать во внимание. Представитель не имеет пола. Бестелесная сторона, которая делает выбор, не может знать один жизненно важный «конкретный факт» о себе, а именно, свой пол. Первоначальная позиция Ролза является логической конструкцией в самом полном смысле; это область чистого разума, в которой нет ничего человеческого, за тем исключением, что Ролз, разумеется, как и Кант до него, неизбежно представляет телесных мужчин и женщин в ходе своей аргументации. Прежде чем постулировать незнание «конкретных фактов», Ролз уже заявил, что у сторон есть «потомки» (о которых они заботятся), а также, что он вообще будет рассматривать стороны как «главы семей» [8]. Он просто считает само собой разумеющимся, что он может одновременно постулировать, бестелесность сторон, лишенных всех основных характеристик, и подразумевать, что половые различия существуют, половые сношения происходят, дети рождаются и формируются семьи. Участниками первоначального договора по Ролзу являются одновременно простые рассуждающие субъекты, и «главы семей», или мужчины, представляющие своих жен.
Ролзовская исходная позиция - логическая абстракция настолько полная, что в ней ничего не происходит. И наоборот, вариации естественного состояния, изображаемые различными классическими теоретиками общественного договора, полны жизни. Они изображают естественное состояние как состояние, охватывающее более одного поколения. Мужчины и женщины сходятся, вступают в сексуальные отношения, и женщины рожают. Обстоятельства, при которых они делают это, независимо от того, существуют ли супружеские отношения и формируются ли семьи, зависят от того, в какой степени естественное состояние изображено как социальное. Я начну с Гоббса, первого теоретика договора, и с его изображения асоциальной войны всех против всех. Гоббс стоит на одном теоретическом полюсе договорной доктрины, и его радикальный индивидуализм оказывает мощное влияние на современных теоретиков договора. Однако, прежде чем будет построена современная патриархатная теория, некоторые из наиболее важных аргументов Гоббса должны быть отвергнуты.
По Гоббсу, вся политическая власть была абсолютной властью, и не было никакой разницы между завоеванием и договором. Последующие теоретики договора обозначили четкую границу между свободным соглашением и принудительным подчинением, и утверждали, что гражданская политическая власть ограничена и сдерживаема условиями первоначального договора, несмотря на то, что государство сохраняет за собой право на жизнь и смерть граждан. Гоббс также считал политическими все договорные отношения, включая сексуальные, однако, один из фундаментальных принципов современной политической теории заключается в том, что сексуальные отношения не являются политическими. Гоббс был слишком откровенен в том что касается гражданского порядка, чтобы стать отцом-основателем современного патриархата. Как я уже упоминала, Гоббса отличает от других классических теоретиков договора его постулат о том, что в естественном состоянии не существует естественного господства, даже мужчин над женщинами; естественные характеристики и способности распределяются независимо от пола. Нет никакой разницы в силе и благоразумии между мужчинами и женщинами, все индивиды изолированы и опасаются друг друга. Из этого следует, что сексуальные отношения могут иметь место только в двух случаях: либо мужчина и женщина вступают в сексуальные отношения по обоюдному согласию (договор), либо мужчина, при помощи какой-то уловки, берет верх над женщиной и овладевает ею силой, хотя у нее также есть возможность нанести ответный удар и убить его.
Классический патриархализм основывается на аргументе, гласящем, что политическое право возникает естественно, из отцовства. Сыновья рождались подчиненными отцам, и политическое право было отцовским правом. Гоббс настаивает на том, что все примеры политического права являются традиционными, и что в естественном состоянии, политическое право - материнское, а не отцовское. Младенец обязательно имеет двух родителей («ибо что касается рождения, то Бог назначил мужчине помощника») [9], но оба родителя не могут иметь власть над ребенком, потому что никто не может повиноваться двум господам одновременно. В естественном состоянии мать, а не отец, имеет политическое право на ребенка; «каждая женщина, рожающая детей, становится им матерью и господином» [10]. С рождения ребенок находится во власти матери. Она принимает решение, бросить ребенка на произвол судьбы, или выкармливать его. Если она решает «растить его», то делает это при условии, что «он не станет ее врагом, когда вырастет» [11]; то есть, ребенок должен подчиняться ей. Постулируемое согласие младенца - один из примеров гоббсовского отождествления принудительного подчинения со свободным соглашением, один из примеров его уподобления завоевания и согласия. Подчинение подавляющей власти в обмен на защиту, будь то сила завоевательского меча или власть матери над новорожденным младенцем, всегда является обоснованным признаком согласия по Гоббсу: «если сохранение жизни является той целью, ради которой один человек становится подданным другого, то подразумевается, что всякий человек (или младенец) обещает повиновение тому, в чьей власти спасти или погубить его» [12]. Таким образом, политическое право матери на ребенка исходит из договора, и дает ей власть абсолютного господина или монарха.
Политическая власть матери проистекает из того обстоятельства, что в гоббсовском естественном состоянии «не существует матримониальных законов» [13]. Брака нет, так как он является долгосрочным соглашением, а долгосрочные сексуальные отношения, как и другие подобные отношения, практически невозможно создавать и поддерживать в гоббсовском естественном состоянии. Его индивиды исключительно своекорыстны и, следовательно, всегда будут нарушать соглашения или отказываться исполнять свою часть договора, если это окажется в их интересах. Вступить в договорные отношения, или обозначить свое согласие на это означает стать уязвимым для предательства. Гоббсовское естественное состояние страдает от эндемической проблемы соблюдения условий договоров, «выполнения второй стороной». Единственным договором, в который можно безопасно вступить является тот, где соглашение и выполнение происходит одновременно. Проблем не возникает, если происходит одновременный обмен собственности, включая собственность на самого себя, как в случае одноразового коитуса. Если в результате такого акта рождается ребенок, рождение происходит спустя длительный срок, поэтому ребенок принадлежит матери. Женщина может посредством договора отдать свое право на ребенка мужчине, но нет причин поступать так всегда, учитывая естественное равенство женщин с мужчинами, тем более, что не существует способа установления отцовства с полной уверенностью. В отсутствие законов о браке, как замечает Гоббс, доказательство отцовства основывается на свидетельстве матери.
Гоббсовская критика естественной основы отцовского права предполагает, что существует лишь одна форма политического права в естественном состоянии: материнское право. По-видимому, не может быть господства одного взрослого над другим, потому что у взрослых индивидов обоих полов достаточно силы и разума, чтобы убить друг друга. Ни у кого нет оснований, для заключения договора о защите. Но так ли это ясно? Даже если брака не существует, существуют ли семьи в естественном состоянии? Хилтон, например, считал Гоббса патриархалистом, а не анти-патриархалистом (к вопросу об отцовском праве). «Сильнее всего был партиархализм Гоббса, так как он основывался на согласии», он взял «патриархализм за основу и привнес в него акт согласия» [14]. Хилтон ссылается на упоминание Гоббса о «патримониальном королевстве», и на некоторые пассажи, где Гоббс, похоже, скатывается обратно к традиционной патриархатной истории о семьях, вырастающих в королевства («города и королевства...являются лишь большими семьями») [15]. Критерием «семьи-королевства» является то, что семья становится достаточно сильной, чтобы защитить себя от врагов. Гоббс пишет, что семья, если она увеличивается за счет прироста детей, путем рождения, или усыновления; или приумножением слуг, путем их рождения, либо завоевания, либо добровольного подчинения, становится настолько велика и многочисленна, что, скорее всего, сможет защищать себя, тогда такая семья зовется патримониальным королевством, или приобретенной монархией, где суверенитет находится в руках одного человека, монарха, ставшего политическим институтом. Таким образом, какие бы то ни было права находятся в руках одного, то же самое и в других семьях [16]. Гоббс также пишет о «наследственном королевстве» - институте, отличном от монархии - то есть учрежденным посредством соглашения или договора - только в том случае, если оно «приобретено силой» [17].
Увидеть в Гоббсе патриархалиста можно лишь проигнорировав два вопроса: во-первых, как отцы обрели свою власть в естественном состоянии, в то время как Гоббс приложил столько усилий, чтобы показать, что политическое право - материнское право? Во-вторых, почему политическое право в семье основывается на силе? Конечно Гоббс не является патриархалистом в том же смысле, что и сэр Роберт Филмер, который утверждает, что отцовское право - естественное, исходящее из производительной способности или созидания, а не из завоевания, Гоббс, в отличие от Филмера, превращает социальные узы в их противоположность: Филмер видел семьи и королевства гомологичными и связанными вместе естественной производительной силой отца; Гоббс видел семьи и королевства гомологичными, но связанными вместе договором (силой). По Гоббсу, власть матери в естественном состоянии была того же рода, что у глав семей и суверенов. Возможно Гоббс просто сам себе противоречит, когда включает семьи в естественное состояние. Но поскольку он так безжалостно последователен во всём остальном - именно поэтому он так информативен в том что касается различных вариантов договорной теории - это кажется весьма странным упущением. Аргумент о том, что Гоббс является патриархалистом, основывается на патриархальном взгляде на патриархат как на отцовский и семейный. Если мы отбросим патриархальные линзы, то станет очевидно, что его патриархализм - супружеский, а не отцовский, и, что есть нечто очень странное в Гоббсовской «семье» в естественном состоянии.
Естественные свойства, которыми Гоббс наделяет своих индивидов, означают, что долгосрочные отношения весьма маловероятны в естественном состоянии как он его видит. Однако, в «Левиафане» он утверждает, что в войне всех против всех «ни один человек не может надеяться защитить себя от гибели собственными силами или собственным умом без помощи союзников» [18]. Но как же может такой защитный союз сформироваться в естественном состоянии, при острой проблеме соблюдения соглашений? Ответ заключается в том, что союзы формировались путем завоевания и сформировавшись назывались «семьями». Гоббсовская «семья» - очень специфическая, и не имеет ничего общего с Филмеровской семьей, или семьями, которые мы находим в работах других классических теоретиков общественного договора, или как ее обычно понимают сегодня. Рассмотрим Гоббсовское определение «семьи». В «Левиафане» он утверждает, что семья «состоит из мужчины и его детей; или из мужчины и его слуг; или из мужчины, его детей и его слуг; при этом сувереном является отец или господин» [19]. В «De Cive» («О гражданине») мы читаем: «отец семейства, дети и рабы его, объединенные силою отцовской власти в одно гражданское лицо, называются семьей» [20]. Только в «Элементах законов» он пишет, что «и отец, и мать семейства являются его суверенами» [21]. Но вряд ли сувереном будет мать, учитывая отсылки Гоббса к «мужчине» и «отцу», и необходимости закрепления патриархатного права в гражданском обществе.
Примечания:
[1] Дж. Ролз “Теория справедливости” (Cambridge, MA, Harvard University Press, 1971), стр. 141.
[2] И. Кант “Политические записки”, ред. Г. Райс (Cambridge, Cambridge University Press, 1970), стр. 79.
[3] Дж. Ролз “Справедливость как честность: политическая, не метафизическая” PhilosophyandPublicAffairs, 14, 3 (1985), стр. 225, 238.
[4] Дж. Ролз “Теория справедливости”, стр. 137-8.
[5] Дж. Ролз “Справедливость как честность”, стр. 241, 236.
[6] М. Сэндел “Либерализм и границы справедливости” (Cambridge, CambridgeUniversityPress, 1982), стр. 131.
[7] Дж. Ролз “Теория справедливости”, стр. 139
[8] Там же, стр. 128
[9] Т. Гоббс, «Левиафан», в «Английских работах Томаса Гоббса из Мальмсбери» (в дальнейшем, просто АР) (Germany, Scientia Verlag Aalen, 1966), том III, гл. XX, стр. 186.
[10] Т. Гоббс, «Философские рудименты, касающиеся правительства и общества» (английский перевод «De Cive»), АР, том II, гл. IX, стр. 116.
[11] там же, гл. IX, стр. 116.
[12] Т. Гоббс, «Левиафан», гл. XX, стр. 188.
[13] там же, стр. 187.
[14] Р. В. К. Хинтон, «Мужья, Отцы и Завоеватели», Политические исследования ,
[15] Т. Гоббс, «Левиафан», гл. XVII, стр. 154.
[16] Т. Гоббс, «Элементы законов», АР, том IV, гл. IV, стр. 158-9.
[17] Т. Гоббс, «Философские рудименты», гл. IX, стр. 122.
[18] Т. Гоббс, «Левиафан», гл. XV, стр. 133.
[19] там же, гл. XX, стр. 191.
[20] Т. Гоббс, «Философские рудименты», гл. IX, стр. 121.
[21] Т. Гоббс, «Элементы законов», гл. IV, стр. 158.
Перевод Ролза: перевод с английского В. В. Целищева при участии В. Н. Карповича и А. А. Шевченко, под ред. В. В. Целищева. Новосибирск, издательство Новосибирского университета, 1995.
Перевод Канта: из «Собрания сочинений в восьми томах» под ред. проф. А. В. Гулыги, перевод Н. Вельденберг.
Редакция: Светлана Куприн
Источник: Радфем цитатник
Классическая теория общественного договора и более обширные дискуссии, согласно которым, в идеале, все социальные отношения должны принимать договорную форму, проистекают из революционного притязания, заключающегося в том, что индивиды рождаются свободными и равными. Сегодня эта идея кажется скорее банальной, чем революционной, и этим мы обязаны теоретикам общественного договора, которые успешно поставили подрывную идею на службу защите гражданского подчинения. Договорная теория - не единственный пример теоретической стратегии, которая оправдывает подчинение, преподнося его как свободу, но договорная теория примечательна тем, что достигла этого вывода из особой отправной точки. Доктрина естественной индивидуальной свободы и равенства была революционной именно потому, что одним махом смела все основания для оправдания подчинения одних индивидов, социальных групп и классов людей другим; или же наоборот, для оправдания господства одного индивида или группы над другими. Освободительной, договорную теорию делало главным образом обещание, что всеобщая свобода является принципом современной эпохи.
Предположение, что индивиды рождаются свободными и равными друг другу означает, что ни один из старых аргументов в пользу подчинения не может быть принят. Аргументы о том, что правители и господа осуществляют свою власть по воле Божьей, пришлось отклонить; могущество или сила больше не могут быть преобразованы в политическое право; обращения к обычаю и традиции уже недостаточно; не подходят и различные аргументы о природном происхождении, независимо от того, апеллируют ли они к производительной силе отца, первородству, власти, возможности или рациональности. Все эти хорошо знакомые аргументы стали неприемлемы, поскольку доктрина индивидуальной свободы и равенства предполагает, что есть только одно оправдание подчинения. Естественно свободный и равноправный индивид должен отдать себя во власть другого по доброй воле. Формирование гражданского господства и гражданского подчинения должно быть добровольным; такого рода отношения могут быть претворены в жизнь только одним способом - путем свободного соглашения. Существуют различные формы свободного соглашения, но по причинам, которые я буду исследовать ниже, договор стал хрестоматийным образцом добровольного обязательства.
Если люди заключают контракт свободно и по доброй воле, то, следовательно, они могут и отказаться от обязательств. Начиная с XVII века, когда доктрина индивидуальной свободы и равенства и договорная доктрина впервые стали основой общих теорий социальной жизни, консерваторы всех мастей опасались, что эта вероятность станет реальностью, и, что теория договора, следовательно, станет разрушительной для общественного порядка. Они боялись, что дети, слуги, жены, крестьяне, рабочие, подданные и граждане государства перестанут подчиняться вышестоящим, если начнут понимать обязательства между ними как просто традиционные или договорные, и таким образом добровольные обязательства станут уязвимыми для любой блажи и каприза. Консерваторы одновременно и имели причины для беспокойства и не имели их вовсе. Причиной для тревоги было то, что в принципе, сложно представить себе достаточно веские основания для того, чтобы свободный и равноправный человек захотел подчинить себя другому. Кроме того, на практике, в течение последних трех столетий возникали политические движения, которые пытались заменить институты, структурированные подчинением, на институты, созданные на основе свободных отношений. Тем не менее, тревога была неуместной не только потому, что эти политические движения редко достигали успеха, но и потому, что тревога по поводу договорной теории была необоснованной, ибо теоретики общественного договора были заняты не подрывом, а обоснованием современного гражданского подчинения.
Классические теоретики общественного договора предполагали, что индивидуальные особенности и социальные условия всегда дают индивиду разумное обоснование для утвердительного ответа на фундаментальный вопрос: должны ли быть созданы посредством договора отношения господства-подчинения. Суть истории общественного договора заключается в том, что свобода естественного состояния настолько небезопасна, что людям выгоднее подчиниться гражданскому закону государства или, по версии Руссо, стать частью коллективной политической ассоциации, основанной на принципе участия. В классических текстах можно найти массу вариантов изображений естественного состояния и рассказов об общественных договорах, однако, несмотря на разногласия по многим важным вопросам, классические теоретики договора имеют ключевую общую особенность. Все они рассказывают патриархатные истории.
Договорная доктрина исходит из предположения, что существует только один, традиционный источник политического права, однако, за исключением теории Гоббса, где оба пола представлены естественно свободными и равными, теоретики договора настаивают также на том, что право мужчин на женщин имеет естественную основу. Только мужчины обладают свойствами свободных и равных «индивидов». Отношения подчинения между мужчинами, если они являются законными, вытекают из договора. Женщины же рождаются подчиненными. Классические авторы были хорошо осведомлены о важности предположения договорной доктрины для отношений между полами. Они не могли принять нечто как само собой разумеющееся, в то время как предпосылка их рассуждений была потенциально настолько разрушительна для всех отношений власти, включая супружеские отношения. Классические изображения естественного состояния принимают во внимание половые различия между людьми. Даже в радикально индивидуалистской версии Гоббса, люди в естественном состоянии различаются по полу. Однако, в ходе современных дискуссий о естественном состоянии, эта особенность человеческой жизни обычно игнорируется. Тот факт, что все «индивиды» одного пола, никогда не упоминается; вместо этого внимание сфокусировано на различных концепциях мужского «индивидуализма».
Естественно свободные и равные индивиды (мужского пола), населяющие страницы работ теоретиков общественного договора, действительно представляют собой весьма разрозненную коллекцию. Они охватывают спектр от социальных существ Руссо до сущностей Гоббса, суть которых сводится к движущейся материи, или, более позднего упрощения Джеймсом Бьюкененом индивидов до функций предпочтения и производства; Джону Ролзу удается ввести оба конца спектра в свою версию истории договора. Руссо критиковал коллег-теоретиков общественного договора за представление индивидов в естественном состоянии как лишенных всех социальных характеристик, и его критика была повторена неоднократно. Попытка определить исключительно естественные свойства индивидов неизбежно обречена на провал; результат ее - в том случае, если попытка достаточно последовательна - это просто физиологическое, биологическое или мыслящее существо, а не человек. Чтобы сделать естественные сущности распознаваемыми, теоретики общественного договора украдкой внедряют социальные характеристики в естественные условия, или читатели сами домысливают недостающее. Форма государства или политической ассоциации, которую теоретик желает обосновать, также влияет на «естественные» характеристики, которыми он наделяет индивидов; согласно недавнему заявлению Ролза, цель аргументации из исходного положения, ролзовского эквивалента естественного состояния, состоит в том, чтобы «получить желаемый результат».[1] Однако, никто не спешит признать, что «желаемый результат» включает сексуальный договор и мужское патриархатное право на женщин.
Несмотря на разногласия относительно того, что именно считать «естественными» характеристиками, свойства, назначенные таковыми, являются общими для всех людей. В то же время почти все классические авторы считают, что естественные возможности и качества являются сексуально дифференцированными. Современные теоретики договора беспрекословно следуют их примеру, но это остается незамеченным, поскольку они включают женщин в универсальную, по-видимости, гендерно-нейтральную категорию «индивидов». В самой поздней редакции истории общественного договора, сексуальные отношения исчезли из поля зрения, потому что исчезли сексуально-дифференцированные индивиды. В «Теории справедливости», стороны в первоначальном состоянии являются сугубо мыслящими существами. Ролз следует Канту в этом вопросе, а взгляд Канта на первоначальный договор отличается от мнений других классиков договорной теории, хотя (как я покажу в 6 главе), в некоторых других отношениях их аргументы схожи. Кант не предлагает историю о происхождении политического права и не допускает, даже гипотетически, что когда-то действительно был заключен первоначальный договор. Канта не занимает политическая фикция такого сорта. Для него первоначальный договор - это «всего лишь идея разума»[2], идея, необходимая для понимания действующих политических институтов. Аналогичным образом, Ролз пишет в своем последнем выступлении, что в своей аргументации он «стремится опираться на основополагающие, интуитивные идеи, которые заложены в институты конституционного демократического режима и общественные традиции их толкования«. Как идея разума, а не политическая фикция, первоначальный договор помогает «нам выяснить, что мы думаем сейчас»[3]. Если Ролз хочет показать, каким образом свободные и равные стороны, расположенные соответствующим образом, согласились бы с принципами, которые довольно близки тем, что неявно заложены в существующих институтах, необходима соответствующая идея разума. Проблема, касающаяся политического права, с которой столкнулись классические теоретики договора, испарилась. Задача Ролза - найти такую картину первоначального положения, которая подтвердит «наши» догадки о существующих институтах, которые включают патриархатные отношения подчинения.
Ролз утверждает, что в своей первоначальной позиции стороны находятся в полном неведении относительно каких-либо «конкретных фактов» о себе [4]. Стороны являются свободными гражданами, и Ролз заявляет, что их свобода - это «нравственная сила для формирования, пересмотра, и рационального применения концепции добра», которая включает представление о себе, как об источнике обоснованных претензий и ответственность за последствия. Если граждане меняют свое представление о добре, это никак не влияет на их «общественную идентичность», так как их юридический статус - гражданские лица или граждане. Ролз также заявляет, что первоначальное состояние - это «средство для репрезентации» [5]. Но репрезентация едва ли требуется. В качестве разумных субъектов (как заметил Сандел), стороны неотличимы друг от друга. Одна сторона может «представлять» всех остальных. По сути, за Ролзовским «занавесом неведения» в первоначальном состоянии находится только один человек [6]. Следовательно, Ролз может констатировать, что «мы можем взглянуть на выбор [договор] в первоначальном состоянии с точки зрения индивида, выбранного произвольно» [7].
Стороны Ролза просто рассуждают и делают свой выбор, или одна из сторон делает выбор представляя всех, а потому их тела можно не принимать во внимание. Представитель не имеет пола. Бестелесная сторона, которая делает выбор, не может знать один жизненно важный «конкретный факт» о себе, а именно, свой пол. Первоначальная позиция Ролза является логической конструкцией в самом полном смысле; это область чистого разума, в которой нет ничего человеческого, за тем исключением, что Ролз, разумеется, как и Кант до него, неизбежно представляет телесных мужчин и женщин в ходе своей аргументации. Прежде чем постулировать незнание «конкретных фактов», Ролз уже заявил, что у сторон есть «потомки» (о которых они заботятся), а также, что он вообще будет рассматривать стороны как «главы семей» [8]. Он просто считает само собой разумеющимся, что он может одновременно постулировать, бестелесность сторон, лишенных всех основных характеристик, и подразумевать, что половые различия существуют, половые сношения происходят, дети рождаются и формируются семьи. Участниками первоначального договора по Ролзу являются одновременно простые рассуждающие субъекты, и «главы семей», или мужчины, представляющие своих жен.
Ролзовская исходная позиция - логическая абстракция настолько полная, что в ней ничего не происходит. И наоборот, вариации естественного состояния, изображаемые различными классическими теоретиками общественного договора, полны жизни. Они изображают естественное состояние как состояние, охватывающее более одного поколения. Мужчины и женщины сходятся, вступают в сексуальные отношения, и женщины рожают. Обстоятельства, при которых они делают это, независимо от того, существуют ли супружеские отношения и формируются ли семьи, зависят от того, в какой степени естественное состояние изображено как социальное. Я начну с Гоббса, первого теоретика договора, и с его изображения асоциальной войны всех против всех. Гоббс стоит на одном теоретическом полюсе договорной доктрины, и его радикальный индивидуализм оказывает мощное влияние на современных теоретиков договора. Однако, прежде чем будет построена современная патриархатная теория, некоторые из наиболее важных аргументов Гоббса должны быть отвергнуты.
По Гоббсу, вся политическая власть была абсолютной властью, и не было никакой разницы между завоеванием и договором. Последующие теоретики договора обозначили четкую границу между свободным соглашением и принудительным подчинением, и утверждали, что гражданская политическая власть ограничена и сдерживаема условиями первоначального договора, несмотря на то, что государство сохраняет за собой право на жизнь и смерть граждан. Гоббс также считал политическими все договорные отношения, включая сексуальные, однако, один из фундаментальных принципов современной политической теории заключается в том, что сексуальные отношения не являются политическими. Гоббс был слишком откровенен в том что касается гражданского порядка, чтобы стать отцом-основателем современного патриархата. Как я уже упоминала, Гоббса отличает от других классических теоретиков договора его постулат о том, что в естественном состоянии не существует естественного господства, даже мужчин над женщинами; естественные характеристики и способности распределяются независимо от пола. Нет никакой разницы в силе и благоразумии между мужчинами и женщинами, все индивиды изолированы и опасаются друг друга. Из этого следует, что сексуальные отношения могут иметь место только в двух случаях: либо мужчина и женщина вступают в сексуальные отношения по обоюдному согласию (договор), либо мужчина, при помощи какой-то уловки, берет верх над женщиной и овладевает ею силой, хотя у нее также есть возможность нанести ответный удар и убить его.
Классический патриархализм основывается на аргументе, гласящем, что политическое право возникает естественно, из отцовства. Сыновья рождались подчиненными отцам, и политическое право было отцовским правом. Гоббс настаивает на том, что все примеры политического права являются традиционными, и что в естественном состоянии, политическое право - материнское, а не отцовское. Младенец обязательно имеет двух родителей («ибо что касается рождения, то Бог назначил мужчине помощника») [9], но оба родителя не могут иметь власть над ребенком, потому что никто не может повиноваться двум господам одновременно. В естественном состоянии мать, а не отец, имеет политическое право на ребенка; «каждая женщина, рожающая детей, становится им матерью и господином» [10]. С рождения ребенок находится во власти матери. Она принимает решение, бросить ребенка на произвол судьбы, или выкармливать его. Если она решает «растить его», то делает это при условии, что «он не станет ее врагом, когда вырастет» [11]; то есть, ребенок должен подчиняться ей. Постулируемое согласие младенца - один из примеров гоббсовского отождествления принудительного подчинения со свободным соглашением, один из примеров его уподобления завоевания и согласия. Подчинение подавляющей власти в обмен на защиту, будь то сила завоевательского меча или власть матери над новорожденным младенцем, всегда является обоснованным признаком согласия по Гоббсу: «если сохранение жизни является той целью, ради которой один человек становится подданным другого, то подразумевается, что всякий человек (или младенец) обещает повиновение тому, в чьей власти спасти или погубить его» [12]. Таким образом, политическое право матери на ребенка исходит из договора, и дает ей власть абсолютного господина или монарха.
Политическая власть матери проистекает из того обстоятельства, что в гоббсовском естественном состоянии «не существует матримониальных законов» [13]. Брака нет, так как он является долгосрочным соглашением, а долгосрочные сексуальные отношения, как и другие подобные отношения, практически невозможно создавать и поддерживать в гоббсовском естественном состоянии. Его индивиды исключительно своекорыстны и, следовательно, всегда будут нарушать соглашения или отказываться исполнять свою часть договора, если это окажется в их интересах. Вступить в договорные отношения, или обозначить свое согласие на это означает стать уязвимым для предательства. Гоббсовское естественное состояние страдает от эндемической проблемы соблюдения условий договоров, «выполнения второй стороной». Единственным договором, в который можно безопасно вступить является тот, где соглашение и выполнение происходит одновременно. Проблем не возникает, если происходит одновременный обмен собственности, включая собственность на самого себя, как в случае одноразового коитуса. Если в результате такого акта рождается ребенок, рождение происходит спустя длительный срок, поэтому ребенок принадлежит матери. Женщина может посредством договора отдать свое право на ребенка мужчине, но нет причин поступать так всегда, учитывая естественное равенство женщин с мужчинами, тем более, что не существует способа установления отцовства с полной уверенностью. В отсутствие законов о браке, как замечает Гоббс, доказательство отцовства основывается на свидетельстве матери.
Гоббсовская критика естественной основы отцовского права предполагает, что существует лишь одна форма политического права в естественном состоянии: материнское право. По-видимому, не может быть господства одного взрослого над другим, потому что у взрослых индивидов обоих полов достаточно силы и разума, чтобы убить друг друга. Ни у кого нет оснований, для заключения договора о защите. Но так ли это ясно? Даже если брака не существует, существуют ли семьи в естественном состоянии? Хилтон, например, считал Гоббса патриархалистом, а не анти-патриархалистом (к вопросу об отцовском праве). «Сильнее всего был партиархализм Гоббса, так как он основывался на согласии», он взял «патриархализм за основу и привнес в него акт согласия» [14]. Хилтон ссылается на упоминание Гоббса о «патримониальном королевстве», и на некоторые пассажи, где Гоббс, похоже, скатывается обратно к традиционной патриархатной истории о семьях, вырастающих в королевства («города и королевства...являются лишь большими семьями») [15]. Критерием «семьи-королевства» является то, что семья становится достаточно сильной, чтобы защитить себя от врагов. Гоббс пишет, что семья, если она увеличивается за счет прироста детей, путем рождения, или усыновления; или приумножением слуг, путем их рождения, либо завоевания, либо добровольного подчинения, становится настолько велика и многочисленна, что, скорее всего, сможет защищать себя, тогда такая семья зовется патримониальным королевством, или приобретенной монархией, где суверенитет находится в руках одного человека, монарха, ставшего политическим институтом. Таким образом, какие бы то ни было права находятся в руках одного, то же самое и в других семьях [16]. Гоббс также пишет о «наследственном королевстве» - институте, отличном от монархии - то есть учрежденным посредством соглашения или договора - только в том случае, если оно «приобретено силой» [17].
Увидеть в Гоббсе патриархалиста можно лишь проигнорировав два вопроса: во-первых, как отцы обрели свою власть в естественном состоянии, в то время как Гоббс приложил столько усилий, чтобы показать, что политическое право - материнское право? Во-вторых, почему политическое право в семье основывается на силе? Конечно Гоббс не является патриархалистом в том же смысле, что и сэр Роберт Филмер, который утверждает, что отцовское право - естественное, исходящее из производительной способности или созидания, а не из завоевания, Гоббс, в отличие от Филмера, превращает социальные узы в их противоположность: Филмер видел семьи и королевства гомологичными и связанными вместе естественной производительной силой отца; Гоббс видел семьи и королевства гомологичными, но связанными вместе договором (силой). По Гоббсу, власть матери в естественном состоянии была того же рода, что у глав семей и суверенов. Возможно Гоббс просто сам себе противоречит, когда включает семьи в естественное состояние. Но поскольку он так безжалостно последователен во всём остальном - именно поэтому он так информативен в том что касается различных вариантов договорной теории - это кажется весьма странным упущением. Аргумент о том, что Гоббс является патриархалистом, основывается на патриархальном взгляде на патриархат как на отцовский и семейный. Если мы отбросим патриархальные линзы, то станет очевидно, что его патриархализм - супружеский, а не отцовский, и, что есть нечто очень странное в Гоббсовской «семье» в естественном состоянии.
Естественные свойства, которыми Гоббс наделяет своих индивидов, означают, что долгосрочные отношения весьма маловероятны в естественном состоянии как он его видит. Однако, в «Левиафане» он утверждает, что в войне всех против всех «ни один человек не может надеяться защитить себя от гибели собственными силами или собственным умом без помощи союзников» [18]. Но как же может такой защитный союз сформироваться в естественном состоянии, при острой проблеме соблюдения соглашений? Ответ заключается в том, что союзы формировались путем завоевания и сформировавшись назывались «семьями». Гоббсовская «семья» - очень специфическая, и не имеет ничего общего с Филмеровской семьей, или семьями, которые мы находим в работах других классических теоретиков общественного договора, или как ее обычно понимают сегодня. Рассмотрим Гоббсовское определение «семьи». В «Левиафане» он утверждает, что семья «состоит из мужчины и его детей; или из мужчины и его слуг; или из мужчины, его детей и его слуг; при этом сувереном является отец или господин» [19]. В «De Cive» («О гражданине») мы читаем: «отец семейства, дети и рабы его, объединенные силою отцовской власти в одно гражданское лицо, называются семьей» [20]. Только в «Элементах законов» он пишет, что «и отец, и мать семейства являются его суверенами» [21]. Но вряд ли сувереном будет мать, учитывая отсылки Гоббса к «мужчине» и «отцу», и необходимости закрепления патриархатного права в гражданском обществе.
Примечания:
[1] Дж. Ролз “Теория справедливости” (Cambridge, MA, Harvard University Press, 1971), стр. 141.
[2] И. Кант “Политические записки”, ред. Г. Райс (Cambridge, Cambridge University Press, 1970), стр. 79.
[3] Дж. Ролз “Справедливость как честность: политическая, не метафизическая” PhilosophyandPublicAffairs, 14, 3 (1985), стр. 225, 238.
[4] Дж. Ролз “Теория справедливости”, стр. 137-8.
[5] Дж. Ролз “Справедливость как честность”, стр. 241, 236.
[6] М. Сэндел “Либерализм и границы справедливости” (Cambridge, CambridgeUniversityPress, 1982), стр. 131.
[7] Дж. Ролз “Теория справедливости”, стр. 139
[8] Там же, стр. 128
[9] Т. Гоббс, «Левиафан», в «Английских работах Томаса Гоббса из Мальмсбери» (в дальнейшем, просто АР) (Germany, Scientia Verlag Aalen, 1966), том III, гл. XX, стр. 186.
[10] Т. Гоббс, «Философские рудименты, касающиеся правительства и общества» (английский перевод «De Cive»), АР, том II, гл. IX, стр. 116.
[11] там же, гл. IX, стр. 116.
[12] Т. Гоббс, «Левиафан», гл. XX, стр. 188.
[13] там же, стр. 187.
[14] Р. В. К. Хинтон, «Мужья, Отцы и Завоеватели», Политические исследования ,
[15] Т. Гоббс, «Левиафан», гл. XVII, стр. 154.
[16] Т. Гоббс, «Элементы законов», АР, том IV, гл. IV, стр. 158-9.
[17] Т. Гоббс, «Философские рудименты», гл. IX, стр. 122.
[18] Т. Гоббс, «Левиафан», гл. XV, стр. 133.
[19] там же, гл. XX, стр. 191.
[20] Т. Гоббс, «Философские рудименты», гл. IX, стр. 121.
[21] Т. Гоббс, «Элементы законов», гл. IV, стр. 158.
Перевод Ролза: перевод с английского В. В. Целищева при участии В. Н. Карповича и А. А. Шевченко, под ред. В. В. Целищева. Новосибирск, издательство Новосибирского университета, 1995.
Перевод Канта: из «Собрания сочинений в восьми томах» под ред. проф. А. В. Гулыги, перевод Н. Вельденберг.