У нее есть темно-коричневое блюдце. На блюдце - кусок светло-коричневого пирога с темно-красной вишневой начинкой. Она сидит прямо передо мной, но меня не видит. Зато я ее вижу очень хорошо. Практически насквозь вижу. Точнее, насколько она сама себя может увидеть. Или чуть больше.
А она совсем перестаралась. Расколола себя хорошо если только надвое. Она умница, знает, что есть только то, что здесь-и-сейчас. И старается жить в этом здесь-и-сейчас, не терять его на перекрестках. И одновременно заставляет свое время застыть в ожидании. Влипла. Как мушка в каплю свежей смолы. Время теряет значение. События, накладывающиеся на это время бледнеют, вызывают меньше эмоций. Она ждет.
Когда она такая, я могу быть самостоятельной и смотреть на мир не ее глазами, а своими. Я наблюдаю со стороны. Наблюдаю всегда, но иногда это делать проще, а иногда, тяжелее. Сейчас совсем легко.
Внезапно ее осенило, что она с собой сделала. Что опять чуть не закопала яркость своего мира в угоду непонятно чему и непонятно кому. Непонятно зачем. Вздрогнула. Я отчетливо вижу, как на нее накатила волна паники - а не пропало ли сокровище насовсем.
Меня захватывает ее паника, закручивает, сливает с ней воедино. Теперь мне тоже страшно. Но не так как ей, немного отстраненно. Я просто знаю, что я ощущаю страх. А она мечется, барахтается… и внезапно понимает, что раз настолько страшно, значит, бояться нечего. Значит, все хорошо.
Теперь она смеется. Прижимает к себе теплую черно-красную чашку с зеленым чаем. Сумасшедшая. Все-таки это все неспроста. Нельзя настолько верить книжкам. Даже если они говорят то, что ты всегда знал, но никак не мог сформулировать.