Архимандрит Григорий (Зумис). Воспоминания о Тихоне Русском...
Один смиренный человек имеет больше благодати, чем множество людей. Каждое утро Бог благословляет мир одной рукой, но, когда видит смиренного человека, благословляет его двумя руками. (иеросхимонах Тихон (Голенков)).
Из книги о. Паисия Святогорца "Отцы-святогорцы и святогорские истории".
С радостью публикуем воспоминание об афонском старце Тихоне Русском (Голикове) архимандрита Григория (Зумиса), игумена монастыря Дохиар на Святой Горе. Архим. Григорий посетил о. Тихона за год до его кончины, в 1967-м. году, и подброно описал прием у старца. Это во всех отношениях замечательное и крайне выразительное описание встречи с о. Тихоном.
(Перевод Владимира Шолоха)
(фото 1966 года. На заднем плане стоит о. Паисий Святогорец)
Есть люди, которых мы только видим, но не слышим. О других мы только слышим, но не видим. И есть немногие, в которых сочетается и то и другое: мы их и видим, и слышим. Одним из таких людей был для нас блаженный русский старец Тихон. В своё время его считали истинно духовным человеком, даже старец Паисий Святогорец учился у него отшельнической жизни. Его учеником был также монах Афанасий из Иверского монастыря, известный и признанный на Афоне подвижник.
Отец Тихон был довольно высокого роста, с длинной бородой, которую всегда завязывал в узел, чтобы удобнее было работать, и с кустистыми бровями, наполовину закрывавшими его большие глаза. Будучи русским, он любил красивый внешний вид и фотографировался в великой монашеской схиме, опускавшейся до самых ног, и со своим простым крестом в руке, поднятым, как знамя победы над смертью и грехом. Никому и в голову не приходило, что он так делал только для вида, отдавая дань своему русскому воспитанию: известно, что русские любят помпезность больше, чем греки.
В начале июля 1967 года один смиренный священник привёл нас в каливу старца Тихона. Его келья была настоящим жилищем подвижника, укрытым посреди тенистой листвы бескрайних лесов Святой Горы и доступным только для тех, кто знал о нём. Эта калива была необычайно скромной и выглядела скорее заброшенной, чем обитаемой.
(иеросхимонах_Тихон_Голенков)
Затаив дыхание, мы постучались в дверь. «Наверное, он великий подвижник, если ради того, чтобы взять у него благословение, нам пришлось проделать такой путь», - думали мы. Дверь открылась, и перед нами предстал человек, как будто пришедший из давних времён. Он впустил нас, постоянно повторяя «Слава Тебе, Боже!» и не выказывая ни малейшей досады, что мы нарушили безмолвие и прервали его молитву. В свою маленькую церковку он завёл нас с пением «Достойно есть», затем надел дырявую и не очень чистую епитрахиль и отслужил молебен, спросив перед этим о наших именах для поминовения.
Он нам устроил настоящую епископскую встречу, но всё это было сделано очень просто и бесхитростно, как ему подсказывала подлинная святость. Такой прекрасной встречи, проникнутой беспредельной любовью, я не помню за всю свою жизнь. В тот момент я ни о чём не мог думать, лишь стоял с раскрытым ртом, как те, что смотрят на хворост, горящий в печи.
Затем он вывел нас из своей кельи наружу и привёл к простенькому архондарику, к которому вела небольшая каменная лестница. Мы сели и начали слушать, а старец, стоя перед нами, излагал нам учение святых отцов. О случаях из собственной жизни, откровениях и видениях ему говорить не хотелось. Его учение было только святоотеческим и евангельским, напоминавшим учение Пахомия Великого. Говоря с нами, он другим отцам предпочитал Златоуста, труды которого, по его словам, он изучал семнадцать лет, пока жил на Карулях. Он печалился о том, что ему некому было передать изученное им на практике и что он считал твёрдой пищей. Один из нас попросил его изложить нам учение преподобного Ефрема Сирина. Старец, прекрасно знавший людей, вежливо ответил отказом: «Вам, живущим в миру, лучше применять к себе учение Златоуста, а преподобный Ефрем больше подходит для нас, монахов».
А какие плоды своего духовничества могут увидеть со временные старцы, которые человеку, едва с помощью Божией отставшему от тяжких грехов, предлагают изучать высокое учение Исаака Сирина, ссылаясь на то, что этот человек якобы имеет образование? И вот, на какой-нибудь бирже, вместе с грязными бумагами у него лежит и книга аввы Исаака. А они ему дают ещё и чётки, чтобы он занимался умной молитвой! К сожалению, эти старцы не чувствуют, что пытаясь этим вытащить такого человека из одной пропасти, они ввергают его в другую. Они вешают ему на шею мельничный жернов, чтобы он утонул окончательно. В отличие от них, у старца Тихона была величайшаяиз добродетелей - рассудительность. «Я не стану одинаковый груз навьючивать и на коня, и на ослика, - говорил он, - ведь ясно, что ослик под ним упадёт».
Умное делание он также не рекламировал. Для нас, мирян, у него напоказ выставлялись лишь назидательные и утешительные слова Златоуста.
Отец Тихон был настоящим старцем: светил одному, а просвещал многих.
Когда мы увидели, что старца мало волнуют наши бесплодные и безуспешные порывы, полные тщеславия и пустых фантазий, то мы спросили его об умерщвлении плоти, что было для нас тогда наиболее насущным вопросом. Было видно, что старец обрадовался, что мы спросили его о чём-то действительно важном. Он начал говорить об этом так живо, словно он сам был восемнадцатилетним юношей и боролся со своей неумолимой плотью.
- Когда плоть цветёт от обильной пищи и телесного по коя, то она уже не просто требует должного, но хочет пожрать всего человека, при этом оставаясь ненасытной. Усмири свою плоть трудами и постами, и её уже не потянет к женщине, а ты станешь наследником прекрасного рая. (При этих словах старца нам, полным и изнеженным городской пищей, стало стыдно. Мы не знали, куда нам спрятать наши белые розовощёкие лица.)
Недавно ко мне в келью пришёл один монах. «Отче, меня тянет к женщинам». - «А чем ты питаешься у себя в келье?» - «Только хлебом». - «Принеси-ка его сюда». Спустя три дня монах пришёл снова. «Ну что, чего тебе теперь хочется: женщин или хлеба?» - «Хлебушка, отче». - «Вот, возьми свой хлеб и научись самостоятельно смирять свою плоть, чтобы её не тянуло на блуд».
Многое сказал нам тогда старец. В моей памяти мало что сохранилось, но то, что удержало сердце, стало для меня защитой от бесовских козней. Спустя какое-то время он попросил священника, наше го проводника, сварить для нас кофе. Хлеба у него, кажется, не было вовсе. Несколько ломтей он разложил на солнце, чтобы сделать из них сухари, но и те по большей части были объедены муравьями.
Я сказал ему:
- Муравьи съедят весь Ваш хлеб.Он ответил:
- Ничего, что-то ведь и мне останется. Они едят его,пока он не высох, а когда солнце высушит его, то они уйдут.
Между тем наш священник собрался вымыть «бокалы богемского хрусталя»: несколько консервных банок из-под сгущёнки, в которых была кофейная гуща, оставшаяся от предыдущих гостей.
- Батюшка, оставь ты эти мирские штучки. Наливайкофе так, пусть люди попьют.
Я был поражён тем, насколько глубоко его испытующий взгляд проник в моё сердце. Действительно, посуда старца показалась мне отвратительной. Я думал было над ним подшутить и как бы случайно пролить кофе на стол, но как мне было спастись от его взгляда? Я выпил кофе, и эта аскетичная простота стала для меня уроком на всю жизнь. «Не будь дураком, - сказал я себе, - тебе никогда не стать пустынником. Киновия, и та будет для тебя слишком трудной».
Один из нас, подстрекаемый остальными, вежливо спросил, можно ли его сфотографировать.
- Оставь-ка, сынок, эту коробочку, и послушай лучше, что говорит Златоуст. В этих словах нет ничего моего.
Старец жил очень бедно, как я слышал от его ученика. Он кипятил воду и два-три раза опускал в неё высохший скелет селёдки: так он готовил себе «уху» по большим праздникам. Его деревянная кровать была с наклоном и постоянно переворачивалась. Стоило ему на ней заснуть, как он тут же скатывался и падал. Литургию он служил ежедневно, и зимой даже решался начинать её один, не дожидаясь прихода псаломщика.
Однажды митрополит Ленинградский Никодим при посещении старца стал перед ним на колени, чтобы взять у него благословение. Старец сказал ему: «Встаньте, ведь Вы архиерей!»
Его жизнь всегда была лишена какого-либо комфорта и удобств современной цивилизации. По вечерам он брал в руки чётки и совершал бесконечные прогулки по своему саду, произнося Иисусову молитву. До меня доносились лишь её последние слова: «помилуй мя».
Уйдя из его каливы, мы всё повторяли в уме слова, сказанные им в храме: «Смири плоть, чтобы попасть в прекрасный рай».
Распятие из его кельи находится теперь в Иверском мо настыре. Оно не представляет собой какого-то выдающегося произведения искусства, но дорого тем, что перед ним молился старец Тихон. Как бы и мне хотелось иметь у себя что-нибудь из его «сервиза», чтобы пить воду с его благословением! Кто знает, у кого он теперь хранится?
(по материалам: http://www.isihazm.ru/?id=384&sid=0&iid=2125)
Жизнеописание иеросхимонаха Тихона (Голикова) можно почитать тут: http://filin-dimitry.livejournal.com/33092.html
Из книги о. Паисия Святогорца "Отцы-святогорцы и святогорские истории".
С радостью публикуем воспоминание об афонском старце Тихоне Русском (Голикове) архимандрита Григория (Зумиса), игумена монастыря Дохиар на Святой Горе. Архим. Григорий посетил о. Тихона за год до его кончины, в 1967-м. году, и подброно описал прием у старца. Это во всех отношениях замечательное и крайне выразительное описание встречи с о. Тихоном.
(Перевод Владимира Шолоха)
(фото 1966 года. На заднем плане стоит о. Паисий Святогорец)
Есть люди, которых мы только видим, но не слышим. О других мы только слышим, но не видим. И есть немногие, в которых сочетается и то и другое: мы их и видим, и слышим. Одним из таких людей был для нас блаженный русский старец Тихон. В своё время его считали истинно духовным человеком, даже старец Паисий Святогорец учился у него отшельнической жизни. Его учеником был также монах Афанасий из Иверского монастыря, известный и признанный на Афоне подвижник.
Отец Тихон был довольно высокого роста, с длинной бородой, которую всегда завязывал в узел, чтобы удобнее было работать, и с кустистыми бровями, наполовину закрывавшими его большие глаза. Будучи русским, он любил красивый внешний вид и фотографировался в великой монашеской схиме, опускавшейся до самых ног, и со своим простым крестом в руке, поднятым, как знамя победы над смертью и грехом. Никому и в голову не приходило, что он так делал только для вида, отдавая дань своему русскому воспитанию: известно, что русские любят помпезность больше, чем греки.
В начале июля 1967 года один смиренный священник привёл нас в каливу старца Тихона. Его келья была настоящим жилищем подвижника, укрытым посреди тенистой листвы бескрайних лесов Святой Горы и доступным только для тех, кто знал о нём. Эта калива была необычайно скромной и выглядела скорее заброшенной, чем обитаемой.
(иеросхимонах_Тихон_Голенков)
Затаив дыхание, мы постучались в дверь. «Наверное, он великий подвижник, если ради того, чтобы взять у него благословение, нам пришлось проделать такой путь», - думали мы. Дверь открылась, и перед нами предстал человек, как будто пришедший из давних времён. Он впустил нас, постоянно повторяя «Слава Тебе, Боже!» и не выказывая ни малейшей досады, что мы нарушили безмолвие и прервали его молитву. В свою маленькую церковку он завёл нас с пением «Достойно есть», затем надел дырявую и не очень чистую епитрахиль и отслужил молебен, спросив перед этим о наших именах для поминовения.
Он нам устроил настоящую епископскую встречу, но всё это было сделано очень просто и бесхитростно, как ему подсказывала подлинная святость. Такой прекрасной встречи, проникнутой беспредельной любовью, я не помню за всю свою жизнь. В тот момент я ни о чём не мог думать, лишь стоял с раскрытым ртом, как те, что смотрят на хворост, горящий в печи.
Затем он вывел нас из своей кельи наружу и привёл к простенькому архондарику, к которому вела небольшая каменная лестница. Мы сели и начали слушать, а старец, стоя перед нами, излагал нам учение святых отцов. О случаях из собственной жизни, откровениях и видениях ему говорить не хотелось. Его учение было только святоотеческим и евангельским, напоминавшим учение Пахомия Великого. Говоря с нами, он другим отцам предпочитал Златоуста, труды которого, по его словам, он изучал семнадцать лет, пока жил на Карулях. Он печалился о том, что ему некому было передать изученное им на практике и что он считал твёрдой пищей. Один из нас попросил его изложить нам учение преподобного Ефрема Сирина. Старец, прекрасно знавший людей, вежливо ответил отказом: «Вам, живущим в миру, лучше применять к себе учение Златоуста, а преподобный Ефрем больше подходит для нас, монахов».
А какие плоды своего духовничества могут увидеть со временные старцы, которые человеку, едва с помощью Божией отставшему от тяжких грехов, предлагают изучать высокое учение Исаака Сирина, ссылаясь на то, что этот человек якобы имеет образование? И вот, на какой-нибудь бирже, вместе с грязными бумагами у него лежит и книга аввы Исаака. А они ему дают ещё и чётки, чтобы он занимался умной молитвой! К сожалению, эти старцы не чувствуют, что пытаясь этим вытащить такого человека из одной пропасти, они ввергают его в другую. Они вешают ему на шею мельничный жернов, чтобы он утонул окончательно. В отличие от них, у старца Тихона была величайшаяиз добродетелей - рассудительность. «Я не стану одинаковый груз навьючивать и на коня, и на ослика, - говорил он, - ведь ясно, что ослик под ним упадёт».
Умное делание он также не рекламировал. Для нас, мирян, у него напоказ выставлялись лишь назидательные и утешительные слова Златоуста.
Отец Тихон был настоящим старцем: светил одному, а просвещал многих.
Когда мы увидели, что старца мало волнуют наши бесплодные и безуспешные порывы, полные тщеславия и пустых фантазий, то мы спросили его об умерщвлении плоти, что было для нас тогда наиболее насущным вопросом. Было видно, что старец обрадовался, что мы спросили его о чём-то действительно важном. Он начал говорить об этом так живо, словно он сам был восемнадцатилетним юношей и боролся со своей неумолимой плотью.
- Когда плоть цветёт от обильной пищи и телесного по коя, то она уже не просто требует должного, но хочет пожрать всего человека, при этом оставаясь ненасытной. Усмири свою плоть трудами и постами, и её уже не потянет к женщине, а ты станешь наследником прекрасного рая. (При этих словах старца нам, полным и изнеженным городской пищей, стало стыдно. Мы не знали, куда нам спрятать наши белые розовощёкие лица.)
Недавно ко мне в келью пришёл один монах. «Отче, меня тянет к женщинам». - «А чем ты питаешься у себя в келье?» - «Только хлебом». - «Принеси-ка его сюда». Спустя три дня монах пришёл снова. «Ну что, чего тебе теперь хочется: женщин или хлеба?» - «Хлебушка, отче». - «Вот, возьми свой хлеб и научись самостоятельно смирять свою плоть, чтобы её не тянуло на блуд».
Многое сказал нам тогда старец. В моей памяти мало что сохранилось, но то, что удержало сердце, стало для меня защитой от бесовских козней. Спустя какое-то время он попросил священника, наше го проводника, сварить для нас кофе. Хлеба у него, кажется, не было вовсе. Несколько ломтей он разложил на солнце, чтобы сделать из них сухари, но и те по большей части были объедены муравьями.
Я сказал ему:
- Муравьи съедят весь Ваш хлеб.Он ответил:
- Ничего, что-то ведь и мне останется. Они едят его,пока он не высох, а когда солнце высушит его, то они уйдут.
Между тем наш священник собрался вымыть «бокалы богемского хрусталя»: несколько консервных банок из-под сгущёнки, в которых была кофейная гуща, оставшаяся от предыдущих гостей.
- Батюшка, оставь ты эти мирские штучки. Наливайкофе так, пусть люди попьют.
Я был поражён тем, насколько глубоко его испытующий взгляд проник в моё сердце. Действительно, посуда старца показалась мне отвратительной. Я думал было над ним подшутить и как бы случайно пролить кофе на стол, но как мне было спастись от его взгляда? Я выпил кофе, и эта аскетичная простота стала для меня уроком на всю жизнь. «Не будь дураком, - сказал я себе, - тебе никогда не стать пустынником. Киновия, и та будет для тебя слишком трудной».
Один из нас, подстрекаемый остальными, вежливо спросил, можно ли его сфотографировать.
- Оставь-ка, сынок, эту коробочку, и послушай лучше, что говорит Златоуст. В этих словах нет ничего моего.
Старец жил очень бедно, как я слышал от его ученика. Он кипятил воду и два-три раза опускал в неё высохший скелет селёдки: так он готовил себе «уху» по большим праздникам. Его деревянная кровать была с наклоном и постоянно переворачивалась. Стоило ему на ней заснуть, как он тут же скатывался и падал. Литургию он служил ежедневно, и зимой даже решался начинать её один, не дожидаясь прихода псаломщика.
Однажды митрополит Ленинградский Никодим при посещении старца стал перед ним на колени, чтобы взять у него благословение. Старец сказал ему: «Встаньте, ведь Вы архиерей!»
Его жизнь всегда была лишена какого-либо комфорта и удобств современной цивилизации. По вечерам он брал в руки чётки и совершал бесконечные прогулки по своему саду, произнося Иисусову молитву. До меня доносились лишь её последние слова: «помилуй мя».
Уйдя из его каливы, мы всё повторяли в уме слова, сказанные им в храме: «Смири плоть, чтобы попасть в прекрасный рай».
Распятие из его кельи находится теперь в Иверском мо настыре. Оно не представляет собой какого-то выдающегося произведения искусства, но дорого тем, что перед ним молился старец Тихон. Как бы и мне хотелось иметь у себя что-нибудь из его «сервиза», чтобы пить воду с его благословением! Кто знает, у кого он теперь хранится?
(по материалам: http://www.isihazm.ru/?id=384&sid=0&iid=2125)
Жизнеописание иеросхимонаха Тихона (Голикова) можно почитать тут: http://filin-dimitry.livejournal.com/33092.html