(no subject)
Каждый день Оленька стирала свой белоснежный халат. До изнеможения. Она работала поваром - в кафе, в столовках, в каком-то пьяном баре, а однажды, целый месяц, - в Казино...
Во вторник, когда шла уже четвёртая неделя казиношных ночей, и Оленька уже было пообвыклась и не так часто больно ударялась бедром об угол центральной плиты, в кухню вошёл мужчина! Она, конечно, много перевидала мужчин, но этот, худосочный, но весь такой прямой, пронзительный, с наглым жёлтым платком на шее, заставил её замереть с ножом в руке. Закусив губу и сверкая глазами, он прямиком направился к ней…;к ней - как будто он пришёл к ней, к ней - как будто он знал, что она, Оленька, одна здесь сейчас, утром, и ждет его…! и вдруг с рыданиями уткнулся в тёплую,колышащююся мякоть её груди, так, что там, внутри, резко что-то дало сбой, треснув как-будто, а потом затарахтело, за та рах те ло - Оленьку всю вдруг закружило, растревожило, она тоже заплакала, тихонько сначала ,потом в голос - заревела, завыла, но услышав себя со стороны, резко проглотила звук и, схватив гостя за плечи, оторвала его, как пиявку: «Ну что Вы, что Вы, не плачте, это,верно, всё от лука». Усадив мужчину на табурет, Оленька смахнула порезанный лук в ведро, налила в кружку густого ликёру, выключила плиту, и осела на пол, спиной к её тёплому боку.
Мужчина был цвета карамели, назвался Корнелиусом и долго, страсно рассказывал об убивающем его азарте. Оленьку в тот же день уволили и они прощались, пьяные, под дождём и много и сладко ещё плакали…
Корнелиус больше никогда не появился, не разыскал её. Оленька каждый день стирала халат. Отстирывала от слёз. Потом развешивала его огромным белым парусом над ванной, ложилась в воду, закрывала глаза и гладила пухлыми, шершавыми от ожёгов пальчиками нежную кожу груди - в ложбинке, которую она теперь наглухо запирала обычно бесполезными верхними пуговицами, появилась в тот вторник маленькая родинка цвета карамели…
Однажды Оленька обрамила родинку чудными сиреневыми кружевами декольте и приехала в казино. Она стояла среди нервных мужчин и ароматных дам и пыталась понять азарт. Убежала оттуда без оглядки, заперлась в ванной и истово терзала халат под горячей струёй. На улице сверкала предзимняя благодать. Оленька выпорхнула на балкон и, привстав на ящик из-под ликера, хотела было закинуть холатик на веревку, но покачнулась и выпорхнула с четырнадцатого этажа. Она вспомнила маму, кулинарный техникум, Корнелиуса, отпустила халат и успела ещё улыбнуться тому, как высоко забралась жить. До приезда врачей над её пушистым телом всё кружился халат, насквозь мокрый от слёз Корнелиуса, роняя на кружева соленые капли...
Во вторник, когда шла уже четвёртая неделя казиношных ночей, и Оленька уже было пообвыклась и не так часто больно ударялась бедром об угол центральной плиты, в кухню вошёл мужчина! Она, конечно, много перевидала мужчин, но этот, худосочный, но весь такой прямой, пронзительный, с наглым жёлтым платком на шее, заставил её замереть с ножом в руке. Закусив губу и сверкая глазами, он прямиком направился к ней…;к ней - как будто он пришёл к ней, к ней - как будто он знал, что она, Оленька, одна здесь сейчас, утром, и ждет его…! и вдруг с рыданиями уткнулся в тёплую,колышащююся мякоть её груди, так, что там, внутри, резко что-то дало сбой, треснув как-будто, а потом затарахтело, за та рах те ло - Оленьку всю вдруг закружило, растревожило, она тоже заплакала, тихонько сначала ,потом в голос - заревела, завыла, но услышав себя со стороны, резко проглотила звук и, схватив гостя за плечи, оторвала его, как пиявку: «Ну что Вы, что Вы, не плачте, это,верно, всё от лука». Усадив мужчину на табурет, Оленька смахнула порезанный лук в ведро, налила в кружку густого ликёру, выключила плиту, и осела на пол, спиной к её тёплому боку.
Мужчина был цвета карамели, назвался Корнелиусом и долго, страсно рассказывал об убивающем его азарте. Оленьку в тот же день уволили и они прощались, пьяные, под дождём и много и сладко ещё плакали…
Корнелиус больше никогда не появился, не разыскал её. Оленька каждый день стирала халат. Отстирывала от слёз. Потом развешивала его огромным белым парусом над ванной, ложилась в воду, закрывала глаза и гладила пухлыми, шершавыми от ожёгов пальчиками нежную кожу груди - в ложбинке, которую она теперь наглухо запирала обычно бесполезными верхними пуговицами, появилась в тот вторник маленькая родинка цвета карамели…
Однажды Оленька обрамила родинку чудными сиреневыми кружевами декольте и приехала в казино. Она стояла среди нервных мужчин и ароматных дам и пыталась понять азарт. Убежала оттуда без оглядки, заперлась в ванной и истово терзала халат под горячей струёй. На улице сверкала предзимняя благодать. Оленька выпорхнула на балкон и, привстав на ящик из-под ликера, хотела было закинуть холатик на веревку, но покачнулась и выпорхнула с четырнадцатого этажа. Она вспомнила маму, кулинарный техникум, Корнелиуса, отпустила халат и успела ещё улыбнуться тому, как высоко забралась жить. До приезда врачей над её пушистым телом всё кружился халат, насквозь мокрый от слёз Корнелиуса, роняя на кружева соленые капли...