Сакральное пространство христианского города и методы мировой науки
Из книги Сакральное пространство средневековой Москвы
Важнейшая задача в изучении сакрального пространства - восстановить связь городской среды с идейными программами прошлого, с намеренным и ненамеренным воздействием представлений рядовых горожан и правителей города на процесс его изменения. При таком подходе в области исторической топографии города выделяются два взаимозависимых направления. Одно тесно примыкает к истории изменений городской среды; второе относится, прежде всего, к сфере истории сознания, истории намерений видоизменить среду, а отчасти - к истории знаний о ней и отражения ее в сознании современников.
Оба направления достаточно развиты в русской историографии ХХ в., но они представлены группами исследователей, методы которых существенно разошлись. Задачу научной реконструкции исторической среды решали в основном архивисты и археологи. Задача изучения сознательных, идейно и социально обусловленных действий, которые приводили к возникновению определенной топографии, ее последующего отражения и восприятия долго не ставилась совсем или сводилась к общим указаниям на связь с системой идей, которая, согласно общему курсу истории, «являлась господствующей».
В то же время потребность понять суть, душу русского города давно ощущалась обществом, и в 1970-1990-х гг. были предложены новые разработки. Они принадлежали группе архитекторов, опиравшихся на свой опыт проектирования. Их приемы интерпретации были свойственны анализу городской среды, применяемому в целях разработки проектов городов, но оказались откровенно вредны для конкретно-исторического исследования.
Уже в 1960-1970-х гг. заметное место заняло направление, рассматривавшее сакральное пространство архитектуры средневекового города как взаимосвязанную систему высотных (= церковных) акцентов в его силуэте. Эти доминанты даже дифференцировали иерархически как общегородские, уличные, внутриквартальные1. Такой подход имел право на существование, но как исключительно инструментальный, рабочий, помогавший, например, описывать силуэт древнего города. Но он считался базовым и «опрокидывался» в прошлое. При этом анализировался не исторический процесс, а, так сказать, «зрелище города»: все храмы, независимо от времени их появления, рассматривали как единую композицию, сложившийся ансамбль, как целое, как данность, а в распределении доминант видели художественную закономерность.
Иными словами, предполагалось, что на основе формального анализа организации пространства можно судить о причинах выбора точек для размещения храмов в городе.
Отсюда был один шаг до представлений об отдельных объектах как о частях единого композиционного замысла. Важнейшие проблемы - когда, почему и насколько осмысленно складывались градостроительные структуры, могли ли они определять состав своих компонентов - даже не ставили.
Конечно, естественный вопрос об источнике константного принципа организации пространства возникал, и его пытались решить, прибегая к новым гипотезам - например, к идее особых форм законодательства2 или свойственных зодчим представлений о композиции, неизменных и устойчивых.
В результате добросовестная работа по реконструкции архитектурного ландшафта средневекового города и возможности его восприятия и оценки современниками оказалась погребенной под грудой паранаучных интерпретаций. Получил развитие абстрактно-символический, а местами и фантастический подход3, при котором элементам реальной среды навязывали роль пространственно фиксируемых иконических знаков. Излюбленным приемом стали так называемые «идеализированные схемы» городов, с помощью которых удавалось «вписать» реальный план в любую правильную геометрическую фигуру. При анализе составляющих московского урбанистического ландшафта, выделяя в нем те или иные элементы, ему произвольно придавали вид то квадрата, то треугольника, то круга; храмы располагали в форме достаточно сложных «звезд» и т.п. Например, монастыри на плане Москвы объединяли в пространственные кресты или треугольники, трактуя их как тот или иной символ (например, треугольник как символ Святой Троицы). Этот метод живо напоминает приемы отца Тристрама Шенди, героя известного шедевра Лоренса Стерна: с помощью перочинного ножа он пытался «врезать» во фразы Эразма Роттердамского смысл, якобы скрытый за «неловкими словами и буквами».
Еще более заметным ответвлением композиционно-символического подхода стала актуализация средневековой идеи роли Москвы как столицы истинного православия и прямой наследницы древних христианских столиц4. В ее структуре пытались разглядеть доказательства сознательного формирования Москвы как Третьего Рима, Второго Константинополя и даже Небесного Иерусалима. Пространственная структура Москвы прямолинейно сопоставлялась с идейно-политическими концепциями московских книжников, делались попытки «выявить» факты трансляции в Москву XVI-XVII вв. архитектурно-градостроительных элементов древних христианских столиц. Концепции авторов при этом произвольно встраивали в историческую архитектурную среду, искусственно модернизируя средневековый город5. Как прием, практиковалась подмена религиозной символики надуманными историко-символическими образами, часто просто парадоксальными6.
В сущности, сакральное пространство Москвы часто не столько исследовали, сколько «моделировали» (говоря проще - придумывали). При этом ориентировались на более древние образцы.
Известную роль в таком подходе играла традиция XIX века, когда становление христианской городской среды в Средиземноморье старались осмыслить как целенаправленный, рационально спланированный и осуществленный проект. Хотя в фундаментальной науке у этого подхода осталось мало сторонников, он отчасти оправдан при работе с избранными моделями, такими как вновь возводимые христианские города (Константинополь) или перестраиваемые «языческие» центры (Рим, Милан, Аквилея, Аахен). Но и там полного соответствия умозрительной структуры реальной текстуре города не достигается. Тем паче методической ошибкой было проецирование этого метода на русский материал, приводившее к созданию иллюзорных моделей.
Следует учитывать, что «символико-романтический» подход был отчасти вынужденным для русской науки XX в. В условиях идеологических ограничений советского периода трудно было изучать механизм взаимодействия Церкви и города; влияния каждодневных потребностей жизни, ее основных звеньев, местных общин (называть ли их приходами или по-иному) на формирование пространственной среды7; роль иерархов и монастырских сообществ и других заказчиков как генераторов идей. Нельзя было опереться даже на ключевые для изучения сакрального пространства понятия - прежде всего понятие божественного чуда и представления о храме как «святом месте».
Можно было не напоминать читателю о слабостях романтического символизма8, маргинальность которого в последнее десятилетие все очевиднее, но именно это направление существенно способствовало тому, что не удалось своевременно сконцентрировать усилия на сборе и критическом анализе доброкачественных источников, способных осветить эту совершенно темную еще область, проблемы которой попросту не были отрефлексированы. Так что, хотя в нашу задачу не входит разбор ложных интерпретаций сакрального пространства Москвы, следовало подчеркнуть иное понимание нами самой сакральной топографии.
Объективным препятствием к выработке методики изучения сакрального пространства был и отказ от критического освоения источниковедческой традиции церковно-археологического и церковно-статистического изучения Москвы в XIX - начале XX века. В методическом отношении исследование сакральной среды средневекового города рисковало откатиться к уровню архаических представлений о ней, сформировавшихся в конце XVII-XIX вв. Мифологизированные или просто произвольно внесенные, а затем утвердившиеся в литературе XIX в. сведения обрели значение исторических свидетельств.
Поэтому началом нашей работы по изучению сакрального пространства средневековой Москвы стал анализ механизма образования в XVIII-XIX вв. представлений о сакральной топографии Москвы как особой мифологизированной системе взглядов, влияющей на современную науку9.
Следующий этап исследования был связан с историей сложения церковной топографии и, прежде всего, с реконструкцией обстоятельств возникновения церквей Москвы и трансформации посвящений их престолов в XVI-XVII вв. на основе систематизации архивных источников (дела Патриаршего приказа и др.). Это позволило увидеть первые контуры сакрального пространства города, его осмысления последующими поколениями и обратное влияние возникших представлений на более позднюю сакральную топографию Москвы. Установление реальности преданий (в том числе зафиксированных в письменных источниках) об учреждении московских престолов, о московских святынях (чудотворных иконах и иных), а также изучение традиции литийных богослужений закрепляет реконструируемые нами представления о сакральной среде города.
Посмотрим подробнее, на чем основан наш метод.
Методически обоснованная реконструкция исторического пространства и определение того, какой его тип присущ данному обществу, могут опираться только на точные сведения о развитии его конкретно-исторических элементов. В христианском мире эти элементы сохраняются не столько во внешнем облике архитектуры, сколько в трансформации строя церковных служб, в динамике изменений посвящений престолов и введении новых праздников, в развитии приходского и частного храмостроительства. Так что изучение сакрального пространства нужно базировать на изучении реальной церковной топографии, на выверке конкретных историй отдельных памятников и их престолов; системы служб и религиозных процессий; всех известных элементов церковной жизни и церковного управления. При этом их нельзя отделять от общего изучения истории города и его зодчества.
Именно такой подход типичен для всех серьезных трудов по истории сакрального пространства Средневековья. Методами истории искусств, истории архитектуры и градостроительства мировая наука начала изучать его довольно давно. Особенно это касается городской сакральной топографии, хотя определенное внимание уделялось и формированию сельских церковных структур. То, что свойственные христианству модели организации внешнего по отношению к храмам сакрального пространства изучают, прежде всего, как городские - понятно и правильно, ведь христианство в эпоху распространения было религией, по сути своей урбанистической.
Можно выделить несколько традиций в подходах к изучению процесса становления сакральной структуры христианского города. Первую назовем литургической. Она базируется на изучении станционального чинопоследования. Пример этой традиции, давно ставший классическим, - работа Джона Болдуина «Христианское богослужение в пространстве города. Происхождение, развитие и смысл станциональной литургии»10. Но чтобы такой подход заработал, обязательное условие - большое количество надежно датируемых и весьма специфических по составу письменных источников церковно-служебного характера.
Вторая опирается на общую историко-художественную традицию и апеллирует к такому материалу, как градостроительство и архитектура в их непременной связи с историей отношений государства и Церкви как организации, а значит с историей политической, военной и экономической. Общеизвестным и общепризнанным образцом в этой сфере стали работы Ричарда Краутхаймера, суть которых собрана, как в фокусе, в его знаменитых лекциях «Три христианские столицы. Топография и политика»11.
Третье направление исследований сакрального пространства христианских городов - археологическое. Оно ставит целью восстановление конкретной истории отдельных культовых структур и их систем, то есть стремится, прежде всего, понять реальное их положение во времени и пространстве по отношению к иным городским или сельским структурам. Если две первые традиции в качестве объекта исследований ориентируются, прежде всего, на мировые столицы или семантически важные центры христианства (Рим, Константинополь, Иерусалим) и им подобные, то археологическое охватывает и небольшие города, монастыри, отдельные сельские храмы с окружающими их ландшафтами, хозяйственными и жилыми структурами. Понятно, что такая работа ведется буквально везде, от Англии, Голландии, Швеции и других северных стран до Италии, Африки и Центральной Азии12.
Итак, история сакрального пространства христианских городов восстанавливается на основе комплексного анализа письменных источников и археологии, путем выяснения реальной истории развития местной церковной структуры в ее связях с религией, политикой, экономикой, социальными отношениями. Разнообразие этих связей и порождало черты своеобразия, особенности структуры сакрального пространства.
Серьезную роль играла борьба социальных групп за право формировать церковную топографию. В ней участвовали рядовые жители, пытавшиеся строить ее по приходскому принципу; высшее духовенство (прежде всего епископы, но также и монашеские общины), стремившееся объединить всю церковную жизнь вокруг своего центра, собора или аббатства; правители государств, соперничавшие с клиром за право возглавлять церковное строительство; наконец, феодалы и богатое торговцы, желавшие контролировать создаваемые ими собственные храмы и монастыри.
В ходе этого соперничества сакральная структура городов Средневековья складывалась далеко не одинаково. Прежде всего, в ней заметны отличия «видового характера» разных областей Европы. Так, очевиден контраст церковного строительства в северной и южной зоне. В Италии каждый город имеет один или два (зимний и летний) собора, а часто и отдельно стоящий баптистерий13. В Северной и Центральной Европе, наоборот, развивается сложная система приходов, «независимые» же баптистерии сравнительно редки (да и общий собор имеет далеко не каждый город). Хорошо известный пример именно такого развития - Лондон, где приходские церкви умножались с невероятной быстротой14.
Особую роль в развитии сакрального пространства играли реликвии. Их почитание и складывание традиционных маршрутов для поклонения им (паломничества) стало не только фактором формирования сакральной структуры отдельных городов или областей, но и важным стимулом самого процесса градообразования. Ориентация на центр почитания была изначально, генетически присуща целому ряду городов, особенно в Северной Европе. Такой центр был заранее задан, и город складывался вокруг храма или монастырского комплекса, построенного на loca santa, святом месте15. Заметим, что такой модели мы почти не находим на Руси, хотя и для нее характерно мощное воздействие святынь на формирование городского пространства.
Хорошо известны случаи вторичной, намеренной сакрализации, «оцерковления» городов, подчинения их епископскому центру. Так сложилась судьба Олд Сарума (Англия), стоявшего на месте еще доримского поселка. Норманны поставили в его центре, на вершине холма, как символы своего господства, замок и храм, оставив жителей вне стен, но в начале XIII в. епископ и клир утвердили свой центр уже в гуще застройки, так сказать, «на посаде», на берегу реки и у подножия холма16. На Руси городом с сакральной структурой того же типа иногда видят Переяслав Южный.
Наряду с усилиями центральной (светской и духовной) власти, развитием почитания святых и процессионального богослужения, особая роль в развитии церковной топографии принадлежит становлению прихода и приходского строительства, а также взаимоотношениям соборного, частного и общинного церковного строительства.
Интерес к топографии приходов особенно велик в Англии, где его поддерживают конфессиональные мотивы, точно так же, как интерес к роли городского собора традиционен для Германии и Франции, к епископской резиденции - в Италии, а, скажем, в Ирландии - к монастырским структурам. Важную роль сыграли и раскопки средневековых лондонских церквей: они позволили определить границы приходов и даже составить их схемы на XII в., а то и ранее. Раскопки показали, что приходские храмы развивались здесь из домашних церквей; на Сент-Мерис-Таннер-Стрит в Вестминстере раскрыта церковь, единственная дверь которой сначала выходила прямо в частный дом17. Процесс, аналогичный этому, наблюдается и в русских городах, таких как Новгород и Псков XIII-XV вв., и в городах Центральной Руси XVI-XVII вв. Мы увидим похожие внешние признаки, такие как невероятное умножение храмов и престолов на определенных участках, и в изучаемой нами Москве.
Конечно, «домовые церкви» бывали разными. Ранние лондонские храмы могли принадлежать, например, феодалам, богатым и влиятельным семьям, группам соседей. В Лондоне участки небольших приходских церквей находились не у частных лиц, но принадлежали корпорациям владельцев; через них могли иногда проходить улицы. Церкви торговых корпораций («кауфманскирхен») известны в немецких городах и в центрах Северо-Западной Руси.
Само происхождение частных и приходских храмов (что на Руси, что в Европе) нуждается в дополнительном исследовании. В Европе эта традиция проявлять благочестие и материализовать свою веру была особо характерна до григорианских реформ, поскольку те отрицательно относились и к праву прихода самому владеть храмом (как праву «внецерковному», светскому, городскому), и к службе в нем священников, которые тем самым отдалялись от внутренних интересов и жизни Церкви18. Модель прихода и его правовой статус определились в XI-XII вв. С введением в XII в. канонического закона о единообразии приходов19 значение этого слова приблизилось к современному и стало описывать общину, собирающуюся по воскресеньям и праздничным дням для богослужений в приходской церкви, крестящую детей в церковной купели, хоронящую усопших на церковном кладбище и тем или иным образом содержащую своего священника.
В Северной и Центральной Европе основой для создания корпуса приходских церквей служили небольшие храмы, оратории и часовни, множество которых было построено в Раннем Средневековье. По мере развития города их превращали в приходские. В конце XII столетия в Париже епископ Морис де Сюлли особым указом пересмотрел границы приходов, преобразовав разнообразные сакральные постройки в приходские церкви. В Италии процесс был иным, поскольку здесь изначально господствовал приход общегородской, ориентированный на собор, а деревенские приходы были не менее многочисленны и обширны. Хотя в Позднем Средневековье в итальянских городах образовалось множество приходов - идея единой общины, объединенной вокруг собора с баптистерием, где был крещен каждый из горожан - сохраняется и сегодня.
Примечания
1. Например, вполне естественные и очевидные факты попадания в створ проемов яруса колоколен других церковных объектов могли использовать для обоснования семантической оправданности их пространственной взаимосвязи, и т.д.
2. Так, Г.В. Алферова («Русский город XVI-XVII веков». М., 1989) полагала константность функцией градостроительных правил, якобы унаследованных от Византии и отраженных в Кормчей книге.
3. Типичные и хорошо известные примеры - вышедшая в 1989 г., но разработанная гораздо раньше книга «Москва - Третий Рим» М.И. Кудрявцева; тома «Истории русского градостроительства» 1990-х гг., наполненные все теми же «идеальными схемами». Ими изобилуют статьи Г.Я. Мокеева и, отчасти, Р.М. Гаряева, в работах которого, однако, много метких наблюдений над особенностями размещения в городе конкретных церковных объектов.
4. Подобный аналоговый механизм усвоения власти и святости через градостроительную символику, конечно, существовал в истории. Так, чуть ли не любой город поздней Римской империи имел Porta aurea, «Золотые ворота». Но современные исследователи склонны использовать его не как ключ, а как отмычку. Модели этого находим не только в отечественной литературе, но и в некоторых работах восточноевропейских ученых (ср. сборник «Jerosolima w kulturze europejskiej», книгу украинского историка Вол. Ричка, «Киiв - другий Ерусалим» (з iсторii поiтичноi думки та iдеологii середньовiчноi Русi). Киiв, 2005.
5. Информационной основой такой подмены отчасти служили мифологизированные представления, сложившиеся в конце XVII-XIX вв. Легендарные сведения, прямые домыслы, даже опечатки (Беляев Л.А. «Стародевичий монастырь»: историографическая ошибка в церковной топографии Москвы XVII-XIX вв. // В память А.С. Хорошева. М. - СПб. - Новгород, 2009), утвердившись в литературе XIX в., приобрели значение исторических свидетельств, которые приходится распутывать со значительными усилиями.
6. Стремление к романтизированной трактовке архитектурных форм доходило до парадоксов. Так, килевидность кокошников толковалась как символ, восходящий к образу горящего здания: Красную площадь пытались трактовать как открытый (пространственный) храм, а собор Покрова на Рву - как его алтарь, и т.п.
7. С 1990-х гг. этим вопросам стала уделять серьезное внимание и археология, например, при изучении поселенческих структур сельских и протогородских памятников Русского Севера и Центральной России (Н.А. Макаров, С.З. Чернов). Близким путем (если не по методам, то по задачам) идет А. Мусин (см. автореферат: «Христианская община средневекового города Северной Руси XI-XV вв. по историко-археологическим материалам Новгорода и Пскова», СПб., 2002). Тесно связана с этим и наша работа по изучению посвящений престолов Москвы, позволяющая говорить о развитии богослужебной жизни в городе, «урбанизационных» намерениях государства и восприятии москвичами идеи и структуры своего города.
8. Но и забывать рано: «национально-романтический символизм» широко распространен в современных краеведческих и научно-популярных работах, часто проникает в культурологические обобщения, учебники, энциклопедии по истории и архитектуре. Сохраняется и опасность оживления его в новых, гораздо более изощренных паранаучных формах.
9. Авторы книги частично опубликовали эти исследования в сборнике «Сакральная топография средневекового города» (М., 1998).
10. Baldovin J.F. The Urban Character of Christian Worship. Thе Origins, Development and Meaning of Stational Liturgy. Roma, 1987.
11. Krautheimer R. Three Christian Capitals. Topography and Politics. Berkeley - Los Angeles - London, 1983. (Русский перевод: Л.А. Беляев, А.М. Беляева: М. - СПб. 2000).
12. [Barley M.V.] European Towns: Their Archaeology and Early History. London - NY - San Francisco, 1977; Beresford M.W., Hurst J.G. Wharram Percy: a Case Study in Microtopography // Medieval Settlement: Continuity and Change [ed. P.H. Sawyer]. London, 1976. P. 114-143; Biddle M. Archaeology, Architecture and the сult of Saints in Anglo-Saxon England // CBA. RR. № 60. 1966; Biddle M. The archaeology of church: a widering horizon // Archaeological Study of Church. London, 1976. P. 65-71; Bound C.J. Church and Parish in Norman Worcestershire // Minsters and Parish Churches, the Local Church in Transition 950-1200. Oxford, 1988; Butler L..A.S. Church dedication and the cult of Anglo-Saxon saints in England // The Anglo-Saxon Church. 1986. (CBА. RR № 60); Church archaeology: research directions for the future. London, 1996. (CBA. RR № 104); Hodges R. Emporia, Monasteries and the Economic Foundation of Medieval Europe // Medieval Archaeology. Papers of the Seventeenth Annual Conference of the Center for Medieval and Early Renaissance Studies. Binghamton. N.Y, 1989. [ed. Ch.L. Redman]. Р. 57-72; Hodges R., Mitchell J. San Vincenzo al Volturno. [The Archaeology, Art and Territory of an Early Medieval Monastery. BAR International Series, 252]. Oxford, 1985; Ottaway P. Archaeology in British Towns (From the Emperor Claudius to the Black Death). London - N.Y., 1992; San Vincenzo al Volturno I: The 1980-1986 excavations. Part 1. London, 1993 [Archaeological Monographs of the British School at Rome, 7]; Stoepker H. Church archaeology in the Netherlands. Problems, prospects, proposals // Medieval Archaeology in the Netherlands. Assen-Maastricht., 1990, (Studies, presented to H. H. van Retgeren Altena). [Ed. J. C. Besteman, J.M. Bos, H.A. Heidinga] P. 199-218; Toker F.K. Early Medieval Florence Between History and Archaeology // Medieval Archaeology. Papers of the Seventeenth Annual Conference of the Center for Medieval and Early Renaissance Studies. Binghamton. N.Y, 1989. [Ed. Ch.L. Redman] P. 261- 283; Toker F.K. Krautheimer Made Me Do It: Solving the Toughest Archaeological Problem of Medieval Florence // Colledge Art Association. Abstracts. N.Y., 1997. P. 190; Wienberg J. Medieval Tonsberg, the Church and the Hinterland // Region and Reflections: in honor of Marta Stromberg. Lind, 1991. P. 333-345 [Ed. K. Jennbert] (Acta Archaeologica Lundensia, Ser. in 8o, v. 20).
13. Характерный пример - Пиза, где приходы появились поздно, а центром церковной жизни горожан все Средневековье оставался городской собор с баптистерием и кампаниллой.
14. История церковной застройки Лондона важна для изучения роли сакральной топографии в сложении государствообразующих городов. Переустройство Вестминстерского аббатства Эдуардом Исповедником в середине XI в. сыграло решающую роль в разделении города на Сити и Вестминстер, а это, в свою очередь, отразилось на последующей истории не только Лондона, но и всего королевства.
15. Так, английский город с характерным названием «Бэттл» (т.е. «Битва») возник на крайне неудобном месте, зато вокруг аббатства, центральный алтарь которого был поставлен там, где в битве при Гастингсе, согласно легенде, пал Гаральд, король англо-саксов. Удобнее поставлен город Сент Альбанс с его центром в аббатстве на предполагаемом месте мученичества святого Альбана († 286 г.) и т.д.
16. Аналог «прицерковного» развития города на другом краю христианского мира, у славян - основанный почти одновременно Краков. Сердце средневековой столицы - укрепленный замок на холме Вавель, где помещался и королевский дворец, и собор, так что глава Церкви и государства жили бок о бок. У подножия холма, вокруг рынка, возник сам город, связанный с замком узкой тропой. Это классический пример города северо-европейского типа, где феодалы и горожане селились раздельно. Дворец в замке занял более важное место, чем собор, зато храмы монашеских орденов (доминиканцев и францисканцев) контролировали городской торг. Другой пример сложного развития европейского города под влиянием одновременно религии, политики и коммерции - Цюрих. Центр города, гора Линденхоф, еще в Средневековье потеряла замок, построенный на месте римской крепости - его снесли горожане в знак освобождения от Империи. Но они не тронули монастырь Гроссмюнстер на месте обретения мощей римских мучеников Феликса и Регулы - огромную структуру каролингской эпохи, где совместно жили братья и сестры. В XII в. женскую обитель перевели за реку, основав Фрауенмюнстер, а позже, окружая Цюрих стенами, оба монастыря включили в их пределы.
17. Раскопки М. Биддла. Аналогов крохотным ранним приходам Англии в остальной Европе нет, но подобные признаки ведь и важны для осознания различий, своеобразия сакрального пространства разных городов и народов.
18. Еще в конце XI в. (1092 г.) население «Ворчестера с окрестностями» после долгих споров подчинилось церковной дисциплине с единым, общим приходским центром, городским собором, но старые узлы независимого богослужения сохранились. Даже в епископальном Йорке рубежа Х-XI вв. обнаружено невероятное количество крохотных церквей - горожане явно предпочитали огромному романскому собору мелкие, но собственные храмы и живое общение с клириками, жившими и служившими среди них.
19. Корни системы уходят в ранний христианский период, и каждая эпоха внесла свой вклад в природу и структуру приходской жизни.