Роддом поневоле (часть вторая)
Палата была огромная,
с туалетом справа, с душем слева, на специальном столике стоял телефон (для соединения с холлом), четырехместная и пустая. Хоть каждый день меняй кровать.
Пришел врач, заполнил карту и ушел, все, до понедельника врачи мне больше не встречались. Родить и умереть можно было на любой из четырех кроватей, с легкостью и в одиночестве.
Через полчаса в дверь постучали.
Вошла глубокобеременная из соседней палаты и рассказала правила проживания. Оказывается, в моей палате телефон сломан, а у них сломан душ, поэтому из этой палаты ходят разговаривать в ту палату, а из той палаты ходят мыться в этот душ. Я была совершенно не против такого сосуществования. Звонить мне не надо, у меня уже был мобильный с корпоративным, мне бесплатным, тарифом. А что такое жить без душа, мне хорошо известно.
И тут подошло время обеда. Кормили в большой столовой, две стены занимали холодильники для хранения съедобной еды с воли. (я даже не догадывалась, насколько они актуальными).
Легкомысленно понадеявшись на больничную еду и сэкономив вес сумок (врач предрекла, что одну меня не выпустят уже оттуда, а впереди было еще два с лишним месяца), взяла с собой пару йогуртов и пачку печенек, всем объявив, что меня раньше субботы навещать не надо, я пошла обедать. Запах еды вызвал тошноту, но тот кто внутри меня сказал, не нюхай, еды давай, не будь эгоисткой. Вдыхая через раз, я получила тарелку жидкости, из которой зачерпнув ложкой, выудила тряпку. Пересилив себя, стараясь не плакать и не ругаться, я вернула тарелку и попросила второе. На второе была жидкость, очень приблизительно, на уровне подсознания, напоминавшая гречневую кашу. Синяя. Ни до, ни после подобного я не встречала, и до сих пор в догадках как можно было добиться такого дивного оттенка продукта.
Вернувшись в палату и съев йогурты вместе со стаканчиками и печеньки с обертками, я позвонила всем и потребовала срочно первого, второго, третьего, десерта и компота, точнее не я, а тот кто сидел внутри. Вечером, завязав нос полотенцем, загружала продукты в холодильник, меня увидела буфетчица и с сочувствием спросила - может кефирчика налить и на мои, полные ужаса, глаза, сказала - да, знаем, знаем, все понимаем, но мы тут не причем. Никто на такие маленькие деньги не идет, поэтому на кухне работают девахи из сопредельного государства, славящегося борщами с салом, и готовят как умеют.
В тишине и покое, переваривая деликатесы, мухой доставленные мне нам с воли, почитывая Мельникова-Печерского «На горах», я провела время до субботнего утра.
Утром в палату постучали...
с туалетом справа, с душем слева, на специальном столике стоял телефон (для соединения с холлом), четырехместная и пустая. Хоть каждый день меняй кровать.
Пришел врач, заполнил карту и ушел, все, до понедельника врачи мне больше не встречались. Родить и умереть можно было на любой из четырех кроватей, с легкостью и в одиночестве.
Через полчаса в дверь постучали.
Вошла глубокобеременная из соседней палаты и рассказала правила проживания. Оказывается, в моей палате телефон сломан, а у них сломан душ, поэтому из этой палаты ходят разговаривать в ту палату, а из той палаты ходят мыться в этот душ. Я была совершенно не против такого сосуществования. Звонить мне не надо, у меня уже был мобильный с корпоративным, мне бесплатным, тарифом. А что такое жить без душа, мне хорошо известно.
И тут подошло время обеда. Кормили в большой столовой, две стены занимали холодильники для хранения съедобной еды с воли. (я даже не догадывалась, насколько они актуальными).
Легкомысленно понадеявшись на больничную еду и сэкономив вес сумок (врач предрекла, что одну меня не выпустят уже оттуда, а впереди было еще два с лишним месяца), взяла с собой пару йогуртов и пачку печенек, всем объявив, что меня раньше субботы навещать не надо, я пошла обедать. Запах еды вызвал тошноту, но тот кто внутри меня сказал, не нюхай, еды давай, не будь эгоисткой. Вдыхая через раз, я получила тарелку жидкости, из которой зачерпнув ложкой, выудила тряпку. Пересилив себя, стараясь не плакать и не ругаться, я вернула тарелку и попросила второе. На второе была жидкость, очень приблизительно, на уровне подсознания, напоминавшая гречневую кашу. Синяя. Ни до, ни после подобного я не встречала, и до сих пор в догадках как можно было добиться такого дивного оттенка продукта.
Вернувшись в палату и съев йогурты вместе со стаканчиками и печеньки с обертками, я позвонила всем и потребовала срочно первого, второго, третьего, десерта и компота, точнее не я, а тот кто сидел внутри. Вечером, завязав нос полотенцем, загружала продукты в холодильник, меня увидела буфетчица и с сочувствием спросила - может кефирчика налить и на мои, полные ужаса, глаза, сказала - да, знаем, знаем, все понимаем, но мы тут не причем. Никто на такие маленькие деньги не идет, поэтому на кухне работают девахи из сопредельного государства, славящегося борщами с салом, и готовят как умеют.
В тишине и покое, переваривая деликатесы, мухой доставленные мне нам с воли, почитывая Мельникова-Печерского «На горах», я провела время до субботнего утра.
Утром в палату постучали...