Чужие дачи
Ни дня свободного болтания дома по квартире: лето, выходные, жизнь на чужих дачах.
Точно выверенный список вещей в дорогу: еда с собой, тёплая одежда, базовый набор «трусы+зубная щётка», Казанский, Курский, Ленинградский вокзалы, рюкзак или сумка, запас контактных линз, и - конечно - как без него - я же почти космический автостопщик - полотенце.
Я сплю в одежде, завернувшись в чужое покрывало. В доме много народу, девочки строгали салат ножницами за отсутствием лишних ножей, мальчики завтра будут беситься и обливать все вокруг водой из вёдер. А пока что я сплю, свернувшись калачиком, в лучшей комнате, одна, едва вынув наушники. Но на улице уже почти светло, и кто-то будит меня, пытаясь аккуратно пристроиться рядом. Мне смешно до колик, холодно, непривычно, изо рта рвётся еле сдерживаемое «Паша, ко мне пришла спать твоя женщина?!», мы болтаем с ней ещё с полчаса, она трогательно укутывает меня потеплее и поворачивается ко мне - как к избушке на курьих ножках - спиной.
Я просыпаюсь утром, когда все уже встали, только Бек с Герой спят сном младенцев посреди комнаты - набесились. Витя на кухне, словно пострадавшей от ядерного взрыва, невозмутимо трескает курицу, Вера, Алина и Амон Ши собираются сбежать из бедлама поскорее. Меня сжимают четыре комнаты. В окне чужой газон, чужие рабочие, чужие цветы, чужой участок, разве что не отгороженный большим забором.
В солнечной Мордовии нудные дожди, мы слоняемся от еды к дивану и обратно, нас десятеро, плюс трое детей и две кошки, куча родственников - братья, сестры, жены, мужья, бабушка с ведром теста для блинов. Тело физически устает от обилия прикосновений: здесь так много тех, кого хочется тискать, и так много тех, кто тискает меня. Дети виснут на Виталике гроздьями, продажный котенок заваливается спать на коленях у первого встречного, нас кормят по пять-шесть раз в день, и сутки превращаются в неделю, а мой выговор почти в точности копирует интонации жителей 13го региона.
Антон колдует над шашлыком, я мою - моя священная обязанность - и режу овощи, мама задумчиво обрывает иргу. К моему телу вновь применимо понятие «след от купальника», и в голове благословенная пустота. На соседних участках - как в коммуналке - орут и ссорятся дети, стучат молотки, работают газонокосилки и радиоприёмники. Во мне аж пар поднимается от удовольствия: классический подмосковный дачный посёлок, клубника, жимолость, игра и крыжовник, настурции в бочке, полив из шланга, туалет в хозблоке, калитка, запертая «на проволоку», велосипедный звонок и купание «на карьере».
На платформе от силы человек пять, мы с Ирой листаем журнал, она стебётся над интервью с Тимати, я испытываю к ней благодарность за сочувствие. Эта добровольная электричка - почти героизм с её стороны, надо отдать ей должное, она никогда не бросала меня в беде. Я пытаюсь дошучивать, но получается коряво, ветер выдергивает страницы из моих пальцев.
Ветер гуляет по веранде, путается в волосах, задувает чай в наших чашках, выветривает мысли, роняет упаковку m&m's на стол. Повсюду катятся разноцветные шоколадные шарики - красные, синие, коричневые, жёлтые...
Приступ жадности - я рискую отстать, но всё ещё собираю в рот землянику, чернику, малину. Лес пахнет лесом, поле - полем, и эти запахи до одури близки мне, я вдыхаю даже не полной грудью, а как-то часто, «про запас», крупные комары хрустко ломаются в руках. Подмосковное полесье.
Саша пытается что-такое изобразить на пианино, но ему явно не хватает рук, мы поём втроём, мы почти бэнд, Вера выдаёт ну просто джазовый вокал, я подыгрываю по принципу «как умею, c'est la vie». Страшная чёрно-белая старинная фотография родственников повёрнута к стенке, и ничто не нарушает гармонию момента.
Полторы минуты: я нюхаю пионы, Андрей пытается придумать для меня не слишком сложное слово в пантомиме.
Огромные зелёные склоны карьера, там, за той стороной дороги осталась речка, мужчины, удочки и машины, а мы почти стелемся по земле: склоны густо поросли луговой земляникой, на каждом кусте чуть не по десять ягод, и даже неспелые слаще и сочнее любого лакомства. Мы выдёргиваем себя силой, и потом идём вдоль поля, обрывая огромные кустистые ромашки, плюём семечки, прищурив один глаз, заглядываем в небо и ещё куда-то вдаль и вперёд.
Мы обошли здание дк «Москворечье» вокруг три раза, но нигде ни признака искомого магазина. Юрка. Он не бесится, но его шутки в мой адрес становятся острее. Мне смешно. Мне давно не было так нелепо, бессмысленно, идиотски смешно. В автобусе два здоровенных лба в чёрных майках и классических летних шортах a-la разноцветные семейники; в метро «беременный» дядька. Мы долго ищем аптеку, потом ещё дольше в аптеке зубную пасту, а потом он говорит в телефонную трубку «Я её веду», и мы сгибаемся почти в пополаме. И ещё потом Бондарь: «И ты здесь!..» А я поправляю ему завернувшийся воротник футболки. Я рада его видеть, **** побери.
На улицах посёлка куры, гуси, козы, индюшки, телята, лужи и колдобины. Вика держит Виталю за руку, Толик носится, пытаясь действовать нам на нервы и размахивает курткой. Мимо здания местного колледжа - название, выложенное золочёными буквами, ступеньки, клумбы, таблички и свежепокрашенные стены - старушка гонит коров с пастбища домой. Единственная площадь, посередине белоснежный, вычищенный памятник Ленину, рядом простенькая, щербатая, с жестяными куполами, местная церковь.
Пустой автобус, солнце, кондукторша к нам спиной, у Маши вымокший намертво телефон, я понятия не имею, сколько времени - просто горячий летний почти крымский день. Ира нажимает на кнопку stop, нас высаживают, так и не спросив денег, автобус отправляется в парк.
Толик прячет слёзы - ему не хочется с нам расставаться; я его целую в золотистую макушку, обнимаю почти насильно. Ему восемь лет и он не знает, что он первый мужчина в моей жизни, который плачет из-за расставания. И со мной в том числе.
Мы с Андреем думаем над загадкой, никак не даётся это девятое слово, Андрей сигналит Саше, тот смешно изображает большую волну. Мы тупим, Саша жестикулирует «ВАЛ», мы решительно ничего не понимаем, думая, что это просто подсказка. Хорошо хоть, не заметил никто нашего мухлежа.
Нас всё еще десятеро, поезд пришёл на 15 минут раньше, и мы как оголтелые забрасывались в вагон, кидая сумки вперёд. Теперь мы идём по вагонам, из 12го в 4й, люди - те из них, кто ещё не спит - косятся, в вагоне-ресторане мужики с пивом; передо мной Димка, в каком-то плацкарте ему солдатики: «Ты, с гитарой, можешь остаться, попоёшь нам ночью». Мы с Виталей замыкаем процесс, угораем почти в голос.
Летняя Москва, ночная, с её мигающими фонарями, машинами, запахом тёплого асфальта, ночными гуляками, возвращающимися дачниками с цветами в сумках, с красотками на идеальных шпильках, кавказскими мачо, уткнувшимися в свои мобильные телефоны, эти первые за сезон настоящие летние выходные.
Кажется, в Писании сказано, что это мир - всего лишь отражение того, райского, там даже и кровососущие насекомые питаются не кровью, а нектаром красных цветов. Я не знаю, как в тайге, но здесь, в Московской, Владимирской, Тверской, Тульской, Ленинградской областях, в 13м регионе, мир до щемящей боли «под ложечкой» прекрасен и в своём несовершенстве.
Точно выверенный список вещей в дорогу: еда с собой, тёплая одежда, базовый набор «трусы+зубная щётка», Казанский, Курский, Ленинградский вокзалы, рюкзак или сумка, запас контактных линз, и - конечно - как без него - я же почти космический автостопщик - полотенце.
Я сплю в одежде, завернувшись в чужое покрывало. В доме много народу, девочки строгали салат ножницами за отсутствием лишних ножей, мальчики завтра будут беситься и обливать все вокруг водой из вёдер. А пока что я сплю, свернувшись калачиком, в лучшей комнате, одна, едва вынув наушники. Но на улице уже почти светло, и кто-то будит меня, пытаясь аккуратно пристроиться рядом. Мне смешно до колик, холодно, непривычно, изо рта рвётся еле сдерживаемое «Паша, ко мне пришла спать твоя женщина?!», мы болтаем с ней ещё с полчаса, она трогательно укутывает меня потеплее и поворачивается ко мне - как к избушке на курьих ножках - спиной.
Я просыпаюсь утром, когда все уже встали, только Бек с Герой спят сном младенцев посреди комнаты - набесились. Витя на кухне, словно пострадавшей от ядерного взрыва, невозмутимо трескает курицу, Вера, Алина и Амон Ши собираются сбежать из бедлама поскорее. Меня сжимают четыре комнаты. В окне чужой газон, чужие рабочие, чужие цветы, чужой участок, разве что не отгороженный большим забором.
В солнечной Мордовии нудные дожди, мы слоняемся от еды к дивану и обратно, нас десятеро, плюс трое детей и две кошки, куча родственников - братья, сестры, жены, мужья, бабушка с ведром теста для блинов. Тело физически устает от обилия прикосновений: здесь так много тех, кого хочется тискать, и так много тех, кто тискает меня. Дети виснут на Виталике гроздьями, продажный котенок заваливается спать на коленях у первого встречного, нас кормят по пять-шесть раз в день, и сутки превращаются в неделю, а мой выговор почти в точности копирует интонации жителей 13го региона.
Антон колдует над шашлыком, я мою - моя священная обязанность - и режу овощи, мама задумчиво обрывает иргу. К моему телу вновь применимо понятие «след от купальника», и в голове благословенная пустота. На соседних участках - как в коммуналке - орут и ссорятся дети, стучат молотки, работают газонокосилки и радиоприёмники. Во мне аж пар поднимается от удовольствия: классический подмосковный дачный посёлок, клубника, жимолость, игра и крыжовник, настурции в бочке, полив из шланга, туалет в хозблоке, калитка, запертая «на проволоку», велосипедный звонок и купание «на карьере».
На платформе от силы человек пять, мы с Ирой листаем журнал, она стебётся над интервью с Тимати, я испытываю к ней благодарность за сочувствие. Эта добровольная электричка - почти героизм с её стороны, надо отдать ей должное, она никогда не бросала меня в беде. Я пытаюсь дошучивать, но получается коряво, ветер выдергивает страницы из моих пальцев.
Ветер гуляет по веранде, путается в волосах, задувает чай в наших чашках, выветривает мысли, роняет упаковку m&m's на стол. Повсюду катятся разноцветные шоколадные шарики - красные, синие, коричневые, жёлтые...
Приступ жадности - я рискую отстать, но всё ещё собираю в рот землянику, чернику, малину. Лес пахнет лесом, поле - полем, и эти запахи до одури близки мне, я вдыхаю даже не полной грудью, а как-то часто, «про запас», крупные комары хрустко ломаются в руках. Подмосковное полесье.
Саша пытается что-такое изобразить на пианино, но ему явно не хватает рук, мы поём втроём, мы почти бэнд, Вера выдаёт ну просто джазовый вокал, я подыгрываю по принципу «как умею, c'est la vie». Страшная чёрно-белая старинная фотография родственников повёрнута к стенке, и ничто не нарушает гармонию момента.
Полторы минуты: я нюхаю пионы, Андрей пытается придумать для меня не слишком сложное слово в пантомиме.
Огромные зелёные склоны карьера, там, за той стороной дороги осталась речка, мужчины, удочки и машины, а мы почти стелемся по земле: склоны густо поросли луговой земляникой, на каждом кусте чуть не по десять ягод, и даже неспелые слаще и сочнее любого лакомства. Мы выдёргиваем себя силой, и потом идём вдоль поля, обрывая огромные кустистые ромашки, плюём семечки, прищурив один глаз, заглядываем в небо и ещё куда-то вдаль и вперёд.
Мы обошли здание дк «Москворечье» вокруг три раза, но нигде ни признака искомого магазина. Юрка. Он не бесится, но его шутки в мой адрес становятся острее. Мне смешно. Мне давно не было так нелепо, бессмысленно, идиотски смешно. В автобусе два здоровенных лба в чёрных майках и классических летних шортах a-la разноцветные семейники; в метро «беременный» дядька. Мы долго ищем аптеку, потом ещё дольше в аптеке зубную пасту, а потом он говорит в телефонную трубку «Я её веду», и мы сгибаемся почти в пополаме. И ещё потом Бондарь: «И ты здесь!..» А я поправляю ему завернувшийся воротник футболки. Я рада его видеть, **** побери.
На улицах посёлка куры, гуси, козы, индюшки, телята, лужи и колдобины. Вика держит Виталю за руку, Толик носится, пытаясь действовать нам на нервы и размахивает курткой. Мимо здания местного колледжа - название, выложенное золочёными буквами, ступеньки, клумбы, таблички и свежепокрашенные стены - старушка гонит коров с пастбища домой. Единственная площадь, посередине белоснежный, вычищенный памятник Ленину, рядом простенькая, щербатая, с жестяными куполами, местная церковь.
Пустой автобус, солнце, кондукторша к нам спиной, у Маши вымокший намертво телефон, я понятия не имею, сколько времени - просто горячий летний почти крымский день. Ира нажимает на кнопку stop, нас высаживают, так и не спросив денег, автобус отправляется в парк.
Толик прячет слёзы - ему не хочется с нам расставаться; я его целую в золотистую макушку, обнимаю почти насильно. Ему восемь лет и он не знает, что он первый мужчина в моей жизни, который плачет из-за расставания. И со мной в том числе.
Мы с Андреем думаем над загадкой, никак не даётся это девятое слово, Андрей сигналит Саше, тот смешно изображает большую волну. Мы тупим, Саша жестикулирует «ВАЛ», мы решительно ничего не понимаем, думая, что это просто подсказка. Хорошо хоть, не заметил никто нашего мухлежа.
Нас всё еще десятеро, поезд пришёл на 15 минут раньше, и мы как оголтелые забрасывались в вагон, кидая сумки вперёд. Теперь мы идём по вагонам, из 12го в 4й, люди - те из них, кто ещё не спит - косятся, в вагоне-ресторане мужики с пивом; передо мной Димка, в каком-то плацкарте ему солдатики: «Ты, с гитарой, можешь остаться, попоёшь нам ночью». Мы с Виталей замыкаем процесс, угораем почти в голос.
Летняя Москва, ночная, с её мигающими фонарями, машинами, запахом тёплого асфальта, ночными гуляками, возвращающимися дачниками с цветами в сумках, с красотками на идеальных шпильках, кавказскими мачо, уткнувшимися в свои мобильные телефоны, эти первые за сезон настоящие летние выходные.
Кажется, в Писании сказано, что это мир - всего лишь отражение того, райского, там даже и кровососущие насекомые питаются не кровью, а нектаром красных цветов. Я не знаю, как в тайге, но здесь, в Московской, Владимирской, Тверской, Тульской, Ленинградской областях, в 13м регионе, мир до щемящей боли «под ложечкой» прекрасен и в своём несовершенстве.