От вчера к сегодня 2. Когда фантастика становится реальностью.
Для того чтобы выйти на площадь ПРОТИВ чего-то, нужно иметь только злость и смелость. Для того чтобы выйти и бороться ЗА что-то, нужно много читать, формировать новый язык, гореть душой и создавать новые смыслы.
Вместо предисловия.
Есть прекрасный анекдот про человека, который был сослан из Восточной Германии на работы в Сибирь. Он знал, что его письма будут читаться цензорами, поэтому он сказал друзьям: «Давайте установим код. Если вы получаете письмо от меня, написанное синими чернилами, то оно содержит правду. Если же оно написано красными чернилами, то это ложь». Спустя месяц его друзья получили первое письмо, целиком написанное синим: «Здесь всё замечательно. Магазины полны вкусной еды. В кинотеатрах показывают хорошие западные фильмы. Квартиры большие и роскошные. Не удается купить только красных чернил».
Этот старый анекдот уже стал нашей сегодняшней правдой. У нас есть много благополучия, свобод, мыслимых и немыслимых материальных благ, которыми мы можем быть довольны. Но загляните в Живой Журнал, Вконтакте, Твиттер и вы поймёте, что у нас почти не осталось тех самых красных чернил, которыми мы можем описать нашу несвободу. Мы уже слишком сильно влюбились в себя, в эти синие чернила, в блага, которые у нас появились.
О том, что случилось с нашей душой и о том, как живут вокруг этих благ процентов 80 населения мира, мы поначалу просто забыли. А теперь, когда пытаемся вспомнить, уже нет языка, нет красных чернил, чтобы описать это правильно. Любая попытка наталкивается на противостояние со стороны общества синих чернил. Идеальные понятия вроде справедливости и чести давно искажены в своей сути.
Модерн.
Я много говорю о психологии людей в рамках экономической, политической и исторической ситуации. В рамках этой серии записей я начал разговор об обществе и метаморфозах в нём, которые происходили (и происходят в истории). Я уже сказал об идеях коллективизма и индивидуализма, здесь же мне хотелось бы сделать небольшое отступление и поговорить о мировой расстановке сил, немного уйти от психологии людей и показать движение больших плит, которые больше всего определяют сегодняшнюю мировую ситуацию в целом. И, конечно, это будет, прежде всего, разговор о модерне. Но при всей его теоретической сложности я постараюсь говорить о его практической части максимально простым и очевидным языком, не погружаясь в аналитические трудности.
Главные идеи модерн основаны на христианстве, в котором высшее существо есть бог, перед которым все люди равны. Не многие светские люди задумываются о том, что это стремление к равенству всех на земле в нашу голову заложено с помощью религии, которую они зачастую отрицают. Великий гуманизм модерна основан на любви к ближнему и взаимопомощи. И вы, конечно, понимаете, что основа этого тоже лежит в религии.
Интересную вещь в модерн добавил капитализм. Он признал, что природа людей порочна и их нужно пожалеть (тот же социализм требовал от людей постоянно делать сверхусилия и превосходить себя). В христианстве про порочность людей тоже было, но именно капитализм довёл это до абсурда и поставил во главу угла деньги, материальное благополучие, утоление людских желаний. Капитализм давит на самые худшие кнопки в природе человека, но христианство и модерн делают его легитимным, лицо зверя становится человеческим лицом.
Модерн неотрывно связан с техническим прогрессом, он усложняет среду вокруг человека, а капитализм упрощает самого человека, низводит его с великих идеалов и целей до статуса потребителя. Упрощённый донельзя человек рискует просто не выжить в усложнённой среде (с ядреным оружием этот человек с набором потребностей, без морали и идеалов становится подозрительно похож на мартышку с автоматом). В ответ на опасность обычного вымирания возникает постмодерн и контрмодерн, как продолжения модерна, который уступает последние позиции.
Контрмодерн очень религиозен, ему достаточно рая на небесах, он не хочет комфорта на земле и легко отказывается от технического прогресса. Более того, он готов делать в этом прогрессе шаги назад и возвращаться, как минимум, в средние века. Жить с минимумом новых технологий, молиться богу, не гневить его лишними скачками развития и ждать своего рая на небесах. Радикальный ислам, с почти первобытными идеями, здесь отличный пример.
Постмодерн - умнее, хитрее, изящнее. Он подходит для людей светских и является вполне логичным продолжением модерна, в котором капитализм победил. Отказаться от технологического развития, шагая в будущее, невозможно. Но можно это развитие поумерить, притормозить, успокоить. Именно это сегодня происходит в Европе и США. Из стран высокого технологического прогресса, государства Запада становятся странами сервиса, предлагая бесчисленное число услуг (прежде всего экономических, банковских), как правило, бесполезных.
Идеалы модерна заменяются новыми идеалами неразвитая, остановки, в котором для благополучия не нужно становится умнее и лучше, можно просто быть банкиром и заниматься перекачкой денег туда-сюда (ведь почётно быть богатым и хорошо кормить семью, а не быть учёным и создавать что-то новое). Постмодерн не хочет и не будет отказываться от достижений своего предшественника (модерна), но он, повинуясь алчности, хочет эти достижения присвоить, лишить других радостей этого развития, потому что вполне понятно, что на весь много миллиардный мир достижений модерна просто не хватит (не может 7 миллиардов человек иметь по дому и несколько машин на семью, планета умрёт слишком быстро).
В этом главное отличие постмодерна от его предшественника. Ведь модерн питался силами гуманизма, когда в технологическое будущее чуть ли не силой тащились отсталые страны. Теперь стратегия поменялась. Это хорошо видно в Северной Африке, где Тунис, Египет, Ливия только-только начали создавать технологические чудеса и пробовать вкус этого модерна (рукотворные реки и прочие радости), причём полностью в соответствие с желаниями США и Европы, но вдруг были признаны неугодными. Светский порыв развития начал топтаться (цветными революциями, а при необходимости и силами НАТО) вместе с руководителями (зачастую поставленными на свои места именно Западом, ещё не избравшим новую стратегию). При этом вполне видно и понятно, что дорога расчищается именно для радикального ислама, который, скорее всего, ввергнет прогрессивные страны Африки в контрмодерн, которому достижения модерна без надобности, они возвращаются на пути истории назад. Возможно, в новом кастовом мире, они снова на этом историческом пути станут колониями для стран постмодерна.
Внутри стран постмодерна проблем быть не должно. Там людская масса с идеалами потребления легко ляжет под людей с идеалами волчьей стаи. При этом труднодостижимые цели сменятся на цели более низкого уровня (уже сегодня цели покупать, продавать, продаваться, конкурировать, отбирать, потреблять, чувствовать себя комфортно, развлекаться легко замещают самопознание, любовь к ближнему, служение обществу, благородство, самопожертвование, духовность, аскетизм, уважение, честь, гуманизм), что окончательно сделает из людей рабов.
Будущее Оруэлла.
Постмодерн логичен, но у него есть слабости. Эти слабости хорошо описаны в «451 по Фаренгейту» Рэя Бредберри или в той же пресловутой «Матрице». В обществе, так или иначе, остаются и появляются те, кто выбирает не комфорт, а идеалы, те, кто вопреки всему, хотят развиваться, умнеть и становиться лучше, а не топтаться на месте, постоянно поглощая. Эти люди рано или поздно бросают вызов обществу потребления и, что самое интересное, могут побеждать, потому что общество денег и материальных благ несравненно слабее общества, которому есть за что умирать.
Помните, как во Вторую мировую войну Франция, имеющая сильнейшую армию в мире, пала от рук фашизма за два месяца, почти не оказав сопротивления? При этом советская армия, собранная из общества идеалов, почти не имеющего материальных издержек (все они шли не на дорогие рестораны и бутики, а на общественные полезности вроде больниц, школ, институтов), по всем параметрам в начале войны уступающая армии Германии и её союзников, не только билась, как лев, но и за два-три года выросла над собой в сильнейшую и непобедимую армию мира, которая достигла невозможного.
Но сейчас не про Вторую мировую войну, а про вот эту потенциальную слабость постмодерна, которую нужно как-то решать, чтобы продлить его существование. Для этого, на мой взгляд, есть одна единственная возможность. Кастовость и элитаризм заложены в самих идеях постмодерна (если достижений модерна не хватает на всех, то по определению должно быть какое-то деление на людей, полулюдей и нелюдей), но для сохранения порядка этого недостаточно. Элита и сама идея кастовости общества должны быть защищены, а для этого необходим жёсткий контроль за человеческими массами и сильнейший репрессивный аппарат. Ярче всего уверенный путь к этому выражен сегодня в США. Люди, которые вполне свободно на каждом углу кричат, что Путин негодяй и все свободы нашего общества нарушены, видимо, совсем не в курсе, как с такими людьми обходятся в Америке, на иллюзорную свободу которой они пытаются равняться. Не буду останавливаться на этом подробно, поскольку на эту тему написана целая куча аналитических статей, да и красочные ролики в интернете тоже присутствуют. Думаю, не нужно рассказывать и о том, насколько в США развита слежка за людьми (количество громких судебных процессов на сей счёт растёт с каждым днём). Примеров, где человек за простое высказывание в интернете, подвергается уголовному преследованию тоже полно.
Но всё это ещё цветочки. Кастовость и элитаризм, которые станут нормой, приравняются к необходимому условию существования и безопасности государства, то есть свободомыслие и выступление против них вполне можно будет приравнять к терроризму, а против людей, которые через них угрожают стабильности великой страны, можно будет бороться теми же методами, что и против террористов. А как это сегодня делается в тех же США, все мы прекрасно знаем. В этом плане происходит любопытная рокировка. США всё менее ярко выступает против радикального ислама, вопросы глобальной борьбы с терроризмом закрываются (даже Саддама Хусейна, главную преграду на пути полюбовной дружбы с радикальными исламистами, убили), но открываются другие, весьма любопытные, вещи. Например, «Стратегия по борьбе с транснациональной организованной преступностью», которая летом была одобрена конгрессом США. Фактически американцы распространяют своё правовое поле на весь мир, развязывая себе руки в борьбе с теми, кого они сами назовут преступниками. А ведь все мы знаем, что повод найдётся всегда, была бы необходимость.
То есть, как мы видим, гайки закручиваются давно и те, кто думает, что западный путь - это путь к свободному, демократическому обществу явно ошибаются. Когда в свободе и демократии появляется добавка «капитализм и постмодерн» образуются некоторые нюансы. Свободу и демократию получают граждане, а вот, кого считать гражданами, это уже другой вопрос (за примером первой демократии Афин, где право голосовать имела малая часть общества, далеко ходить не надо). Те, кто думают, что такого деления никогда не случиться, могут посмотреть на Ливию. Много ли прав на свободу и демократию там получили сторонники Каддафи, которых было более 60% страны?
И эти закрученные гайки фантастика давно и блестяще описала. По какой-то непонятной мне причине роман Джорджа Оруэлла, проникающий в сущность олигархии и элитаризма, считают камнем, брошенным в сторону сталинизма. При этом почему-то прообразом министерства правды стало Британское министерство информации, которое в годы Второй мировой войны полностью контролировало и цензурировало распространение информации в стране и за рубежом, а вдохновение на написание романа пришло в то время, когда автор прикоснулся к проекту британской разведки, объектом которого был английский язык и народы мира, говорящие на нём. Проект основывался на работах лингвиста Огдена, который создал упрощенную версию английского языка на основе 850 базовых слов (650 существительных и 200 глаголов), использующую упрощенные правила их употребления. Получился «базовый английский» или сокращенно «Бейсик», принятый в штыки английскими интеллектуалами - авторы нового языка планировали перевод на «бейсик» всей великой английской литературы (дальнейшим развитием проекта стал перевод классической литературы на язык комиксов).
Упрощенный язык ограничивал возможности свободы выражения мысли, создавая «концентрационный лагерь разума», а основные смысловые парадигмы выражались через метафоры. В результате, создавалась новая языковая реальность, которую легко было транслировать массам и апеллировать к их чувствам через метафорически-интонационный строй языка. Возникала возможность глобальной идеологической «смирительной рубашки для сознания». При этом Оруэлла, как писателя, в определенной степени привлекали новые концептуальные разработки и способность отмены смысла средствами нового языка - всё, что не фиксируется Бейсиком, попросту не существует и наоборот: всё выраженное в Бейсике оказывается реальностью. Бейсик оказался могучим орудием трансляции и формирования упрощенной версии событий, в которой сам факт цензуры попросту не замечался и не просматривался. Нечто подобное мы наблюдаем сейчас по отношению к нашей истории и культуре, когда многие исторические процессы упрощаются донельзя, сводятся к тезисам, которые общество не захочет проверить, тем самым много томов реальной исторической правды будет убрано из реальности и из языка, заменено яркими образами, выгодными тем или иным людям (об этом процессе я уже говорил в статье «И.В. Сталин как символ советской эпохи»).
Когда я разговариваю с людьми разных профессий, они чувствуют себя ущемлёнными в том, что они получают меньше денег, в том, что они имеют право на большее количество благ. Несправедливость устройства страны или мира сводится к тому, что одним достаётся больше денег, а нам меньше. Мы выходим на площадь протестовать, снимая свой протест на новенький iPad для того, чтобы купить ещё один такой же, отняв деньги и власть у тех, кто побогаче, но уже почти не помним о тех, кому в глухих деревнях нечем кормить своих детей. Справедливость для нас хороша, когда нужно отнять у тех, кто богаче, в свою пользу. Когда эта справедливость начинает работать на то, чтобы у нас отняли те, кто беднее нас, мы сворачиваем протест и идём в свой тёплый дом, где много хороших синих ручек, но ни одной красной. Мы не хотим думать о тех, кто беднее, так же, как те, кто богаче, не хочет думать о нас. И мир изменится только тогда, когда сможет появиться другой язык. Язык красных чернил.
Оруэлла вдохновили на написание романа тенденции развития общества в целом, а не пример СССР (ведь он как раз, напротив, вовсю развивал культуру и язык своего общества, постоянно усложняя его) под боком. Он говорил о кастовости общества и необходимости защиты этих каст, о способах их защиты, которые сегодня активно развиваются и процветают, несмотря на то, что Советского союза давно нет. С его падением будущее Оруэлла, кажется, стало только ближе. Ведь в элитаризме, который описал гениальный писатель, в отличие, от социализма, где на смену частной собственности приходит общественная, выходит победителем корпоративно-элитаристическая собственность правящего слоя. Забавно, что в нашей стране этот процесс начал происходить не во время, а после коммунизма. Тот процесс, который на Западе происходит медленно и осторожно, у нас случился так же быстро, как быстро мы хотели построить капитализм. Может быть, это и есть наш шанс увидеть уродливое лицо будущего уже сегодня, ведь в западных странах процесс такой изящный и медленный, что только большие потрясения вроде финансового кризиса способны продемонстрировать реальность.
Великие проекты.
Но вернёмся к основной теме моего рассказа. Мы видим, что сегодня модерн ещё достаточно бодро шагает по Китаю, Индии, Вьетнаму (одним словом, на Востоке), но страны Европы и США давно его перешагнули, у них закончился живой материал для его реализации, а потому они перешли в постмодерн (его пространство - это Запад). Контромодерн, как уже было сказано, это радикальный ислам, который захватывает всё больше пространства на Юге. Теперь встаёт вопрос, к чему же относится Россия?
Модерн в России уже невозможен, контрмодерн возможен только в отдельных регионах. Правящая элита по понятным причинам активно пытаемся тянуться в посмодерн, хотя вряд ли нас туда кто-то пустит. Нас не ждут в европейской зоне. Это за последние 20 лет стало окончательно ясно. Нас не возьмут в мир постмодерна не только на правах США, нас туда не возьмут даже на правах Германии или Франции, ведь Россия во все времена самым ожесточённым образом сопротивлялась элитаризму и власти модерна. Войдя в мир постмодерна с нынешней силой и влиянием, Россия попытается его разрушить и установить свои правила игры. Так, где же наше место?
Сценарий этого места до сих пор не сформировался ни в кругах элиты, ни в кругах обычных людей. Элита, как уже было сказано, всё пытается осуществить невозможные сценарии: либо войти в мир постмодерна на равных с США и Европой, либо вернутся к модерну. Простые люди либо верят в один из указанных сценариев, либо не верят вообще ни во что. Есть сценарий Запада, который довольно прост и, скорее всего, получит реализацию, если ему не будет противопоставлен другой сильный и жизнеспособный путь нашей страны.
Запад понимает, что в большие проекты, не боясь, что внутри них произойдёт передел за счёт нашего влияния, нас можно взять по частям. Западный кусок с Москвой и Санкт-Петербургом, который по размерам и численности населения будет соизмерим с европейскими странами, вполне может войти в постмодерн (скорее всего, на тех же правах и с теми же последствиями, с которыми туда вошли Польша или Прибалтика). Южный кусок, если радикальный ислам там высоко поднимет голову, вполне может войти в контрмодерн. На Востоке есть регионы, в которых ещё возможен модерн. Это тот сценарий, который уничтожает историческую Россию и признаёт неспособность нашей страны придумать свой проект, как мы делали на протяжении многовековой истории. Если ты не способен придумать свой проект и привлекать в него всё новых и новых участников (наша страна росла, идя по дороге центра силы, дающего защиту слабым), то ты становишься частью чужих проектов. В случае с Россией это возможно только по частям. Думаю, вполне понятно, что окружающие нас страны уже приготовились отхватить свою часть пирога. Вопрос только в том получит больше США или Китай, чей именно проект в этом новом переделе России получит больше пользы.
Но, если нас это не устраивает, то мы должны вспомнить, что при всех своих недостатках СССР был последним сильным русским проектом, который имел и свои зоны влияния, и своё слово (тогда мы совместно с остальными центрами силы делили влияние внутри слабых стран, а не другие делили нас). Та агония, которая происходит теперь, связана именно с падением этого проекта. Страна рвётся на части, не имеет единого вектора движения, стремительно теряет самое важное - смыслы и идеалы.
Момент истины наступил. Можно либо признать величие своего пути и свою способность создавать великие проекты, либо отказаться от доставшегося нам большого наследства. Антисоветское сегодня даёт залп из всех орудий именно потому, что самый важный шаг в отказе от своего пути - это признание ошибочности и преступности последнего великого проекта нашей страны. Следом за этим будут признаны ошибкой другие исторические проекты. Потом придётся сказать, что наша страна вообще не способна создавать великое, что наш менталитет делает только кривое и неработоспособное. Когда это будет признано, альтернативного пути, кроме вхождения в чужие проекты по частям, не останется. Так что же случилось с нашим последним проектом, почему он угас?
Метафизика.
Как уже было сказано, модерн опирался на христианство, но последовательно лишал его метафизики. А потому за 19 столетие он совсем остыл. Тут-то и разгорелся красный проект, своим жаром удививший весь мир модерна, подогрел его и продлил его жизнь ещё на 80 лет. Как только коммунисты отвергли метафизику, с ними начало происходить тоже самое, что и с модерном. Удушение метафизики в нашем великом проекте привело к смерти горящих душ советских людей. Ведь человеку метафизика жизненно необходима. Он единственное существо на земле, которое понимает, что когда-то умрёт.
На эту смертность человек сначала ответил обрядами и утешением в загробной жизни. Это утешение было нужно, чтобы двигаться к прогрессу и знаниям. Советские люди двигались не ради утешения в загробной жизни, но ради будущих поколений, в определённый момент начав терять ту метафизику, которая давала утешительность собственной жизни. Но сама идея коллективизм в той или иной мере смогла дать свою утешительность, ведь это индивидуализм не может жить без метафизики вообще, а коллективизм способен выживать ради коллектива, окружающих людей. И когда у советского человека начали отнимать и коллективизм, он запутался совсем. Утешительности не осталось, вместе с ней потерялись все смыслы и все идеалы. Мобилизационный порыв закончился, а заменять его метафизикой никто не стал. И здание начало рушиться стремительно.
Метафизика единственное, что преодолевает смертную болезнь, которая обесценивает жизнь, когда падает коллективизм. Без метафизики русские теряют все смыслы. Это как раз та стена, которая защищает их от бессмысленности жизни. Именно поэтому сегодня мы видим, как сквозь асфальт девяностых, который сломал все смыслы и идеалы, прорастает зелёная «трава» - люди, тянущиеся к метафизике, сложности, великому делу. Русская душа в этом плане очень требовательна, поэтому сегодня повсеместно мы видим невозможное.
Когда-то внутри своего великого проекта мы нашли светский вариант утешения, отошедший от религии. Человек, превосходя себя и превозмогая всё, становится богом. Став им, человек может решить все божьи задачи, ведь нет предела могущества восходящего человека. Для этого человека нет нерешаемых задач. Если потребуется, он остановит даже конец света. И в советской культуре всё это было. Это решило невозможные задачи: крестьянская страна стала индустриальной, советский народ выиграл войну, отправился в космос. Достижения, которые в такой короткий срок были невыполнимы по любой логике, можно перечислять бесконечно, но коммунизм от этого пути почему-то отказался, предопределив свою смерть.
Проект шагнул в сторону индивидуализма, вместе с этим отказываясь от метафизики, от достижения невозможных задач, и в советского человека начала проникать смертная болезнь. Сегодня много говорят о том, что индустриализация, коллективизация и победа в войне не стоила принесённых жертв. Это и есть главная критическая точка споров о нашей истории. Но для чего тогда вообще человек, если он не решает невозможные задачи, принося жертвы и становясь сверхчеловеком? Для того ли, чтобы плавать в комфорте и медленно в нём деградировать, получая идеальную внешнюю среду, но не дотягиваясь до неё? Ядерная бомба создавалась для сверхчеловека, все великие советские проекты создавались для людей будущего (я видел проекты 40ых годов, в которых наши учёные предлагали способы борьбы с пробками, чтобы уже в своё время заложить фундамент для решения проблем, которые возникнут лишь лет через 60), для сверхлюдей, которые, горя в огне этого мобилизационного пути развития и превозмогая себя и время, будут восходить вверх. Но пользуются всем этим теперь маленькие людишки, а не большие советские атланты, которые верили в великое будущее и за него умирали. Поэтому так велика опасность той же ядерной бомбы и поэтому мы топчемся на месте и отказываемся от больших задач. Мы просто к этой среде не готовы, мы не умеем ей правильно пользоваться.
Сверхмодерн?
Советское общество, не получив вовремя метафизику, устало, его иммунитет ослаб, оно стало падким до материальных благ и заинтересовалось не великим восхождением вверх и превращением в сверхчеловека, а количеством сортов колбасы на прилавках и возможностью ездить за границу, ведь оргии и вакханалии, роскошь, в которых личность скукоживается и желание «быть» заменяется желанием «иметь», - единственный способ защиты от смертной болезни, если нет метафизики. Ослабленный иммунитет немедленно пустил в организм нашего общества все вирусы, все болезни эпохи. Смыслы ослабевают, и человек превращается в безумного потребителя. Мы получили их сполна и в 80ых, и в 90ых, когда Горбачёв и Ельцин открыли табуну, соскучившемуся по потреблению, все двери. И этот табун ломанулся, забыв про последние смыслы, про последнюю мораль. Остановка этого безумия началась только с концом 90ых, когда люди вдруг остановились и сказали: «Так, подождите, куда это мы уже пришли и куда придём завтра?»
Вполне понятно, что новый великий проект должен начаться с тех самых красных чернил, которыми можно будет написать, что случилось со страной и миром вокруг неё. Новый проект должен начаться не с митингов и протестов, а с понимания того, за что именно наше общество должно сегодня бороться. Поняв это, оно выйдет драться за большое будущее, а не против плохого настоящего, но понять этого нельзя, оставшись в рамках тех самых синих чернил, не перейдя на другой язык.
И, конечно, нельзя начать строить новый проект, без выздоровления, без поиска метафизики, которая ляжет в его основу. Россия на это способна. Она может развиваться за рамками правил модерна и доказала это. Только у неё одной есть бесценный опыт в виде СССР, который доказывает, что это можно делать. Все остальные страны либо развиваются по правилам модерна, либо не развиваются вообще. Учитывая то, что модерн стремительно падает, а на смену ему приходят модели с медленным развитием или вообще без него (постмодерн и контрмодерн), уникальный путь России, которая может предложить свой новый великий проект сверхмодерна, становится шансом не только для неё, но и для всего мира. Шансом на то, что развитие человечества не остановится, его огонь не погаснет окончательно.
(за материал для осмысления и написания этой статьи спасибо политологу Сергею Кургиняну и всему сообществу «Суть времени»)
Вместо предисловия.
Есть прекрасный анекдот про человека, который был сослан из Восточной Германии на работы в Сибирь. Он знал, что его письма будут читаться цензорами, поэтому он сказал друзьям: «Давайте установим код. Если вы получаете письмо от меня, написанное синими чернилами, то оно содержит правду. Если же оно написано красными чернилами, то это ложь». Спустя месяц его друзья получили первое письмо, целиком написанное синим: «Здесь всё замечательно. Магазины полны вкусной еды. В кинотеатрах показывают хорошие западные фильмы. Квартиры большие и роскошные. Не удается купить только красных чернил».
Этот старый анекдот уже стал нашей сегодняшней правдой. У нас есть много благополучия, свобод, мыслимых и немыслимых материальных благ, которыми мы можем быть довольны. Но загляните в Живой Журнал, Вконтакте, Твиттер и вы поймёте, что у нас почти не осталось тех самых красных чернил, которыми мы можем описать нашу несвободу. Мы уже слишком сильно влюбились в себя, в эти синие чернила, в блага, которые у нас появились.
О том, что случилось с нашей душой и о том, как живут вокруг этих благ процентов 80 населения мира, мы поначалу просто забыли. А теперь, когда пытаемся вспомнить, уже нет языка, нет красных чернил, чтобы описать это правильно. Любая попытка наталкивается на противостояние со стороны общества синих чернил. Идеальные понятия вроде справедливости и чести давно искажены в своей сути.
Модерн.
Я много говорю о психологии людей в рамках экономической, политической и исторической ситуации. В рамках этой серии записей я начал разговор об обществе и метаморфозах в нём, которые происходили (и происходят в истории). Я уже сказал об идеях коллективизма и индивидуализма, здесь же мне хотелось бы сделать небольшое отступление и поговорить о мировой расстановке сил, немного уйти от психологии людей и показать движение больших плит, которые больше всего определяют сегодняшнюю мировую ситуацию в целом. И, конечно, это будет, прежде всего, разговор о модерне. Но при всей его теоретической сложности я постараюсь говорить о его практической части максимально простым и очевидным языком, не погружаясь в аналитические трудности.
Главные идеи модерн основаны на христианстве, в котором высшее существо есть бог, перед которым все люди равны. Не многие светские люди задумываются о том, что это стремление к равенству всех на земле в нашу голову заложено с помощью религии, которую они зачастую отрицают. Великий гуманизм модерна основан на любви к ближнему и взаимопомощи. И вы, конечно, понимаете, что основа этого тоже лежит в религии.
Интересную вещь в модерн добавил капитализм. Он признал, что природа людей порочна и их нужно пожалеть (тот же социализм требовал от людей постоянно делать сверхусилия и превосходить себя). В христианстве про порочность людей тоже было, но именно капитализм довёл это до абсурда и поставил во главу угла деньги, материальное благополучие, утоление людских желаний. Капитализм давит на самые худшие кнопки в природе человека, но христианство и модерн делают его легитимным, лицо зверя становится человеческим лицом.
Модерн неотрывно связан с техническим прогрессом, он усложняет среду вокруг человека, а капитализм упрощает самого человека, низводит его с великих идеалов и целей до статуса потребителя. Упрощённый донельзя человек рискует просто не выжить в усложнённой среде (с ядреным оружием этот человек с набором потребностей, без морали и идеалов становится подозрительно похож на мартышку с автоматом). В ответ на опасность обычного вымирания возникает постмодерн и контрмодерн, как продолжения модерна, который уступает последние позиции.
Контрмодерн очень религиозен, ему достаточно рая на небесах, он не хочет комфорта на земле и легко отказывается от технического прогресса. Более того, он готов делать в этом прогрессе шаги назад и возвращаться, как минимум, в средние века. Жить с минимумом новых технологий, молиться богу, не гневить его лишними скачками развития и ждать своего рая на небесах. Радикальный ислам, с почти первобытными идеями, здесь отличный пример.
Постмодерн - умнее, хитрее, изящнее. Он подходит для людей светских и является вполне логичным продолжением модерна, в котором капитализм победил. Отказаться от технологического развития, шагая в будущее, невозможно. Но можно это развитие поумерить, притормозить, успокоить. Именно это сегодня происходит в Европе и США. Из стран высокого технологического прогресса, государства Запада становятся странами сервиса, предлагая бесчисленное число услуг (прежде всего экономических, банковских), как правило, бесполезных.
Идеалы модерна заменяются новыми идеалами неразвитая, остановки, в котором для благополучия не нужно становится умнее и лучше, можно просто быть банкиром и заниматься перекачкой денег туда-сюда (ведь почётно быть богатым и хорошо кормить семью, а не быть учёным и создавать что-то новое). Постмодерн не хочет и не будет отказываться от достижений своего предшественника (модерна), но он, повинуясь алчности, хочет эти достижения присвоить, лишить других радостей этого развития, потому что вполне понятно, что на весь много миллиардный мир достижений модерна просто не хватит (не может 7 миллиардов человек иметь по дому и несколько машин на семью, планета умрёт слишком быстро).
В этом главное отличие постмодерна от его предшественника. Ведь модерн питался силами гуманизма, когда в технологическое будущее чуть ли не силой тащились отсталые страны. Теперь стратегия поменялась. Это хорошо видно в Северной Африке, где Тунис, Египет, Ливия только-только начали создавать технологические чудеса и пробовать вкус этого модерна (рукотворные реки и прочие радости), причём полностью в соответствие с желаниями США и Европы, но вдруг были признаны неугодными. Светский порыв развития начал топтаться (цветными революциями, а при необходимости и силами НАТО) вместе с руководителями (зачастую поставленными на свои места именно Западом, ещё не избравшим новую стратегию). При этом вполне видно и понятно, что дорога расчищается именно для радикального ислама, который, скорее всего, ввергнет прогрессивные страны Африки в контрмодерн, которому достижения модерна без надобности, они возвращаются на пути истории назад. Возможно, в новом кастовом мире, они снова на этом историческом пути станут колониями для стран постмодерна.
Внутри стран постмодерна проблем быть не должно. Там людская масса с идеалами потребления легко ляжет под людей с идеалами волчьей стаи. При этом труднодостижимые цели сменятся на цели более низкого уровня (уже сегодня цели покупать, продавать, продаваться, конкурировать, отбирать, потреблять, чувствовать себя комфортно, развлекаться легко замещают самопознание, любовь к ближнему, служение обществу, благородство, самопожертвование, духовность, аскетизм, уважение, честь, гуманизм), что окончательно сделает из людей рабов.
Будущее Оруэлла.
Постмодерн логичен, но у него есть слабости. Эти слабости хорошо описаны в «451 по Фаренгейту» Рэя Бредберри или в той же пресловутой «Матрице». В обществе, так или иначе, остаются и появляются те, кто выбирает не комфорт, а идеалы, те, кто вопреки всему, хотят развиваться, умнеть и становиться лучше, а не топтаться на месте, постоянно поглощая. Эти люди рано или поздно бросают вызов обществу потребления и, что самое интересное, могут побеждать, потому что общество денег и материальных благ несравненно слабее общества, которому есть за что умирать.
Помните, как во Вторую мировую войну Франция, имеющая сильнейшую армию в мире, пала от рук фашизма за два месяца, почти не оказав сопротивления? При этом советская армия, собранная из общества идеалов, почти не имеющего материальных издержек (все они шли не на дорогие рестораны и бутики, а на общественные полезности вроде больниц, школ, институтов), по всем параметрам в начале войны уступающая армии Германии и её союзников, не только билась, как лев, но и за два-три года выросла над собой в сильнейшую и непобедимую армию мира, которая достигла невозможного.
Но сейчас не про Вторую мировую войну, а про вот эту потенциальную слабость постмодерна, которую нужно как-то решать, чтобы продлить его существование. Для этого, на мой взгляд, есть одна единственная возможность. Кастовость и элитаризм заложены в самих идеях постмодерна (если достижений модерна не хватает на всех, то по определению должно быть какое-то деление на людей, полулюдей и нелюдей), но для сохранения порядка этого недостаточно. Элита и сама идея кастовости общества должны быть защищены, а для этого необходим жёсткий контроль за человеческими массами и сильнейший репрессивный аппарат. Ярче всего уверенный путь к этому выражен сегодня в США. Люди, которые вполне свободно на каждом углу кричат, что Путин негодяй и все свободы нашего общества нарушены, видимо, совсем не в курсе, как с такими людьми обходятся в Америке, на иллюзорную свободу которой они пытаются равняться. Не буду останавливаться на этом подробно, поскольку на эту тему написана целая куча аналитических статей, да и красочные ролики в интернете тоже присутствуют. Думаю, не нужно рассказывать и о том, насколько в США развита слежка за людьми (количество громких судебных процессов на сей счёт растёт с каждым днём). Примеров, где человек за простое высказывание в интернете, подвергается уголовному преследованию тоже полно.
Но всё это ещё цветочки. Кастовость и элитаризм, которые станут нормой, приравняются к необходимому условию существования и безопасности государства, то есть свободомыслие и выступление против них вполне можно будет приравнять к терроризму, а против людей, которые через них угрожают стабильности великой страны, можно будет бороться теми же методами, что и против террористов. А как это сегодня делается в тех же США, все мы прекрасно знаем. В этом плане происходит любопытная рокировка. США всё менее ярко выступает против радикального ислама, вопросы глобальной борьбы с терроризмом закрываются (даже Саддама Хусейна, главную преграду на пути полюбовной дружбы с радикальными исламистами, убили), но открываются другие, весьма любопытные, вещи. Например, «Стратегия по борьбе с транснациональной организованной преступностью», которая летом была одобрена конгрессом США. Фактически американцы распространяют своё правовое поле на весь мир, развязывая себе руки в борьбе с теми, кого они сами назовут преступниками. А ведь все мы знаем, что повод найдётся всегда, была бы необходимость.
То есть, как мы видим, гайки закручиваются давно и те, кто думает, что западный путь - это путь к свободному, демократическому обществу явно ошибаются. Когда в свободе и демократии появляется добавка «капитализм и постмодерн» образуются некоторые нюансы. Свободу и демократию получают граждане, а вот, кого считать гражданами, это уже другой вопрос (за примером первой демократии Афин, где право голосовать имела малая часть общества, далеко ходить не надо). Те, кто думают, что такого деления никогда не случиться, могут посмотреть на Ливию. Много ли прав на свободу и демократию там получили сторонники Каддафи, которых было более 60% страны?
И эти закрученные гайки фантастика давно и блестяще описала. По какой-то непонятной мне причине роман Джорджа Оруэлла, проникающий в сущность олигархии и элитаризма, считают камнем, брошенным в сторону сталинизма. При этом почему-то прообразом министерства правды стало Британское министерство информации, которое в годы Второй мировой войны полностью контролировало и цензурировало распространение информации в стране и за рубежом, а вдохновение на написание романа пришло в то время, когда автор прикоснулся к проекту британской разведки, объектом которого был английский язык и народы мира, говорящие на нём. Проект основывался на работах лингвиста Огдена, который создал упрощенную версию английского языка на основе 850 базовых слов (650 существительных и 200 глаголов), использующую упрощенные правила их употребления. Получился «базовый английский» или сокращенно «Бейсик», принятый в штыки английскими интеллектуалами - авторы нового языка планировали перевод на «бейсик» всей великой английской литературы (дальнейшим развитием проекта стал перевод классической литературы на язык комиксов).
Упрощенный язык ограничивал возможности свободы выражения мысли, создавая «концентрационный лагерь разума», а основные смысловые парадигмы выражались через метафоры. В результате, создавалась новая языковая реальность, которую легко было транслировать массам и апеллировать к их чувствам через метафорически-интонационный строй языка. Возникала возможность глобальной идеологической «смирительной рубашки для сознания». При этом Оруэлла, как писателя, в определенной степени привлекали новые концептуальные разработки и способность отмены смысла средствами нового языка - всё, что не фиксируется Бейсиком, попросту не существует и наоборот: всё выраженное в Бейсике оказывается реальностью. Бейсик оказался могучим орудием трансляции и формирования упрощенной версии событий, в которой сам факт цензуры попросту не замечался и не просматривался. Нечто подобное мы наблюдаем сейчас по отношению к нашей истории и культуре, когда многие исторические процессы упрощаются донельзя, сводятся к тезисам, которые общество не захочет проверить, тем самым много томов реальной исторической правды будет убрано из реальности и из языка, заменено яркими образами, выгодными тем или иным людям (об этом процессе я уже говорил в статье «И.В. Сталин как символ советской эпохи»).
Когда я разговариваю с людьми разных профессий, они чувствуют себя ущемлёнными в том, что они получают меньше денег, в том, что они имеют право на большее количество благ. Несправедливость устройства страны или мира сводится к тому, что одним достаётся больше денег, а нам меньше. Мы выходим на площадь протестовать, снимая свой протест на новенький iPad для того, чтобы купить ещё один такой же, отняв деньги и власть у тех, кто побогаче, но уже почти не помним о тех, кому в глухих деревнях нечем кормить своих детей. Справедливость для нас хороша, когда нужно отнять у тех, кто богаче, в свою пользу. Когда эта справедливость начинает работать на то, чтобы у нас отняли те, кто беднее нас, мы сворачиваем протест и идём в свой тёплый дом, где много хороших синих ручек, но ни одной красной. Мы не хотим думать о тех, кто беднее, так же, как те, кто богаче, не хочет думать о нас. И мир изменится только тогда, когда сможет появиться другой язык. Язык красных чернил.
Оруэлла вдохновили на написание романа тенденции развития общества в целом, а не пример СССР (ведь он как раз, напротив, вовсю развивал культуру и язык своего общества, постоянно усложняя его) под боком. Он говорил о кастовости общества и необходимости защиты этих каст, о способах их защиты, которые сегодня активно развиваются и процветают, несмотря на то, что Советского союза давно нет. С его падением будущее Оруэлла, кажется, стало только ближе. Ведь в элитаризме, который описал гениальный писатель, в отличие, от социализма, где на смену частной собственности приходит общественная, выходит победителем корпоративно-элитаристическая собственность правящего слоя. Забавно, что в нашей стране этот процесс начал происходить не во время, а после коммунизма. Тот процесс, который на Западе происходит медленно и осторожно, у нас случился так же быстро, как быстро мы хотели построить капитализм. Может быть, это и есть наш шанс увидеть уродливое лицо будущего уже сегодня, ведь в западных странах процесс такой изящный и медленный, что только большие потрясения вроде финансового кризиса способны продемонстрировать реальность.
Великие проекты.
Но вернёмся к основной теме моего рассказа. Мы видим, что сегодня модерн ещё достаточно бодро шагает по Китаю, Индии, Вьетнаму (одним словом, на Востоке), но страны Европы и США давно его перешагнули, у них закончился живой материал для его реализации, а потому они перешли в постмодерн (его пространство - это Запад). Контромодерн, как уже было сказано, это радикальный ислам, который захватывает всё больше пространства на Юге. Теперь встаёт вопрос, к чему же относится Россия?
Модерн в России уже невозможен, контрмодерн возможен только в отдельных регионах. Правящая элита по понятным причинам активно пытаемся тянуться в посмодерн, хотя вряд ли нас туда кто-то пустит. Нас не ждут в европейской зоне. Это за последние 20 лет стало окончательно ясно. Нас не возьмут в мир постмодерна не только на правах США, нас туда не возьмут даже на правах Германии или Франции, ведь Россия во все времена самым ожесточённым образом сопротивлялась элитаризму и власти модерна. Войдя в мир постмодерна с нынешней силой и влиянием, Россия попытается его разрушить и установить свои правила игры. Так, где же наше место?
Сценарий этого места до сих пор не сформировался ни в кругах элиты, ни в кругах обычных людей. Элита, как уже было сказано, всё пытается осуществить невозможные сценарии: либо войти в мир постмодерна на равных с США и Европой, либо вернутся к модерну. Простые люди либо верят в один из указанных сценариев, либо не верят вообще ни во что. Есть сценарий Запада, который довольно прост и, скорее всего, получит реализацию, если ему не будет противопоставлен другой сильный и жизнеспособный путь нашей страны.
Запад понимает, что в большие проекты, не боясь, что внутри них произойдёт передел за счёт нашего влияния, нас можно взять по частям. Западный кусок с Москвой и Санкт-Петербургом, который по размерам и численности населения будет соизмерим с европейскими странами, вполне может войти в постмодерн (скорее всего, на тех же правах и с теми же последствиями, с которыми туда вошли Польша или Прибалтика). Южный кусок, если радикальный ислам там высоко поднимет голову, вполне может войти в контрмодерн. На Востоке есть регионы, в которых ещё возможен модерн. Это тот сценарий, который уничтожает историческую Россию и признаёт неспособность нашей страны придумать свой проект, как мы делали на протяжении многовековой истории. Если ты не способен придумать свой проект и привлекать в него всё новых и новых участников (наша страна росла, идя по дороге центра силы, дающего защиту слабым), то ты становишься частью чужих проектов. В случае с Россией это возможно только по частям. Думаю, вполне понятно, что окружающие нас страны уже приготовились отхватить свою часть пирога. Вопрос только в том получит больше США или Китай, чей именно проект в этом новом переделе России получит больше пользы.
Но, если нас это не устраивает, то мы должны вспомнить, что при всех своих недостатках СССР был последним сильным русским проектом, который имел и свои зоны влияния, и своё слово (тогда мы совместно с остальными центрами силы делили влияние внутри слабых стран, а не другие делили нас). Та агония, которая происходит теперь, связана именно с падением этого проекта. Страна рвётся на части, не имеет единого вектора движения, стремительно теряет самое важное - смыслы и идеалы.
Момент истины наступил. Можно либо признать величие своего пути и свою способность создавать великие проекты, либо отказаться от доставшегося нам большого наследства. Антисоветское сегодня даёт залп из всех орудий именно потому, что самый важный шаг в отказе от своего пути - это признание ошибочности и преступности последнего великого проекта нашей страны. Следом за этим будут признаны ошибкой другие исторические проекты. Потом придётся сказать, что наша страна вообще не способна создавать великое, что наш менталитет делает только кривое и неработоспособное. Когда это будет признано, альтернативного пути, кроме вхождения в чужие проекты по частям, не останется. Так что же случилось с нашим последним проектом, почему он угас?
Метафизика.
Как уже было сказано, модерн опирался на христианство, но последовательно лишал его метафизики. А потому за 19 столетие он совсем остыл. Тут-то и разгорелся красный проект, своим жаром удививший весь мир модерна, подогрел его и продлил его жизнь ещё на 80 лет. Как только коммунисты отвергли метафизику, с ними начало происходить тоже самое, что и с модерном. Удушение метафизики в нашем великом проекте привело к смерти горящих душ советских людей. Ведь человеку метафизика жизненно необходима. Он единственное существо на земле, которое понимает, что когда-то умрёт.
На эту смертность человек сначала ответил обрядами и утешением в загробной жизни. Это утешение было нужно, чтобы двигаться к прогрессу и знаниям. Советские люди двигались не ради утешения в загробной жизни, но ради будущих поколений, в определённый момент начав терять ту метафизику, которая давала утешительность собственной жизни. Но сама идея коллективизм в той или иной мере смогла дать свою утешительность, ведь это индивидуализм не может жить без метафизики вообще, а коллективизм способен выживать ради коллектива, окружающих людей. И когда у советского человека начали отнимать и коллективизм, он запутался совсем. Утешительности не осталось, вместе с ней потерялись все смыслы и все идеалы. Мобилизационный порыв закончился, а заменять его метафизикой никто не стал. И здание начало рушиться стремительно.
Метафизика единственное, что преодолевает смертную болезнь, которая обесценивает жизнь, когда падает коллективизм. Без метафизики русские теряют все смыслы. Это как раз та стена, которая защищает их от бессмысленности жизни. Именно поэтому сегодня мы видим, как сквозь асфальт девяностых, который сломал все смыслы и идеалы, прорастает зелёная «трава» - люди, тянущиеся к метафизике, сложности, великому делу. Русская душа в этом плане очень требовательна, поэтому сегодня повсеместно мы видим невозможное.
Когда-то внутри своего великого проекта мы нашли светский вариант утешения, отошедший от религии. Человек, превосходя себя и превозмогая всё, становится богом. Став им, человек может решить все божьи задачи, ведь нет предела могущества восходящего человека. Для этого человека нет нерешаемых задач. Если потребуется, он остановит даже конец света. И в советской культуре всё это было. Это решило невозможные задачи: крестьянская страна стала индустриальной, советский народ выиграл войну, отправился в космос. Достижения, которые в такой короткий срок были невыполнимы по любой логике, можно перечислять бесконечно, но коммунизм от этого пути почему-то отказался, предопределив свою смерть.
Проект шагнул в сторону индивидуализма, вместе с этим отказываясь от метафизики, от достижения невозможных задач, и в советского человека начала проникать смертная болезнь. Сегодня много говорят о том, что индустриализация, коллективизация и победа в войне не стоила принесённых жертв. Это и есть главная критическая точка споров о нашей истории. Но для чего тогда вообще человек, если он не решает невозможные задачи, принося жертвы и становясь сверхчеловеком? Для того ли, чтобы плавать в комфорте и медленно в нём деградировать, получая идеальную внешнюю среду, но не дотягиваясь до неё? Ядерная бомба создавалась для сверхчеловека, все великие советские проекты создавались для людей будущего (я видел проекты 40ых годов, в которых наши учёные предлагали способы борьбы с пробками, чтобы уже в своё время заложить фундамент для решения проблем, которые возникнут лишь лет через 60), для сверхлюдей, которые, горя в огне этого мобилизационного пути развития и превозмогая себя и время, будут восходить вверх. Но пользуются всем этим теперь маленькие людишки, а не большие советские атланты, которые верили в великое будущее и за него умирали. Поэтому так велика опасность той же ядерной бомбы и поэтому мы топчемся на месте и отказываемся от больших задач. Мы просто к этой среде не готовы, мы не умеем ей правильно пользоваться.
Сверхмодерн?
Советское общество, не получив вовремя метафизику, устало, его иммунитет ослаб, оно стало падким до материальных благ и заинтересовалось не великим восхождением вверх и превращением в сверхчеловека, а количеством сортов колбасы на прилавках и возможностью ездить за границу, ведь оргии и вакханалии, роскошь, в которых личность скукоживается и желание «быть» заменяется желанием «иметь», - единственный способ защиты от смертной болезни, если нет метафизики. Ослабленный иммунитет немедленно пустил в организм нашего общества все вирусы, все болезни эпохи. Смыслы ослабевают, и человек превращается в безумного потребителя. Мы получили их сполна и в 80ых, и в 90ых, когда Горбачёв и Ельцин открыли табуну, соскучившемуся по потреблению, все двери. И этот табун ломанулся, забыв про последние смыслы, про последнюю мораль. Остановка этого безумия началась только с концом 90ых, когда люди вдруг остановились и сказали: «Так, подождите, куда это мы уже пришли и куда придём завтра?»
Вполне понятно, что новый великий проект должен начаться с тех самых красных чернил, которыми можно будет написать, что случилось со страной и миром вокруг неё. Новый проект должен начаться не с митингов и протестов, а с понимания того, за что именно наше общество должно сегодня бороться. Поняв это, оно выйдет драться за большое будущее, а не против плохого настоящего, но понять этого нельзя, оставшись в рамках тех самых синих чернил, не перейдя на другой язык.
И, конечно, нельзя начать строить новый проект, без выздоровления, без поиска метафизики, которая ляжет в его основу. Россия на это способна. Она может развиваться за рамками правил модерна и доказала это. Только у неё одной есть бесценный опыт в виде СССР, который доказывает, что это можно делать. Все остальные страны либо развиваются по правилам модерна, либо не развиваются вообще. Учитывая то, что модерн стремительно падает, а на смену ему приходят модели с медленным развитием или вообще без него (постмодерн и контрмодерн), уникальный путь России, которая может предложить свой новый великий проект сверхмодерна, становится шансом не только для неё, но и для всего мира. Шансом на то, что развитие человечества не остановится, его огонь не погаснет окончательно.
(за материал для осмысления и написания этой статьи спасибо политологу Сергею Кургиняну и всему сообществу «Суть времени»)