Алуштинский шторм.
Шторм - лучшее морское время, если он не продолжается весь отдых, а приходит одним днем, выплескивая всю свою силу и создавая виды и ощущения лучшие из тех, что можно увидеть на побережье. Дни шторма даже на всегда пьяном и веселом студенческом выезде проходят не так, как все остальные. Люди заражаются вдумчивостью, легкой тоской и сонливостью погоды легче, чем простудой, гриппом и всеми остальными глупостями, которые так часто сопровождают отдых. Люди, приклеенные к скамейкам вдоль моря и к парапету набережной, задумчиво смотрят вдаль и говорят нарочито медленно.
Море бросает соленые, грязные капли через парапет прямо на плитку набережной, заставляя людей пугливо отпрыгивать в сторону. Я брожу по длинному пирсу и смотрю на силу моря, которое напористо, но при этом удивительно спокойно. Так же хладнокровно оно сжирает лодки, проглатывает корабли и ломает пополам огромные лайнеры. Так же спокойно оно обрывает жизни смелых людей, не испугавшихся противостоять ему и не знавших, что морю можно только подчиниться, других способов выжить в шторм нет.
Море под моими ногами большим шершавым языком слизывает грязь со старых бетонных пирсов. Этой силы хватает на то, чтобы выдирать у отдыхающих шлёпки и оставлять их в морской пучине навсегда. Пенная толпа бежит по бетону к берегу, выбрасывая брызги вверх и моча мои уже изрядно промокшие бриджи, холодными каплями кусая за лицо. Если встать выше, то только самые смелые волны дотягиваются до моих ног, а те, что способны коснуться лица, вообще уникальны.
Море будто играет со мной в игру. Я ищу на бетоне положение, в котором вода будет касаться лишь моих ступней, а оно меняет скорость и накал, чтобы забрызгать одежду и волосы. И в этой борьбе я нахожу позу, в которой поток морских брызг пролетает прямо перед моим лицом и сразу за моей спиной. Я изредка вытягиваю вперед ногу, чтобы коснуться волны и почувствовать силу гейзера, бьющего вверх при столкновении волны с камнем. Людям за моей спиной, наверное, кажется, что я сошел с ума и давно вымок до нитки, но море в нашем соревновании успело только намочить края футболки, вымочить насквозь одну штанину, и разок зацепиться пальцами брызг за телефон в моих руках.
Чайки сошли с ума, они носятся по небу из стороны в сторону и не просто остротой перьев разрезают горизонт, а, кажется, пытаются изорвать его в клочья, смять, разрушить. Они исчезают с неба только в ту секунду, когда оно темнеет и желто-розовый послезакатный свет остается только у верхушек гор, путаясь в деревьях на их вершинах вместе с серыми облаками, похожими на мрачные тени на ярком горизонте.
На набережной вспыхивают фонари, освещающие путь для неспешных прохожих, выбравшихся погулять по плитке набережной, которая днем сильно обжигает ноги, после ужина, чтобы почувствовать внутри себя что-то, что никогда не смогут передать снимком со своего фотоаппарата, хотя тщетные попытки щелкать затвором никогда не останавливаются. Но на снимок не попадет ни влажный морской воздух, ни едкий запах моря, крутящего вихри из гальки побережья, ни шипение волн, которое легко перекрикивает музыку из моих наушников, задавая собственный мотив, диктуя свои правила. На пленке не будет их ощущений, которые возможны только здесь и сейчас и не будут понятны и объяснимы уже через день. Через полгода они покажутся глупостью, через год их неистовая важность умрет, через два - не останется даже силы смысла. Того самого, который толкнул достать из сумки фотоаппарат.
Тем временем, солнечный свет уступает место лунному. Во время этих сумерек небо смотрится особенно грозно и мрачно, будто хмурит брови и недовольно тем, что ни солнце, ни луна не красит его поверхность в блестящее.
Мне, стоя в белой пелене морских брызг, неистово хотелось быть рядом с кем-то дорогим и очень близким. Сжимать в объятьях кого-то хрупкого и любимого и говорить: «Ничего не бойся!». - чувствуя вкус соли в поцелуе, который принадлежит уже не только нам, но и морю.
На этом пирсе, намокая от волн, в которых путаются мысли, я безрезультатно пытался разложить по полочкам все то, что навалилось на меня за этот отдых. Так складывается, что места именно такой силы способны изменить твою жизнь навсегда. И у меня это случается именно здесь уже второй раз. Уезжая из Москвы, когда нас провожал дождь и небо, укутанное в туман, сквозь которое пытался пробиться грязно-розовый восход солнца, я и подумать не мог, что из ностальгического, спокойного отдыха получится то, что изменит мою жизнь навсегда.
Возвращение сюда после трехлетнего перерыва, проведенного в путешествиях по заграничным странам, красивым и притягательным, но не родным, казалось делом довольно простым. В лагере МАИ-Алушта все знакомо и близко, как на второй родине. На сей раз, конечно, чуть меньше знакомой людской толпы, но все те же пьяные, послезакатные вечера; прохладные, ветреные ночи, согретые танцами и объятьями близких людей; розовые восходы, утопающие в море и горах; дымные кальяны на длинных волнорезах рядом с громким шепотом моря последующие сонные дни, в которых чистое небо над головой, палящее солнце, обжигающее тела на галечных пляжах, ленивая походка на набережной, прохладные соленые купания, попытки сочинять шутки для КВН, вечерний спорт из бега на гору, футбольно-теннисных игр и сопутствующей беготни.
Здесь по-прежнему все как будто априори знают друг друга, улыбаясь или кивая головой при встрече. У моря по вечерам всё так же удивительно много задумчивых людей. Они всегда смотрят вдаль и занимают уши громкой музыкой или песней неспешных разговоров с кем-то, кто находится рядом. А здесь рядом почти всегда кто-то есть.
По вечерам и ночью здесь непременный запах женских духов, нескромные платья, тяжесть громкой музыки, реки алкоголя и прочие любопытства, благодаря которым невозможно скучать. Даже если уже сотню раз прошелся по набережной от дальнего пирса, до бара Жемчужина, сто первый все равно будет интересным. Таковы правила этого мира обожженных тел и душ. И не так уж и важно, чем именно они обожжены. Ярким солнцем или крепкой водкой, силой маёвского студенческого духа или пьяным угаром местных баров. Важно то, что много лет подряд люди возвращаются сюда снова и снова, чтобы почувствовать что-то, что никогда потом не смогут в полной мере объяснить.
Объяснений не получается, но остаётся много воспоминаний, связанных с этим местом, спрятаны в разных уголках памяти. Они бывают и хорошими, и дурными, связаны со смехом и слезами, весельем и печалью. Не верьте тем, кто называет родным место, с которым его связывает только хорошее. По-настоящему сроднится можно только с тем местом, где ты помнишь и хорошее, и плохое.
Море не унимается и в одну секунду доказывает мне, что его невозможно победить ни силой, ни хитростью. По пирсу несется волна, которая не просто ударят меня в грудь, она накрывает меня с головой и бежит дальше, как ни в чем не бывало, оставляя меня на пустом пирсе полностью мокрым, единственная, уникальная, неповторимая, будто пущенная морем специально по мою душу.
Я иду по пирсу вперед, пока следующие волны достают до моих колен, будто зачарованный морем. Пирс заканчивается, а мне хочется идти дальше вперед, не останавливаться. Покатый спуск тянет вперед и ноги по щиколотку утопают в мягкой волне. Мне хочется шагнуть вперед и броситься в море, чтобы соединиться с ним. Не для новой борьбы, а для давно забытого чувства, когда море несет тебя, а ты не сопротивляешься и не боишься, потому что доверяешь ему.
Я плавал в шторм ночью лишь однажды, и случилось это именно здесь. Тогда я, дождавшись прохода очередной волны, бросился с пирса в воду и поплыл прочь от берега. Сначала я сопротивлялся морю, а потом понял, что у меня все равно нет никаких шансов противостоять ему. С моря видно только мутные пятна фонарей, из-за чего кажется, что берег очень далеко. Пирсы исчезают сразу, как только ты отплывешь от них на 10 метров, а потому ориентироваться почти невозможно. Но я помню, что мне не было страшно. Я боялся не моря и его силы, которая проглотит меня, не подавившись, я страшился только того, что очередная волна стукнет меня спиной о пирс, переломав кости, а потому инстинктивно делал именно то, что кажется наиболее нелогичным. Плыл прочь от берега, чтобы почувствовать силу моря подальше от бетона пирсов.
Сегодня, стоя на том же изъеденном солью пирсе, я очень хотел прыгнуть в море, но почему-то чувствовал, что боюсь его. То ли закончилась вся моя юношеская смелость, то ли я повзрослел и осознал что-то новое. То самое, что крепче держит нас на этой земле, останавливая безрассудства. А потому я просто разворачиваюсь и иду обратно к берегу. В ту минуту, как никогда, я чувствую, как много неожиданностей сулит этот алуштинский отдых и глубина запущенных в августе изменений будет намного острее и всеобъемлющей, чем мне казалось ещё несколько дней назад. И обычный приморский шторм становится штормом жизни отдельно взятого человека. Чистое небо над головой и полный штиль ещё впереди, а пока нужно крепче держаться за свой маленький плот.
Вставая на новую тропинку, я испытываю небывалые по силе ощущения. В самом начале пирса мои старые, испорченные водой и солнцепёком шлёпки. Но на этой тропе они сразу становятся какими-то новыми и способны пройти ещё миллион километров.
Море бросает соленые, грязные капли через парапет прямо на плитку набережной, заставляя людей пугливо отпрыгивать в сторону. Я брожу по длинному пирсу и смотрю на силу моря, которое напористо, но при этом удивительно спокойно. Так же хладнокровно оно сжирает лодки, проглатывает корабли и ломает пополам огромные лайнеры. Так же спокойно оно обрывает жизни смелых людей, не испугавшихся противостоять ему и не знавших, что морю можно только подчиниться, других способов выжить в шторм нет.
Море под моими ногами большим шершавым языком слизывает грязь со старых бетонных пирсов. Этой силы хватает на то, чтобы выдирать у отдыхающих шлёпки и оставлять их в морской пучине навсегда. Пенная толпа бежит по бетону к берегу, выбрасывая брызги вверх и моча мои уже изрядно промокшие бриджи, холодными каплями кусая за лицо. Если встать выше, то только самые смелые волны дотягиваются до моих ног, а те, что способны коснуться лица, вообще уникальны.
Море будто играет со мной в игру. Я ищу на бетоне положение, в котором вода будет касаться лишь моих ступней, а оно меняет скорость и накал, чтобы забрызгать одежду и волосы. И в этой борьбе я нахожу позу, в которой поток морских брызг пролетает прямо перед моим лицом и сразу за моей спиной. Я изредка вытягиваю вперед ногу, чтобы коснуться волны и почувствовать силу гейзера, бьющего вверх при столкновении волны с камнем. Людям за моей спиной, наверное, кажется, что я сошел с ума и давно вымок до нитки, но море в нашем соревновании успело только намочить края футболки, вымочить насквозь одну штанину, и разок зацепиться пальцами брызг за телефон в моих руках.
Чайки сошли с ума, они носятся по небу из стороны в сторону и не просто остротой перьев разрезают горизонт, а, кажется, пытаются изорвать его в клочья, смять, разрушить. Они исчезают с неба только в ту секунду, когда оно темнеет и желто-розовый послезакатный свет остается только у верхушек гор, путаясь в деревьях на их вершинах вместе с серыми облаками, похожими на мрачные тени на ярком горизонте.
На набережной вспыхивают фонари, освещающие путь для неспешных прохожих, выбравшихся погулять по плитке набережной, которая днем сильно обжигает ноги, после ужина, чтобы почувствовать внутри себя что-то, что никогда не смогут передать снимком со своего фотоаппарата, хотя тщетные попытки щелкать затвором никогда не останавливаются. Но на снимок не попадет ни влажный морской воздух, ни едкий запах моря, крутящего вихри из гальки побережья, ни шипение волн, которое легко перекрикивает музыку из моих наушников, задавая собственный мотив, диктуя свои правила. На пленке не будет их ощущений, которые возможны только здесь и сейчас и не будут понятны и объяснимы уже через день. Через полгода они покажутся глупостью, через год их неистовая важность умрет, через два - не останется даже силы смысла. Того самого, который толкнул достать из сумки фотоаппарат.
Тем временем, солнечный свет уступает место лунному. Во время этих сумерек небо смотрится особенно грозно и мрачно, будто хмурит брови и недовольно тем, что ни солнце, ни луна не красит его поверхность в блестящее.
Мне, стоя в белой пелене морских брызг, неистово хотелось быть рядом с кем-то дорогим и очень близким. Сжимать в объятьях кого-то хрупкого и любимого и говорить: «Ничего не бойся!». - чувствуя вкус соли в поцелуе, который принадлежит уже не только нам, но и морю.
На этом пирсе, намокая от волн, в которых путаются мысли, я безрезультатно пытался разложить по полочкам все то, что навалилось на меня за этот отдых. Так складывается, что места именно такой силы способны изменить твою жизнь навсегда. И у меня это случается именно здесь уже второй раз. Уезжая из Москвы, когда нас провожал дождь и небо, укутанное в туман, сквозь которое пытался пробиться грязно-розовый восход солнца, я и подумать не мог, что из ностальгического, спокойного отдыха получится то, что изменит мою жизнь навсегда.
Возвращение сюда после трехлетнего перерыва, проведенного в путешествиях по заграничным странам, красивым и притягательным, но не родным, казалось делом довольно простым. В лагере МАИ-Алушта все знакомо и близко, как на второй родине. На сей раз, конечно, чуть меньше знакомой людской толпы, но все те же пьяные, послезакатные вечера; прохладные, ветреные ночи, согретые танцами и объятьями близких людей; розовые восходы, утопающие в море и горах; дымные кальяны на длинных волнорезах рядом с громким шепотом моря последующие сонные дни, в которых чистое небо над головой, палящее солнце, обжигающее тела на галечных пляжах, ленивая походка на набережной, прохладные соленые купания, попытки сочинять шутки для КВН, вечерний спорт из бега на гору, футбольно-теннисных игр и сопутствующей беготни.
Здесь по-прежнему все как будто априори знают друг друга, улыбаясь или кивая головой при встрече. У моря по вечерам всё так же удивительно много задумчивых людей. Они всегда смотрят вдаль и занимают уши громкой музыкой или песней неспешных разговоров с кем-то, кто находится рядом. А здесь рядом почти всегда кто-то есть.
По вечерам и ночью здесь непременный запах женских духов, нескромные платья, тяжесть громкой музыки, реки алкоголя и прочие любопытства, благодаря которым невозможно скучать. Даже если уже сотню раз прошелся по набережной от дальнего пирса, до бара Жемчужина, сто первый все равно будет интересным. Таковы правила этого мира обожженных тел и душ. И не так уж и важно, чем именно они обожжены. Ярким солнцем или крепкой водкой, силой маёвского студенческого духа или пьяным угаром местных баров. Важно то, что много лет подряд люди возвращаются сюда снова и снова, чтобы почувствовать что-то, что никогда потом не смогут в полной мере объяснить.
Объяснений не получается, но остаётся много воспоминаний, связанных с этим местом, спрятаны в разных уголках памяти. Они бывают и хорошими, и дурными, связаны со смехом и слезами, весельем и печалью. Не верьте тем, кто называет родным место, с которым его связывает только хорошее. По-настоящему сроднится можно только с тем местом, где ты помнишь и хорошее, и плохое.
Море не унимается и в одну секунду доказывает мне, что его невозможно победить ни силой, ни хитростью. По пирсу несется волна, которая не просто ударят меня в грудь, она накрывает меня с головой и бежит дальше, как ни в чем не бывало, оставляя меня на пустом пирсе полностью мокрым, единственная, уникальная, неповторимая, будто пущенная морем специально по мою душу.
Я иду по пирсу вперед, пока следующие волны достают до моих колен, будто зачарованный морем. Пирс заканчивается, а мне хочется идти дальше вперед, не останавливаться. Покатый спуск тянет вперед и ноги по щиколотку утопают в мягкой волне. Мне хочется шагнуть вперед и броситься в море, чтобы соединиться с ним. Не для новой борьбы, а для давно забытого чувства, когда море несет тебя, а ты не сопротивляешься и не боишься, потому что доверяешь ему.
Я плавал в шторм ночью лишь однажды, и случилось это именно здесь. Тогда я, дождавшись прохода очередной волны, бросился с пирса в воду и поплыл прочь от берега. Сначала я сопротивлялся морю, а потом понял, что у меня все равно нет никаких шансов противостоять ему. С моря видно только мутные пятна фонарей, из-за чего кажется, что берег очень далеко. Пирсы исчезают сразу, как только ты отплывешь от них на 10 метров, а потому ориентироваться почти невозможно. Но я помню, что мне не было страшно. Я боялся не моря и его силы, которая проглотит меня, не подавившись, я страшился только того, что очередная волна стукнет меня спиной о пирс, переломав кости, а потому инстинктивно делал именно то, что кажется наиболее нелогичным. Плыл прочь от берега, чтобы почувствовать силу моря подальше от бетона пирсов.
Сегодня, стоя на том же изъеденном солью пирсе, я очень хотел прыгнуть в море, но почему-то чувствовал, что боюсь его. То ли закончилась вся моя юношеская смелость, то ли я повзрослел и осознал что-то новое. То самое, что крепче держит нас на этой земле, останавливая безрассудства. А потому я просто разворачиваюсь и иду обратно к берегу. В ту минуту, как никогда, я чувствую, как много неожиданностей сулит этот алуштинский отдых и глубина запущенных в августе изменений будет намного острее и всеобъемлющей, чем мне казалось ещё несколько дней назад. И обычный приморский шторм становится штормом жизни отдельно взятого человека. Чистое небо над головой и полный штиль ещё впереди, а пока нужно крепче держаться за свой маленький плот.
Вставая на новую тропинку, я испытываю небывалые по силе ощущения. В самом начале пирса мои старые, испорченные водой и солнцепёком шлёпки. Но на этой тропе они сразу становятся какими-то новыми и способны пройти ещё миллион километров.