Женщины правого крыла - Глава 3. Аборты, часть 3
Originally posted by a_dworkin_ru at Женщины правого крыла - Глава 3. Аборты, часть 3
Перевод третьей части главы "The Abortion" из книги "Right-wing Women: The Politics of Domesticated Females".
Перевод: sadcrixivan, void_hours.
Редактура: caballo_marino, void_hours.
Перейти к началу книги
Перейти к началу главы
Норман Мейлер в шестидесятых как-то заметил, что главная проблема сексуальной революции - то, что она попала в плохие руки. Он был прав. Это были руки мужчин.
В моде была идея, что е...ля хороша сама по себе - так хороша, что чем ее больше, тем лучше. В моде была идея, что каждый должен трахаться с кем и когда пожелается: девушкам было положено хотеть, чтобы их трахали, и как можно чаще. Увы, для женщины при достаточном количестве партнеров «как можно чаще» означает «безостановочно». Мужчины, говоря о частоте, ориентируются на собственные особенности эрекции и эякуляции. Женщины оказывались вые…ными гораздо чаще, чем мужчины е…лись.
Философия сексуальной революции зародилась задолго до шестидесятых. Ее идеи периодично проглядывают в различных левых идеологиях и движениях - в большинстве стран, в разные периоды, находя воплощение в самых разных левых «веяниях». Буйные шестидесятые, отгремевшие в США и отозвавшиеся в Западной Европе раскатами разной тональности, отличались особой демократичностью. Не нужно было читать Вильгельма Райха (хотя находились и те, кто все же штудировал его), чтобы понять, что к чему. Все было предельно просто. Гнусные ублюдки, не желавшие заниматься любовью, занимались войной. Мальчики, занимавшиеся любовью, воевать отказались. Прекрасные дети цветов, они мечтали о мире и все разливались о любви, любви, любви - не о романтической страсти, но о любви ко всему роду человеческому (женщины воображали, что это включает и их). Они отпускали волосы, разрисовывали красками лица, носили цветастые одежды и рисковали тем, что их примут за девчонок. Отказавшись пойти на войну, они выставили себя трусами, слюнтяями, слабаками, девчонками. Немудрено, что девочки шестидесятых видели в этих мальчиках своих лучших друзей, верных союзников, возлюбленных - во всех без исключения.
Эти девочки были настоящими идеалистками. Они искренне ненавидели войну во Вьетнаме, хотя им, в отличие от мальчиков, она не угрожала. Они ненавидели расовые и сексуальные предрассудки в отношении черных - в первую очередь, черных мужчин, которые, как им казалось, подвергались особому риску. И хотя далеко не все эти девочки были белыми, объектом сочувствия все равно оставался черный мужчина, именно его им хотелось защитить от погромов на почве расизма. Изнасилование считалось расистским мифом: не явлением, которое существует в действительности и используется в расистском контексте с целью выделить и уничтожить черных мужчин наиболее специфичным и стратегическим образом, а чистой воды выдумкой, порождением одержимого ненавистью воображения. Эти девочки были идеалистками, потому что, в отличие от мальчиков, многие из них пережили изнасилование - эта опасность грозила именно им.
Эти девочки были идеалистками в первую очередь потому, что они так глубоко уверовали в идеалы мира и свободы, что забрали себе в голову, будто эти принципы распространяются и на них самих. Они знали, что их матери не были свободны - они видели маленькие, ограниченные, женские жизни своих матерей - и захотели себе другой доли. Они приняли мужское определение сексуальной свободы, поскольку оно отделяло их от матерей сильнее, чем любая другая идея или практика. В то время как матери считали секс делом секретным и личным, сопряженным с огромным страхом и стыдом, эти девочки провозгласили секс своим правом, удовольствием и свободой. Они смеялись над глупостью своих матерей и объединились на откровенно сексуальных условиях с длинноволосыми мальчиками, которые хотели мира, свободы и е…ли во всем мире. Именно такое восприятие мира и побудило девочек уйти из дома, где их матери влачили жизнь пленниц или автоматов, в мир, который они надеялись превратить в лучший из домов. Иными словами, они ушли не на поиски сексуальных приключений в сексуальных джунглях, а в надежде обрести дом, который был бы теплее, добрее, больше и приветливее.
Сексуальный радикализм определялся в классических мужских категориях: количество партнеров, частота сношений, сексуальное разнообразие (например, групповой секс), постоянная готовность заняться сексом. Предполагалось, что мальчики и девочки находятся в практически одинаковых условиях: двое, трое или любое другое количество длинноволосых человек живут коммуной. Именно это снижение гендерной полярности и пленяло девочек, даже после того, как е…ля показала, что эти мальчики - все-таки мужчины. Среда контркультуры не была свободна от сексуального принуждения - оно было не редкостью, но все же мечта не умирала. Лесбийство никогда не воспринималось как самостоятельный вид любви, а только как «клубничка», ублажение вуайеристских фантазий мужчины, которое должно было привести к последующему траханью двух разгоряченных женщин - и все равно, мечта не умирала. С идеей мужской гомосексуальности временами заигрывали, ее в какой-то мере терпели, но в целом презирали и боялись, потому что гетеросексуальным мужчинам, даже если они с головы до ног увешаны цветами, нестерпима сама мысль, что их могут трахнуть, «как женщину», - и все равно, мечта не умирала.
Мечта, жившая в сердцах этих девочек, была по сути своей мечтой о сексуальной и социальной эмпатии, которая разорвала бы оковы гендера, мечтой о половом равенстве, которое основывалось бы на том, что объединяет мужчин и женщин, на том, что взрослые пытались убить в нас, заставив повзрослеть. Они желали человеческой общности без разделения по полу, как тогда, в детстве, до того как девочек начали ломать и сегрегировать. Они мечтали о выходе за рамки полового разделения: о преодолении абсолютной дихотомии «мужское-женское», принятой в мире взрослых, которые занимались войной, а не любовью. Эти девочки мечтали стать менее женственными в мире, который был бы менее маскулинным. Это была эротизация братского равенства, а не традиционного мужского доминирования.
И все же, как страстно они того ни желали, мечта не стала реальностью. Сколь усердно ни притворялись перед самими собой, выдавая желаемое за действительное, мечта не стала реальностью. Сколько ни кочевали из коммуны в коммуну, от мужчины к мужчине с проповедями своих идеалов, мечта не стала реальностью. Ни ручная выпечка хлеба, ни участие в демонстрациях против войны не приблизили мечту хоть сколько-нибудь. Девочки шестидесятых жили в том, что марксисты называют (но в данном случае не спешат признать таковым) «противоречием». Пытаясь уничтожить гендерные ограничения при помощи того, что им казалось единым стандартом практик сексуального освобождения, они лишь сильнее увязали в самом гендерно укрепляющем акте - е…ле. Мужчины взрослели, становились все более маскулинными, и мир контркультуры все глубже прогружался в агрессивное мужское доминирование.
Эти девочки стали женщинами - они обнаружили, что ими владеет мужчина, или же мужчина и его приятели (на языке контркультуры его и ее братья), что ими обмениваются, их трахают группами, коллекционируют, коллективизируют, объективизируют, используют для съемок в порнографии и снова вытесняют на традиционные женские роли. Если говорить о фактической стороне вещей, то сексуальное освобождение в шестидесятых годах практиковалось огромным количеством женщин, и оно не сработало - то есть, не освободило их. Его задача, как оказалось, состояла в том, чтобы предоставить мужчинам возможность свободно трахать женщин безо всяких буржуазных ограничений, и в этом оно преуспело. Для женщин же оно обернулось усугублением женского сексуального опыта - прямой противоположностью тому, о чем мечтали юные идеалистки. Познав все многообразие мужчин во всем многообразии обстоятельств, женщины, которые не были проститутками, открыли для себя безличную, классовую природу своей сексуальной функции. Они узнали, что их индивидуальные, эстетические, этические и политические чувства (объявленные мужчинами женскими, буржуазными и пуританскими) не значили для их любовников ровным счетом ничего. Сексуальный стандарт был таков: мужчина трахал женщину и женщины служили ему, но он не служил женщинам.
Движение за сексуальное освобождение шестидесятых ни в своей идеологии, ни на практике не признавало проблему насилия над женщинами и их подчиненного положения. Предполагалось, что - при условии раскрепощения подавленной сексуальности - каждый хочет заниматься сексом круглые сутки (у мужчины, конечно, могут найтись дела и поважнее, женщина же не имеет сколько-нибудь уважительных причин не желать трахаться). Считалось, что если женщине неприятен проникающий секс, или если она не испытывает от него оргазма, или если она не хочет заниматься им в определенное время и с определенным мужчиной, или если хочет поменьше партнеров, или устает, или сердится, - все это свидетельствует о ее подавленной сексуальности. Е…я как таковая мыслилась свободой как таковой.
Когда же случалось изнасилование - очевидное, однозначное, жестокое изнасилование, - на него закрывали глаза. Зачастую его игнорировали из политических соображений: например, когда насильник был черным, а женщина белой. Примечательно, что изнасилование, совершенное из расистских побуждений, чаще признавалось таковым, но в конечном итоге его тоже оставляли без внимания. Когда же белый мужчина насиловал белую женщину, то для описания этого события просто не было слов. Такие изнасилования находились за рамками политического дискурса того поколения, а потому их как будто не существовало вовсе. В тех случаях, когда черную женщину насиловал белый, вероятность признания случившегося зависела от текущих договоренностей между черными и белыми мужчинами относительно этой социальной территории: пользуются ли они в настоящее время женщинами сообща или же дерутся за них. Наконец, когда черную женщину насиловал черный мужчина, на нее возлагалась ответственность скрывать перенесенное насилие, чтобы не поставить под удар мужчин своей расы, преследуемых в первую очередь посредством обвинений в изнасиловании.
Избиения и изнасилования были в лоне контркультуры нередкими явлениями, еще чаще встречалось социальное и экономическое принуждение женщин к сексу. И вместе с тем никто не усматривал противоречия между сексуальным принуждением и сексуальной свободой: одно не исключало другого. Бытовало негласное убеждение, что если бы женщины не были сексуально закрепощены, то и в применении силы не было бы надобности - они сами бы хотели трахаться круглые сутки, так что на пути к свободе стоит не насилие, а подавление сексуальности.
Идеология сексуальной свободы, ни в своей популярной трактовке, ни в классической лево-либеральной версии, не критиковала, не анализировала и не порицала принуждение к сексу, не требовала положить конец сексуальному и социальному подчинению женщин мужчинам: и то, и другое просто-напросто не признавалось. Вместо этого постулировалось, что свобода для женщины заключается в том, чтобы ее трахало как можно больше мужчин - своего рода горизонтальная мобильность все в том же подчиненном положении. Принуждение к сексу, изнасилования, избиения никак не порицались, за исключением случаев, когда в них винили самих женщин - обычно за то, что не уступили сразу.
Большинство этих женщин и хотело бы уступать - им хотелось вкусить обещанной сексуальной свободы, - но даже у них были свои границы, предпочтения, вкусы, желание близости с одними мужчинами, но не с другими, не то настроение, не обязательно связанное с менструациями или фазами луны, дни, когда хотелось поработать или почитать; и их наказывали за этот мелкобуржуазный грешок - сексуальное пуританство, за эти жалкие притязания на изъявление жалкой воли, посмевшее пойти вразрез с волей их братьев-любовников: против них часто использовали силу, угрозы, унижения, или же их просто выбрасывали. В принуждении к сексуальному подчинению подрыва власти цветов, свободы, политической корректности и справедливости никто не видел.
В саду земных наслаждений, известном как контркультура шестидесятых, беременность была помехой, и помехой очень грубой - даже в те времена и в той среде она была одним из немногих настоящих препятствий для е…ли по первому запросу мужчины. Угроза беременности поселяла в женщинах сомнения, делала несговорчивыми, тревожными, сердитыми, беспокойными, - хуже того, побуждала говорить «нет». Раздобыть противозачаточные таблетки в шестидесятых было делом не из простых, другие же методы часто подводили. Труднее всего приходилось незамужним: средства контрацепции, в том числе диафрагмы, часто были для них недоступны, а аборты - нелегальны и очень опасны. Страх беременности давал веские основания отказаться от секса: не пустую отговорку, а солидный довод, который не развеять обаянием и уговорами, перед которым пасует даже самый хитроумный и неотразимый аргумент - сексуальное освобождение. Особенно трудно было уговорить женщин, которые уже делали подпольный аборт. Что бы они ни думали о е…ле, как бы ни относились к ней - любили ли ее или только мирились с ней, - им было слишком хорошо известно, что она может привести к крови и невыносимой боли, а еще они знали, что мужчинам это ничего не будет стоить - разве что придется малость раскошелиться. Беременность была материальной реальностью, и спорить с этой реальностью было бесполезно.
Одной из тактик, использовавшихся против повышенной тревожности, вызванной возможностью забеременеть, являлось превознесение до небес «естественных» женщин. Эти женщины были «естественными» во всех отношениях: они хотели естественной е…ли (никакой контрацепции, несмотря на возможные последствия), а заодно и органических овощей. Другим методом была пропаганда коммунального воспитания детей, обещание растить их общими силами. Женщин не наказывали за рождение ребенка традиционным образом - их не считали «испорченными» и не осуждали, но все же частенько бросали. Женщина с ребенком - бедняки и в какой-то степени изгои - бродили по контркультурной среде, снижая уровень гедонизма в общинах, в которые они вторгались: эта пара была живым воплощением реальности совсем иного рода, и этой реальности были не рады. Одинокие женщины, силящиеся воспитывать своих детей «свободными», путались под ногами у мужчин, для которых свобода означала е…лю; а е…ля для мужчин заканчивается тогда, когда заканчивается. Женщины с детьми отрезвляли других женщин, зароняли в них тревогу, заставляли держаться начеку. Беременность, ее реальность, срабатывала как антиафродизиак. Беременность, ее бремя, мешала мальчикам-цветам трахать девочек, которые не хотели пихать в себя железный крюк или платить кому-то, кто сделает это за них, и к тому же не хотели умирать.
Именно помехи, которые беременность создавала для е…ли, сделали аборт высокоприоритетной политической проблемой для мужчин в 1960-х - не только для зеленой молодежи, но и для мужчин постарше, снимавших с контркультуры сексуальные сливки, и даже для мужчин более традиционных убеждений, время от времени потрахивавших девочек-хиппи. Декриминализация абортов - именно такова была провозглашенная ими политическая цель - считалась последним рубежом: она сделает женщин абсолютно доступными, абсолютно «свободными». Без абортов по запросу сексуальная революция была бы неосуществима. Без абортов по запросу е…ля по запросу никогда не стала бы доступной мужчинам. Противоабортное законодательство угрожало самому ценному - потрахушкам. И не просто потрахушкам, а таким утехам, о каких с незапамятных времен грезило несметное количество мальчиков и мужчин - со множеством девчонок, которые на все согласны, в любое время, без вступления в брак, задаром, со всяким желающим. Левое движение, которым заправляли мужчины, агитировало, боролось, требовало, организовывалось и даже предоставляло политические и экономические ресурсы для отстаивания права на аборт. Левые были чрезвычайно решительно настроены в этом вопросе.
И тут, в самом конце шестидесятых, женщины, которые были радикальными в понимании контркультуры, - политически и сексуально активные женщины - стали радикальными в совершенно новом смысле: они стали феминистками. Это были не домохозяйки из книги Бетти Фридан. Это были женщины, протестовавшие на улицах против войны во Вьетнаме, некоторые из них успели поучаствовать в борьбе за гражданские права для черных на Юге. Они повзрослели на задворках этой борьбы, и, бог свидетель, их много трахали. Как рассказала Мардж Пирси в своей статье 1969 года о сексе и политике в мире контркультуры:
Набор обслуживающего персонала через постель - всего лишь крайняя форма того, что во многих местах считается самым обычным делом. Мужчина может привести женщину в организацию, вступив с нею в связь, он же может выставить ее оттуда, разорвав отношения. Мужчина может добиться изгнания женщины только потому, что она ему надоела, залетела, или сам он увлекся другой; и это решение не встретит ни малейших возражений. Известны случаи, когда женщину исключали из группы по той лишь причине, что один из лидеров в постели с нею показал себя импотентом. Если хозяин жизни вместе с женщиной входит в комнату, полную себе подобных, и не представляет ее, никто не соизволит поинтересоваться, как ее зовут, или хотя бы просто отметить ее присутствие. Отношения между полами здесь регулируются этикетом, более подходящим для отношений хозяина и слуги.
Или, как выразилась Робин Морган в 1970 году, «[м]ы взглянули врагу в лицо и увидели, что им был наш друг. И он опасен». Признавая существование принуждения к сексу, столь распространенного в контркультурной среде, она писала: «Это было болезненным открытием - столкнуться с тем, что на Вудстоке или Алтамонте женщину, которая не желала быть изнасилованной, объявляли святошей или занудой».
С этого все и началось: с постепенного осознания, что братья-любовники были сексуальными эксплуататорами, такими же циничными, как и любой другой эксплуататор, - что они помыкали женщинами и унижали их, использовали для получения и консолидации власти, использовали для секса и грязной работы, использовали и выбрасывали. С осознания того, что братья-любовники совершенно равнодушны к проблеме изнасилований - они получают желаемое, не останавливаясь ни перед чем. С осознания того, что всю реальную работу по достижению социальной справедливости в левом движении тащили на себе сексуально эксплуатируемые женщины. «Конечно, - писала Робин Морган в 1968 году, - даже реакционер способен разглядеть всю абсурдность ситуации, когда некий юный “революционер” - якобы посвятивший жизнь построению нового, свободного социального порядка, который придет на смену тому порочному строю, в котором мы живем сейчас, - поворачивается и, не меняясь в лице, велит своей “чиксе” заткнуться и приготовить ему ужин или постирать носки - ей слова не давали. Мы привыкли к таким замашкам американского обывателя, но этот бравый новый радикал?»
Пришло ужасное, мучительное осознание того, что в сексе они были не братьями и сестрами - равными, - а господами и служанками, что этот бравый новый радикал желал быть не только главой в своем доме, но и пашой в своем гареме; и это осознание привело к настоящему взрыву. Женщины кипели от негодования, когда поняли, что их сексуально использовали. Они отвергли мужскую парадигму сексуальной свободы и начали обсуждать секс и политику между собой - чего прежде никогда не делали, даже когда делили постель с одним и тем же мужчиной. Эти женщины узнали, каким до изумления схожим был их опыт, шла ли речь о принуждении к сексу или сексуальных унижениях, избавлении от надоевших или циничном манипулировании ими как домашней прислугой и секс-игрушками.
Мужчины, в свою очередь, отнюдь не собирались поступаться сексом как инструментом власти: они хотели женщин для е…ли, не для революции; на деле оказалось, что это абсолютно разные вещи. Мужчины не пожелали измениться, а главное, возненавидели женщин, которые отказались обслуживать их на прежних условиях, - и вот правда вышла наружу во всей своей неприглядности. Женщины начали массово оставлять мужчин и организовывать автономное женское движение, феминистское движение для борьбы с жестокостью, которая выпала им из-за их пола, и за справедливость, в которой им было отказано, потому что они женщины.
Опираясь на собственный опыт - в первую очередь, опыт объекта принуждения и сексуального обмена, - женщины сформулировали первый постулат своего политического движения: свобода для женщин коренится в полном и безусловном контроле над своим телом, как в сексе, так и в воспроизводстве; без этого ее никогда не достигнуть. Это включает в себя не только право прервать беременность, но также право не заниматься сексом, право сказать «нет», право отказаться от сношения. Новое понимание привело женщин к самым разнообразным открытиям относительно природы и политики их сексуального желания, для мужчин же оно стало горькой пилюлей. Большинство из них так и не признало феминизм - разве что как причину постигшей их сексуальной депривации: феминистки лишали их доступных женщин. Они сделали все от них зависящее, чтобы сломить хребет феминистскому движению - и, в общем-то, до сих пор продолжают делать.
Самым чувствительным стал перелом в их чувствах и политике относительно абортов. Право на аборт, определяемое как неотъемлемая часть сексуальной революции, было для них проблемой первостепенного значения: загонять аборт в подполье казалось им невыносимым ужасом, жестокостью и глупостью. И в то же время право на аборт, определяемое как неотъемлемая часть права женщины контролировать собственное тело не только в воспроизводстве, но и в сексе, было для них делом величайшей маловажности.
Материальные ресурсы подошли к концу. Феминистки сражались за легализацию абортов - полную отмену ограничивающих их законов - на уличных манифестациях и в судах при заметно сократившейся поддержке мужчин. В 1973 году Верховный суд предоставил женщинам право на аборт: аборт, регулируемый государством.
Еще до вынесения Верховным судом этого решения левые мужчины продемонстрировали яростное безразличие к абортным правам на феминистских условиях, с его же принятием их безразличие сменилось открытой враждебностью: феминистки получили свои аборты, но все равно говорили «нет» мужчинам - «нет» сексу на мужских условиях, «нет» политике, в которой заправляли эти мужчины. Возможность безопасно прервать беременность не сделала женщин более доступными - более того, женское движение продолжало расти, крепнуть и противостоять мужским сексуальным привилегиям со все большим рвением, решимостью, размахом.
Левые мужчины позабросили политический активизм: с утратой возможности получать секс по щелчку пальцев угас и их интерес к радикальной политике. Психотерапия открыла им, что уже в материнском чреве они были полноценными личностями, и что уже тогда эта личность понесла психологические травмы. Пренатальная психология - исследование того, какой отпечаток на жизнь взрослого мужчины наложило пребывание в утробе матери, где, даже в эмбриональном состоянии, он уже обладал самосознанием и психикой взрослого человека, - была разработана левыми психотерапевтами из последних представителей левой мужской контркультуры еще до того, как какой-нибудь правый проповедник или конгрессмен додумался до того, чтобы взяться политически отстаивать «право на жизнь» оплодотворенных яйцеклеток как людей, находящихся под защитой Четырнадцатой поправки, - что, собственно, полностью совпадает с целями активистов движения против абортов.[1]
Все чаще звучал аргумент, что аборт являет собой форму геноцида, направленного главным образом против черного населения, - при том, что феминистки с самого начала строили свою аргументацию в защиту легальных абортов на реальных фактах и цифрах: черные женщины и латиноамериканки составляли непропорционально большую часть погибших или пострадавших от подпольных операций. Еще в 1970 году эти данные были обнародованы в альманахе «Сестринство - это сила»: «... по сравнению с белыми женщинами, число пуэрториканок, погибших в результате нелегального аборта, выше в семь, а афроамериканок - в восемь раз... 80% жительниц Нью-Йорка, скончавшихся из-за неудачно произведенного аборта, - черные или темнокожие».
В среде левых пацифистов аборт все чаще стал описываться как убийство, причем убийство в самом гротескном значении слова. «Аборты - домашняя сторона гонки ядерных вооружений», вещал один поборник отказа от насилия в своем трактате 1980 года, отнюдь не исключительном в масштабах и тоне своего обличительского пафоса. Да, без легкодоступного секса многое переменилось в стане левых.
Демократическая партия, ставшая колыбелью значительного числа левых групп, особенно с конца бурных 60-х, самоустранилась от этой проблемы еще в 1972 году, когда Джордж МакГоверн, баллотировавшийся на президентских выборах против Ричарда Никсона, отказался включить в свою избирательную программу поддержку права на аборт с тем, чтобы не отвлекаться от борьбы против войны во Вьетнаме и за пост президента. Когда же в 1976 году была принята Поправка Хайда, запретившая выделение средств на проведение абортов из программы медицинской помощи нуждающимся,[2] новый закон снискал полное одобрение Джесси Джексона: он разослал всем членам Конгресса телеграммы с приветствием отмены государственного финансирования абортов. Были поданы судебные иски, опротестовывавшие принятый законопроект, что позволило приостановить его введение в действие. Однако это не помешало Джимми Картеру, президенту, получившему свой пост не в последнюю очередь благодаря поддержке феминисток и левых групп от Демократической партии, административным предписанием приказать главе Министерства здравоохранения, образования и социального обеспечения приостановить субсидирование абортов из федерального бюджета. Уже через несколько месяцев была задокументирована первая смерть от незаконно произведенного аборта: погибла малоимущая женщина, латиноамериканка. И снова подпольные аборты и смерть от них стали для американских женщин реальной угрозой. Когда же на голосование была внесена так называемая «Поправка в защиту человеческой жизни» и «Статут в защиту человеческой жизни» - поправка к Конституции и законопроект соответственно, законодательно приравнивавшие оплодотворенную яйцеклетку к человеку, - левые мужчины и бровью не повели.
Левые отступились от поддержки права на аборт по поистине мерзким причинам: мальчикам перестали давать; ими двигали обида и злоба на феминисток, разваливших движение (тем, что откололись от него), которое служило источником власти и секса для мужчин; ими также двигало привычное бессердечное равнодушие сексуального эксплуататора - если он не может ее трахнуть, ее не существует.
Левые мужчины тешат себя надеждой на то, что потеря права на аборт - или даже страх перед такой возможностью - загонит женщин обратно в их ряды; и они приложили немало усилий, чтобы поспособствовать этой потере. Созданный ими вакуум был немедленно заполнен правыми - именно левое крыло создало это положение предательством правого дела, десятилетием квиетизма, десятилетием лелеяния обид. Но левые не просто сидели без дела: они активно действовали, подстегиваемые яростью на женщин, взбунтовавшихся против сексуальной эксплуатации, что по определению означает борьбу с сексуальными ценностями левых. Они надеются, что, утратив право на законное проведение аборта, феминистки приползут обратно - моля о помощи, готовые принять любые условия, готовые снова раздвинуть ноги. Они намерены позаботится о том, чтобы женщины могли пользоваться правом на прерывание беременности исключительно на их условиях, условиях сексуального освобождения - в противном же случае обходиться вовсе без них или рисковать жизнью.
Мальчики шестидесятых повзрослели - и не просто повзрослели, но и возмужали: они теперь мужчины не только в е...ле, но и в социальной жизни. Им хочется детей. Принуждать женщин рожать - по большому счету, единственный по-настоящему верный способ гарантировать себе эту возможность.
Примечания:
[1] Четырнадцатая поправка, ратифицированная в 1868 году, состоит из пяти разделов, первый из которых совершенно необходим для понимания ситуации, второй же представляет живейший интерес. Раздел 1: «Все лица, родившиеся или натурализованные в Соединенных Штатах и подчиненные юрисдикции оных, являются гражданами Соединенных Штатов и штата, в котором они проживают. Ни один штат не должен издавать или применять законы, которые ограничивают привилегии и льготы граждан Соединенных Штатов, равно как ни один штат не может лишить какое-либо лицо жизни, свободы или собственности без надлежащей правовой процедуры либо отказать какому-либо лицу в пределах своей юрисдикции в равной защите закона». Второй раздел гарантирует право голоса всем мужчинам. Он был умышленно сформулирован таким образом, чтобы его действие не распространялось на женщин. И хотя женщины со временем получили право голоса, законы в США рутинно ограничивают привилегии и льготы женщин, лишают их свободы и собственности (в некоторых штатах замужние женщины не имеют права владеть собственностью) - и отказывают им в равной защите. Если бы плод был признан «человеком», он бы подпадал под защиту, предоставляемую этой поправкой, при полном отсутствии подобной защиты для женщин. Одной из важнейших целей продвижения Поправки о равных правах было обеспечить женщинам те же права, которые предоставляла Четырнадцатая поправка.
[2] За исключением случаев, когда беременность угрожает жизни матери (в версии Хайда); поправки, внесенные сенатом, включили также случаи изнасилования и инцеста.
Перевод третьей части главы "The Abortion" из книги "Right-wing Women: The Politics of Domesticated Females".
Перевод: sadcrixivan, void_hours.
Редактура: caballo_marino, void_hours.
Перейти к началу книги
Перейти к началу главы
Норман Мейлер в шестидесятых как-то заметил, что главная проблема сексуальной революции - то, что она попала в плохие руки. Он был прав. Это были руки мужчин.
В моде была идея, что е...ля хороша сама по себе - так хороша, что чем ее больше, тем лучше. В моде была идея, что каждый должен трахаться с кем и когда пожелается: девушкам было положено хотеть, чтобы их трахали, и как можно чаще. Увы, для женщины при достаточном количестве партнеров «как можно чаще» означает «безостановочно». Мужчины, говоря о частоте, ориентируются на собственные особенности эрекции и эякуляции. Женщины оказывались вые…ными гораздо чаще, чем мужчины е…лись.
Философия сексуальной революции зародилась задолго до шестидесятых. Ее идеи периодично проглядывают в различных левых идеологиях и движениях - в большинстве стран, в разные периоды, находя воплощение в самых разных левых «веяниях». Буйные шестидесятые, отгремевшие в США и отозвавшиеся в Западной Европе раскатами разной тональности, отличались особой демократичностью. Не нужно было читать Вильгельма Райха (хотя находились и те, кто все же штудировал его), чтобы понять, что к чему. Все было предельно просто. Гнусные ублюдки, не желавшие заниматься любовью, занимались войной. Мальчики, занимавшиеся любовью, воевать отказались. Прекрасные дети цветов, они мечтали о мире и все разливались о любви, любви, любви - не о романтической страсти, но о любви ко всему роду человеческому (женщины воображали, что это включает и их). Они отпускали волосы, разрисовывали красками лица, носили цветастые одежды и рисковали тем, что их примут за девчонок. Отказавшись пойти на войну, они выставили себя трусами, слюнтяями, слабаками, девчонками. Немудрено, что девочки шестидесятых видели в этих мальчиках своих лучших друзей, верных союзников, возлюбленных - во всех без исключения.
Эти девочки были настоящими идеалистками. Они искренне ненавидели войну во Вьетнаме, хотя им, в отличие от мальчиков, она не угрожала. Они ненавидели расовые и сексуальные предрассудки в отношении черных - в первую очередь, черных мужчин, которые, как им казалось, подвергались особому риску. И хотя далеко не все эти девочки были белыми, объектом сочувствия все равно оставался черный мужчина, именно его им хотелось защитить от погромов на почве расизма. Изнасилование считалось расистским мифом: не явлением, которое существует в действительности и используется в расистском контексте с целью выделить и уничтожить черных мужчин наиболее специфичным и стратегическим образом, а чистой воды выдумкой, порождением одержимого ненавистью воображения. Эти девочки были идеалистками, потому что, в отличие от мальчиков, многие из них пережили изнасилование - эта опасность грозила именно им.
Эти девочки были идеалистками в первую очередь потому, что они так глубоко уверовали в идеалы мира и свободы, что забрали себе в голову, будто эти принципы распространяются и на них самих. Они знали, что их матери не были свободны - они видели маленькие, ограниченные, женские жизни своих матерей - и захотели себе другой доли. Они приняли мужское определение сексуальной свободы, поскольку оно отделяло их от матерей сильнее, чем любая другая идея или практика. В то время как матери считали секс делом секретным и личным, сопряженным с огромным страхом и стыдом, эти девочки провозгласили секс своим правом, удовольствием и свободой. Они смеялись над глупостью своих матерей и объединились на откровенно сексуальных условиях с длинноволосыми мальчиками, которые хотели мира, свободы и е…ли во всем мире. Именно такое восприятие мира и побудило девочек уйти из дома, где их матери влачили жизнь пленниц или автоматов, в мир, который они надеялись превратить в лучший из домов. Иными словами, они ушли не на поиски сексуальных приключений в сексуальных джунглях, а в надежде обрести дом, который был бы теплее, добрее, больше и приветливее.
Сексуальный радикализм определялся в классических мужских категориях: количество партнеров, частота сношений, сексуальное разнообразие (например, групповой секс), постоянная готовность заняться сексом. Предполагалось, что мальчики и девочки находятся в практически одинаковых условиях: двое, трое или любое другое количество длинноволосых человек живут коммуной. Именно это снижение гендерной полярности и пленяло девочек, даже после того, как е…ля показала, что эти мальчики - все-таки мужчины. Среда контркультуры не была свободна от сексуального принуждения - оно было не редкостью, но все же мечта не умирала. Лесбийство никогда не воспринималось как самостоятельный вид любви, а только как «клубничка», ублажение вуайеристских фантазий мужчины, которое должно было привести к последующему траханью двух разгоряченных женщин - и все равно, мечта не умирала. С идеей мужской гомосексуальности временами заигрывали, ее в какой-то мере терпели, но в целом презирали и боялись, потому что гетеросексуальным мужчинам, даже если они с головы до ног увешаны цветами, нестерпима сама мысль, что их могут трахнуть, «как женщину», - и все равно, мечта не умирала.
Мечта, жившая в сердцах этих девочек, была по сути своей мечтой о сексуальной и социальной эмпатии, которая разорвала бы оковы гендера, мечтой о половом равенстве, которое основывалось бы на том, что объединяет мужчин и женщин, на том, что взрослые пытались убить в нас, заставив повзрослеть. Они желали человеческой общности без разделения по полу, как тогда, в детстве, до того как девочек начали ломать и сегрегировать. Они мечтали о выходе за рамки полового разделения: о преодолении абсолютной дихотомии «мужское-женское», принятой в мире взрослых, которые занимались войной, а не любовью. Эти девочки мечтали стать менее женственными в мире, который был бы менее маскулинным. Это была эротизация братского равенства, а не традиционного мужского доминирования.
И все же, как страстно они того ни желали, мечта не стала реальностью. Сколь усердно ни притворялись перед самими собой, выдавая желаемое за действительное, мечта не стала реальностью. Сколько ни кочевали из коммуны в коммуну, от мужчины к мужчине с проповедями своих идеалов, мечта не стала реальностью. Ни ручная выпечка хлеба, ни участие в демонстрациях против войны не приблизили мечту хоть сколько-нибудь. Девочки шестидесятых жили в том, что марксисты называют (но в данном случае не спешат признать таковым) «противоречием». Пытаясь уничтожить гендерные ограничения при помощи того, что им казалось единым стандартом практик сексуального освобождения, они лишь сильнее увязали в самом гендерно укрепляющем акте - е…ле. Мужчины взрослели, становились все более маскулинными, и мир контркультуры все глубже прогружался в агрессивное мужское доминирование.
Эти девочки стали женщинами - они обнаружили, что ими владеет мужчина, или же мужчина и его приятели (на языке контркультуры его и ее братья), что ими обмениваются, их трахают группами, коллекционируют, коллективизируют, объективизируют, используют для съемок в порнографии и снова вытесняют на традиционные женские роли. Если говорить о фактической стороне вещей, то сексуальное освобождение в шестидесятых годах практиковалось огромным количеством женщин, и оно не сработало - то есть, не освободило их. Его задача, как оказалось, состояла в том, чтобы предоставить мужчинам возможность свободно трахать женщин безо всяких буржуазных ограничений, и в этом оно преуспело. Для женщин же оно обернулось усугублением женского сексуального опыта - прямой противоположностью тому, о чем мечтали юные идеалистки. Познав все многообразие мужчин во всем многообразии обстоятельств, женщины, которые не были проститутками, открыли для себя безличную, классовую природу своей сексуальной функции. Они узнали, что их индивидуальные, эстетические, этические и политические чувства (объявленные мужчинами женскими, буржуазными и пуританскими) не значили для их любовников ровным счетом ничего. Сексуальный стандарт был таков: мужчина трахал женщину и женщины служили ему, но он не служил женщинам.
Движение за сексуальное освобождение шестидесятых ни в своей идеологии, ни на практике не признавало проблему насилия над женщинами и их подчиненного положения. Предполагалось, что - при условии раскрепощения подавленной сексуальности - каждый хочет заниматься сексом круглые сутки (у мужчины, конечно, могут найтись дела и поважнее, женщина же не имеет сколько-нибудь уважительных причин не желать трахаться). Считалось, что если женщине неприятен проникающий секс, или если она не испытывает от него оргазма, или если она не хочет заниматься им в определенное время и с определенным мужчиной, или если хочет поменьше партнеров, или устает, или сердится, - все это свидетельствует о ее подавленной сексуальности. Е…я как таковая мыслилась свободой как таковой.
Когда же случалось изнасилование - очевидное, однозначное, жестокое изнасилование, - на него закрывали глаза. Зачастую его игнорировали из политических соображений: например, когда насильник был черным, а женщина белой. Примечательно, что изнасилование, совершенное из расистских побуждений, чаще признавалось таковым, но в конечном итоге его тоже оставляли без внимания. Когда же белый мужчина насиловал белую женщину, то для описания этого события просто не было слов. Такие изнасилования находились за рамками политического дискурса того поколения, а потому их как будто не существовало вовсе. В тех случаях, когда черную женщину насиловал белый, вероятность признания случившегося зависела от текущих договоренностей между черными и белыми мужчинами относительно этой социальной территории: пользуются ли они в настоящее время женщинами сообща или же дерутся за них. Наконец, когда черную женщину насиловал черный мужчина, на нее возлагалась ответственность скрывать перенесенное насилие, чтобы не поставить под удар мужчин своей расы, преследуемых в первую очередь посредством обвинений в изнасиловании.
Избиения и изнасилования были в лоне контркультуры нередкими явлениями, еще чаще встречалось социальное и экономическое принуждение женщин к сексу. И вместе с тем никто не усматривал противоречия между сексуальным принуждением и сексуальной свободой: одно не исключало другого. Бытовало негласное убеждение, что если бы женщины не были сексуально закрепощены, то и в применении силы не было бы надобности - они сами бы хотели трахаться круглые сутки, так что на пути к свободе стоит не насилие, а подавление сексуальности.
Идеология сексуальной свободы, ни в своей популярной трактовке, ни в классической лево-либеральной версии, не критиковала, не анализировала и не порицала принуждение к сексу, не требовала положить конец сексуальному и социальному подчинению женщин мужчинам: и то, и другое просто-напросто не признавалось. Вместо этого постулировалось, что свобода для женщины заключается в том, чтобы ее трахало как можно больше мужчин - своего рода горизонтальная мобильность все в том же подчиненном положении. Принуждение к сексу, изнасилования, избиения никак не порицались, за исключением случаев, когда в них винили самих женщин - обычно за то, что не уступили сразу.
Большинство этих женщин и хотело бы уступать - им хотелось вкусить обещанной сексуальной свободы, - но даже у них были свои границы, предпочтения, вкусы, желание близости с одними мужчинами, но не с другими, не то настроение, не обязательно связанное с менструациями или фазами луны, дни, когда хотелось поработать или почитать; и их наказывали за этот мелкобуржуазный грешок - сексуальное пуританство, за эти жалкие притязания на изъявление жалкой воли, посмевшее пойти вразрез с волей их братьев-любовников: против них часто использовали силу, угрозы, унижения, или же их просто выбрасывали. В принуждении к сексуальному подчинению подрыва власти цветов, свободы, политической корректности и справедливости никто не видел.
В саду земных наслаждений, известном как контркультура шестидесятых, беременность была помехой, и помехой очень грубой - даже в те времена и в той среде она была одним из немногих настоящих препятствий для е…ли по первому запросу мужчины. Угроза беременности поселяла в женщинах сомнения, делала несговорчивыми, тревожными, сердитыми, беспокойными, - хуже того, побуждала говорить «нет». Раздобыть противозачаточные таблетки в шестидесятых было делом не из простых, другие же методы часто подводили. Труднее всего приходилось незамужним: средства контрацепции, в том числе диафрагмы, часто были для них недоступны, а аборты - нелегальны и очень опасны. Страх беременности давал веские основания отказаться от секса: не пустую отговорку, а солидный довод, который не развеять обаянием и уговорами, перед которым пасует даже самый хитроумный и неотразимый аргумент - сексуальное освобождение. Особенно трудно было уговорить женщин, которые уже делали подпольный аборт. Что бы они ни думали о е…ле, как бы ни относились к ней - любили ли ее или только мирились с ней, - им было слишком хорошо известно, что она может привести к крови и невыносимой боли, а еще они знали, что мужчинам это ничего не будет стоить - разве что придется малость раскошелиться. Беременность была материальной реальностью, и спорить с этой реальностью было бесполезно.
Одной из тактик, использовавшихся против повышенной тревожности, вызванной возможностью забеременеть, являлось превознесение до небес «естественных» женщин. Эти женщины были «естественными» во всех отношениях: они хотели естественной е…ли (никакой контрацепции, несмотря на возможные последствия), а заодно и органических овощей. Другим методом была пропаганда коммунального воспитания детей, обещание растить их общими силами. Женщин не наказывали за рождение ребенка традиционным образом - их не считали «испорченными» и не осуждали, но все же частенько бросали. Женщина с ребенком - бедняки и в какой-то степени изгои - бродили по контркультурной среде, снижая уровень гедонизма в общинах, в которые они вторгались: эта пара была живым воплощением реальности совсем иного рода, и этой реальности были не рады. Одинокие женщины, силящиеся воспитывать своих детей «свободными», путались под ногами у мужчин, для которых свобода означала е…лю; а е…ля для мужчин заканчивается тогда, когда заканчивается. Женщины с детьми отрезвляли других женщин, зароняли в них тревогу, заставляли держаться начеку. Беременность, ее реальность, срабатывала как антиафродизиак. Беременность, ее бремя, мешала мальчикам-цветам трахать девочек, которые не хотели пихать в себя железный крюк или платить кому-то, кто сделает это за них, и к тому же не хотели умирать.
Именно помехи, которые беременность создавала для е…ли, сделали аборт высокоприоритетной политической проблемой для мужчин в 1960-х - не только для зеленой молодежи, но и для мужчин постарше, снимавших с контркультуры сексуальные сливки, и даже для мужчин более традиционных убеждений, время от времени потрахивавших девочек-хиппи. Декриминализация абортов - именно такова была провозглашенная ими политическая цель - считалась последним рубежом: она сделает женщин абсолютно доступными, абсолютно «свободными». Без абортов по запросу сексуальная революция была бы неосуществима. Без абортов по запросу е…ля по запросу никогда не стала бы доступной мужчинам. Противоабортное законодательство угрожало самому ценному - потрахушкам. И не просто потрахушкам, а таким утехам, о каких с незапамятных времен грезило несметное количество мальчиков и мужчин - со множеством девчонок, которые на все согласны, в любое время, без вступления в брак, задаром, со всяким желающим. Левое движение, которым заправляли мужчины, агитировало, боролось, требовало, организовывалось и даже предоставляло политические и экономические ресурсы для отстаивания права на аборт. Левые были чрезвычайно решительно настроены в этом вопросе.
И тут, в самом конце шестидесятых, женщины, которые были радикальными в понимании контркультуры, - политически и сексуально активные женщины - стали радикальными в совершенно новом смысле: они стали феминистками. Это были не домохозяйки из книги Бетти Фридан. Это были женщины, протестовавшие на улицах против войны во Вьетнаме, некоторые из них успели поучаствовать в борьбе за гражданские права для черных на Юге. Они повзрослели на задворках этой борьбы, и, бог свидетель, их много трахали. Как рассказала Мардж Пирси в своей статье 1969 года о сексе и политике в мире контркультуры:
Набор обслуживающего персонала через постель - всего лишь крайняя форма того, что во многих местах считается самым обычным делом. Мужчина может привести женщину в организацию, вступив с нею в связь, он же может выставить ее оттуда, разорвав отношения. Мужчина может добиться изгнания женщины только потому, что она ему надоела, залетела, или сам он увлекся другой; и это решение не встретит ни малейших возражений. Известны случаи, когда женщину исключали из группы по той лишь причине, что один из лидеров в постели с нею показал себя импотентом. Если хозяин жизни вместе с женщиной входит в комнату, полную себе подобных, и не представляет ее, никто не соизволит поинтересоваться, как ее зовут, или хотя бы просто отметить ее присутствие. Отношения между полами здесь регулируются этикетом, более подходящим для отношений хозяина и слуги.
Или, как выразилась Робин Морган в 1970 году, «[м]ы взглянули врагу в лицо и увидели, что им был наш друг. И он опасен». Признавая существование принуждения к сексу, столь распространенного в контркультурной среде, она писала: «Это было болезненным открытием - столкнуться с тем, что на Вудстоке или Алтамонте женщину, которая не желала быть изнасилованной, объявляли святошей или занудой».
С этого все и началось: с постепенного осознания, что братья-любовники были сексуальными эксплуататорами, такими же циничными, как и любой другой эксплуататор, - что они помыкали женщинами и унижали их, использовали для получения и консолидации власти, использовали для секса и грязной работы, использовали и выбрасывали. С осознания того, что братья-любовники совершенно равнодушны к проблеме изнасилований - они получают желаемое, не останавливаясь ни перед чем. С осознания того, что всю реальную работу по достижению социальной справедливости в левом движении тащили на себе сексуально эксплуатируемые женщины. «Конечно, - писала Робин Морган в 1968 году, - даже реакционер способен разглядеть всю абсурдность ситуации, когда некий юный “революционер” - якобы посвятивший жизнь построению нового, свободного социального порядка, который придет на смену тому порочному строю, в котором мы живем сейчас, - поворачивается и, не меняясь в лице, велит своей “чиксе” заткнуться и приготовить ему ужин или постирать носки - ей слова не давали. Мы привыкли к таким замашкам американского обывателя, но этот бравый новый радикал?»
Пришло ужасное, мучительное осознание того, что в сексе они были не братьями и сестрами - равными, - а господами и служанками, что этот бравый новый радикал желал быть не только главой в своем доме, но и пашой в своем гареме; и это осознание привело к настоящему взрыву. Женщины кипели от негодования, когда поняли, что их сексуально использовали. Они отвергли мужскую парадигму сексуальной свободы и начали обсуждать секс и политику между собой - чего прежде никогда не делали, даже когда делили постель с одним и тем же мужчиной. Эти женщины узнали, каким до изумления схожим был их опыт, шла ли речь о принуждении к сексу или сексуальных унижениях, избавлении от надоевших или циничном манипулировании ими как домашней прислугой и секс-игрушками.
Мужчины, в свою очередь, отнюдь не собирались поступаться сексом как инструментом власти: они хотели женщин для е…ли, не для революции; на деле оказалось, что это абсолютно разные вещи. Мужчины не пожелали измениться, а главное, возненавидели женщин, которые отказались обслуживать их на прежних условиях, - и вот правда вышла наружу во всей своей неприглядности. Женщины начали массово оставлять мужчин и организовывать автономное женское движение, феминистское движение для борьбы с жестокостью, которая выпала им из-за их пола, и за справедливость, в которой им было отказано, потому что они женщины.
Опираясь на собственный опыт - в первую очередь, опыт объекта принуждения и сексуального обмена, - женщины сформулировали первый постулат своего политического движения: свобода для женщин коренится в полном и безусловном контроле над своим телом, как в сексе, так и в воспроизводстве; без этого ее никогда не достигнуть. Это включает в себя не только право прервать беременность, но также право не заниматься сексом, право сказать «нет», право отказаться от сношения. Новое понимание привело женщин к самым разнообразным открытиям относительно природы и политики их сексуального желания, для мужчин же оно стало горькой пилюлей. Большинство из них так и не признало феминизм - разве что как причину постигшей их сексуальной депривации: феминистки лишали их доступных женщин. Они сделали все от них зависящее, чтобы сломить хребет феминистскому движению - и, в общем-то, до сих пор продолжают делать.
Самым чувствительным стал перелом в их чувствах и политике относительно абортов. Право на аборт, определяемое как неотъемлемая часть сексуальной революции, было для них проблемой первостепенного значения: загонять аборт в подполье казалось им невыносимым ужасом, жестокостью и глупостью. И в то же время право на аборт, определяемое как неотъемлемая часть права женщины контролировать собственное тело не только в воспроизводстве, но и в сексе, было для них делом величайшей маловажности.
Материальные ресурсы подошли к концу. Феминистки сражались за легализацию абортов - полную отмену ограничивающих их законов - на уличных манифестациях и в судах при заметно сократившейся поддержке мужчин. В 1973 году Верховный суд предоставил женщинам право на аборт: аборт, регулируемый государством.
Еще до вынесения Верховным судом этого решения левые мужчины продемонстрировали яростное безразличие к абортным правам на феминистских условиях, с его же принятием их безразличие сменилось открытой враждебностью: феминистки получили свои аборты, но все равно говорили «нет» мужчинам - «нет» сексу на мужских условиях, «нет» политике, в которой заправляли эти мужчины. Возможность безопасно прервать беременность не сделала женщин более доступными - более того, женское движение продолжало расти, крепнуть и противостоять мужским сексуальным привилегиям со все большим рвением, решимостью, размахом.
Левые мужчины позабросили политический активизм: с утратой возможности получать секс по щелчку пальцев угас и их интерес к радикальной политике. Психотерапия открыла им, что уже в материнском чреве они были полноценными личностями, и что уже тогда эта личность понесла психологические травмы. Пренатальная психология - исследование того, какой отпечаток на жизнь взрослого мужчины наложило пребывание в утробе матери, где, даже в эмбриональном состоянии, он уже обладал самосознанием и психикой взрослого человека, - была разработана левыми психотерапевтами из последних представителей левой мужской контркультуры еще до того, как какой-нибудь правый проповедник или конгрессмен додумался до того, чтобы взяться политически отстаивать «право на жизнь» оплодотворенных яйцеклеток как людей, находящихся под защитой Четырнадцатой поправки, - что, собственно, полностью совпадает с целями активистов движения против абортов.[1]
Все чаще звучал аргумент, что аборт являет собой форму геноцида, направленного главным образом против черного населения, - при том, что феминистки с самого начала строили свою аргументацию в защиту легальных абортов на реальных фактах и цифрах: черные женщины и латиноамериканки составляли непропорционально большую часть погибших или пострадавших от подпольных операций. Еще в 1970 году эти данные были обнародованы в альманахе «Сестринство - это сила»: «... по сравнению с белыми женщинами, число пуэрториканок, погибших в результате нелегального аборта, выше в семь, а афроамериканок - в восемь раз... 80% жительниц Нью-Йорка, скончавшихся из-за неудачно произведенного аборта, - черные или темнокожие».
В среде левых пацифистов аборт все чаще стал описываться как убийство, причем убийство в самом гротескном значении слова. «Аборты - домашняя сторона гонки ядерных вооружений», вещал один поборник отказа от насилия в своем трактате 1980 года, отнюдь не исключительном в масштабах и тоне своего обличительского пафоса. Да, без легкодоступного секса многое переменилось в стане левых.
Демократическая партия, ставшая колыбелью значительного числа левых групп, особенно с конца бурных 60-х, самоустранилась от этой проблемы еще в 1972 году, когда Джордж МакГоверн, баллотировавшийся на президентских выборах против Ричарда Никсона, отказался включить в свою избирательную программу поддержку права на аборт с тем, чтобы не отвлекаться от борьбы против войны во Вьетнаме и за пост президента. Когда же в 1976 году была принята Поправка Хайда, запретившая выделение средств на проведение абортов из программы медицинской помощи нуждающимся,[2] новый закон снискал полное одобрение Джесси Джексона: он разослал всем членам Конгресса телеграммы с приветствием отмены государственного финансирования абортов. Были поданы судебные иски, опротестовывавшие принятый законопроект, что позволило приостановить его введение в действие. Однако это не помешало Джимми Картеру, президенту, получившему свой пост не в последнюю очередь благодаря поддержке феминисток и левых групп от Демократической партии, административным предписанием приказать главе Министерства здравоохранения, образования и социального обеспечения приостановить субсидирование абортов из федерального бюджета. Уже через несколько месяцев была задокументирована первая смерть от незаконно произведенного аборта: погибла малоимущая женщина, латиноамериканка. И снова подпольные аборты и смерть от них стали для американских женщин реальной угрозой. Когда же на голосование была внесена так называемая «Поправка в защиту человеческой жизни» и «Статут в защиту человеческой жизни» - поправка к Конституции и законопроект соответственно, законодательно приравнивавшие оплодотворенную яйцеклетку к человеку, - левые мужчины и бровью не повели.
Левые отступились от поддержки права на аборт по поистине мерзким причинам: мальчикам перестали давать; ими двигали обида и злоба на феминисток, разваливших движение (тем, что откололись от него), которое служило источником власти и секса для мужчин; ими также двигало привычное бессердечное равнодушие сексуального эксплуататора - если он не может ее трахнуть, ее не существует.
Левые мужчины тешат себя надеждой на то, что потеря права на аборт - или даже страх перед такой возможностью - загонит женщин обратно в их ряды; и они приложили немало усилий, чтобы поспособствовать этой потере. Созданный ими вакуум был немедленно заполнен правыми - именно левое крыло создало это положение предательством правого дела, десятилетием квиетизма, десятилетием лелеяния обид. Но левые не просто сидели без дела: они активно действовали, подстегиваемые яростью на женщин, взбунтовавшихся против сексуальной эксплуатации, что по определению означает борьбу с сексуальными ценностями левых. Они надеются, что, утратив право на законное проведение аборта, феминистки приползут обратно - моля о помощи, готовые принять любые условия, готовые снова раздвинуть ноги. Они намерены позаботится о том, чтобы женщины могли пользоваться правом на прерывание беременности исключительно на их условиях, условиях сексуального освобождения - в противном же случае обходиться вовсе без них или рисковать жизнью.
Мальчики шестидесятых повзрослели - и не просто повзрослели, но и возмужали: они теперь мужчины не только в е...ле, но и в социальной жизни. Им хочется детей. Принуждать женщин рожать - по большому счету, единственный по-настоящему верный способ гарантировать себе эту возможность.
Примечания:
[1] Четырнадцатая поправка, ратифицированная в 1868 году, состоит из пяти разделов, первый из которых совершенно необходим для понимания ситуации, второй же представляет живейший интерес. Раздел 1: «Все лица, родившиеся или натурализованные в Соединенных Штатах и подчиненные юрисдикции оных, являются гражданами Соединенных Штатов и штата, в котором они проживают. Ни один штат не должен издавать или применять законы, которые ограничивают привилегии и льготы граждан Соединенных Штатов, равно как ни один штат не может лишить какое-либо лицо жизни, свободы или собственности без надлежащей правовой процедуры либо отказать какому-либо лицу в пределах своей юрисдикции в равной защите закона». Второй раздел гарантирует право голоса всем мужчинам. Он был умышленно сформулирован таким образом, чтобы его действие не распространялось на женщин. И хотя женщины со временем получили право голоса, законы в США рутинно ограничивают привилегии и льготы женщин, лишают их свободы и собственности (в некоторых штатах замужние женщины не имеют права владеть собственностью) - и отказывают им в равной защите. Если бы плод был признан «человеком», он бы подпадал под защиту, предоставляемую этой поправкой, при полном отсутствии подобной защиты для женщин. Одной из важнейших целей продвижения Поправки о равных правах было обеспечить женщинам те же права, которые предоставляла Четырнадцатая поправка.
[2] За исключением случаев, когда беременность угрожает жизни матери (в версии Хайда); поправки, внесенные сенатом, включили также случаи изнасилования и инцеста.