Откуда берутся мемуары?
В нашем сообществе регулярно появляются отзывы о воспоминаниях знаменитых женщин прошлого и безвестных участницах исторических событий, о публикации дневников, писем и заметок. И меня всегда интересовал вопрос, каким образом эти частные документы оказываются в печати, что происходит на их пути, какие люди их разыскивают и выпускают на волю.
Недавно у меня в руках оказались воспоминания охотницы за воспоминаниями.
Наталья Громова знакома мне давно, по изданной ещё книге "Все в чужое глядят окно": захватывающем повествовании о жизни советских деятелей (и деятельниц!) культуры в ташкентской эвакуации. Читалось это всё, как в детстве "Всадник без головы", и в смысле лёгкости и увлекательности слога "Ключ" равен, если даже не превышает. Но сама тематика... Представьте себе, молодая женщина путешествует по старым, полупустым и гулким, или, напротив того, захламлённым до предела одиноким квартирам, барахтается в архивной пыли, общается со свидетелями прошлого - в наших демографических условиях чаще всего - со свидетельницами. Я поработала с пожилыми людьми, это нечто. Подайте сюда марсиан, уэллсовских, на треногах, теперь и с ними смогу установить контакт. А тут речь идёт подчас о самых травматических событиях, о том, что чужим не доверить!
И вот тогда-то и вылезло, что при всей "давности лет" книжка-то до неприличия актуальна. В ней открытым текстом излагается, как становились стукачами. Как доносили на самых близких друзей, на родных. Как входили в контакт с теми, кого должны были сдать на верную смерть: томик недавно расстрелянного Гумилёва в руках, многословные извинения в духе старинной вежливости, и эти лопухи уже тают: свой, дескать. Позволю себе отступление. Моя мама однажды рассказала, что у них на философском было несколько студентов, о которых все знали: эти ребята подстукивают. И как только начинался рискованный разговор, таких ребят добровольцы уводили под каким-нибудь предлогом, покурить, например. Я была в ужасе - знать такое о своих однокурсниках! Как хорошо, что у нас этого нет. Мама грустно усмехнулась: "У вас они тоже есть. Вы просто не знаете, а мы знали..."
При этом дед Натальи Громовой в те самые годы являлся сотрудником госбезопасности. Потомкам своим он, уже умерший, снился не иначе как посреди бескрайнего ледяного поля. Недаром "студёный" и "стыд" - однокоренные слова.
А в этом что-то есть. Странствовать по уходящей, последней Москве, которой скоро уже не станет, и собирать её свидетельства. Разрозненные клочья бумаги, обгорелой, размокшей, терпеливой. невидимые буквы, написанные облетевшим карандашом и выцветшими чернилами. Переводить слова в письмена, ибо слова летят, а письмена остаются. Во искупление предкам и в помощь потомкам. То есть нам.
"Ключ. Последняя Москва" входит в длинный список русской Букеровской премии 2014 года. Надеюсь, это обстоятельство обратит на неё внимание самого широкого круга читателей.
Недавно у меня в руках оказались воспоминания охотницы за воспоминаниями.
Наталья Громова знакома мне давно, по изданной ещё книге "Все в чужое глядят окно": захватывающем повествовании о жизни советских деятелей (и деятельниц!) культуры в ташкентской эвакуации. Читалось это всё, как в детстве "Всадник без головы", и в смысле лёгкости и увлекательности слога "Ключ" равен, если даже не превышает. Но сама тематика... Представьте себе, молодая женщина путешествует по старым, полупустым и гулким, или, напротив того, захламлённым до предела одиноким квартирам, барахтается в архивной пыли, общается со свидетелями прошлого - в наших демографических условиях чаще всего - со свидетельницами. Я поработала с пожилыми людьми, это нечто. Подайте сюда марсиан, уэллсовских, на треногах, теперь и с ними смогу установить контакт. А тут речь идёт подчас о самых травматических событиях, о том, что чужим не доверить!
И вот тогда-то и вылезло, что при всей "давности лет" книжка-то до неприличия актуальна. В ней открытым текстом излагается, как становились стукачами. Как доносили на самых близких друзей, на родных. Как входили в контакт с теми, кого должны были сдать на верную смерть: томик недавно расстрелянного Гумилёва в руках, многословные извинения в духе старинной вежливости, и эти лопухи уже тают: свой, дескать. Позволю себе отступление. Моя мама однажды рассказала, что у них на философском было несколько студентов, о которых все знали: эти ребята подстукивают. И как только начинался рискованный разговор, таких ребят добровольцы уводили под каким-нибудь предлогом, покурить, например. Я была в ужасе - знать такое о своих однокурсниках! Как хорошо, что у нас этого нет. Мама грустно усмехнулась: "У вас они тоже есть. Вы просто не знаете, а мы знали..."
При этом дед Натальи Громовой в те самые годы являлся сотрудником госбезопасности. Потомкам своим он, уже умерший, снился не иначе как посреди бескрайнего ледяного поля. Недаром "студёный" и "стыд" - однокоренные слова.
А в этом что-то есть. Странствовать по уходящей, последней Москве, которой скоро уже не станет, и собирать её свидетельства. Разрозненные клочья бумаги, обгорелой, размокшей, терпеливой. невидимые буквы, написанные облетевшим карандашом и выцветшими чернилами. Переводить слова в письмена, ибо слова летят, а письмена остаются. Во искупление предкам и в помощь потомкам. То есть нам.
"Ключ. Последняя Москва" входит в длинный список русской Букеровской премии 2014 года. Надеюсь, это обстоятельство обратит на неё внимание самого широкого круга читателей.