Автобиографическая проза в издательстве «Азбука»
Пока искала информацию о дневниках Веры Фроловой, обратила внимание, что серия «Персона» за год пополнилась мемуарами женского авторства. Во-первых, переиздали воспоминания Тамары Владиславовны Петкевич (1920 - 2017) «Жизнь - сапожок непарный». Об этой книге я уже рассказывала: https://fem-books.livejournal.com/1943357.html. Первое издание в 1993 году в издательстве «Астра-пресс» было, помню, событием из событий, все вокруг читали, обсуждали и разбирали книгу как горячие пирожки. Но и последующие переиздания, а их было несколько - «Вагриус», «Балтийские сезоны» - теперь найдёшь только в букинистических лавках. Так что новый красивый двухтомник, несомненно, будет востребован аудиторией.
.
Мне досталось место на полу в углу вагона, одно из худших. С одной стороны - холодная стена вагона (дрогнуть и переносить несносную боль в суставах пришлось всю дорогу), с другой - болтливая и жалкая Нелли, сидевшая за мелкое воровство. В стремлении произвести впечатление бывалой лагерницы она бахвалилась, что сидит второй раз, с апломбом заверяла, что на Севере будет легче, чем в Беловодске. Указывая на свою землистую кожу, учила:
- Вот, смотри, смотри, какой у меня хороший цвет лица. А знаешь, что я делаю? Мне и кремы-то никакие не нужны. Я мочой умываюсь.
Биографию Т.В. Петкевич легко воспринять как своего рода мартиролог. Горестей и скорей здесь хватит не на одно житие мученицы: отец репрессирован и расстрелян, мать с сестрой умерли от голода в Ленинграде, любимого человека сожрали лагеря, сына практически похитили, обманом разлучив с бесправной мамой-узницей... И на каждой странице у этой женской ипостаси Иова, голодной, холодной, больной и униженной, находятся слова благодарности всем, кто помогал. Коркой хлеба, глотком воды, вовремя ушедшим в сторону взглядом. Хотя бы тем, что не вредил или вредил, но строго по инструкции. Пишут в аннотации: книга учит стойкости в сложные времена. Такому не научить и не научиться. Это дар, ценный своей уникальностью.
Кроме того, скоро выходит антология дневников Ольги Берггольц «Я пишу здесь только правду . Из дневников. 1923 1971». Судьба этихтподенных записей может послужить сюжетом для исторического детектива. В сорок первом Николай Молчанов, муж поэтессы, закопал их в землю. А после войны много лет тетради провели, прибитые гвоздями к исподу скамейки (или рабочего кресла) на даче Берггольц в Келломяках. Так они и лежат теперь в архиве: с отверстиями от гвоздей.
С лёгкой руки М. Золотоносова и некоторых других биографов «блокадной мадонны», сложился некий стереотип: ушлая девушка пишет идеологические верные и вопиюще бездарные стихи, а взбирается на Парнас, отчаянно пользуясь своей красотой и молодостью. После тюрьмы совершается нравственный перелом, и к военным годам Берггольц приходит уже той, которую мы знаем. Дневники этот стереотип скорее развеивают, чем поддерживают. Да и стихи к шаблону идеологизированной бездарности вряд ли имеют отношение:
Галдарейка, рыжеватый снег,
небо в наступившем декабре,
хорошо и одиноко мне
на заставском замершем дворе.
Или:
Во деревне у реки
в базарную гущу
выходили мужики
на Ивана-Пьющего.
Тут и гам, тут и гик,
тут летали локти,
тут и пели сапоги,
мазанные дёгтем.
Угощались мужики,
деликатно крякали,
растеряли все кульки,
гостинцы и пряники...
Или:
Чуж-чужени́н, вечерний прохожий,
хочешь - зайди, попроси вина...
Но всего больше жалко, что проза Берггольц остаётся малоизвестной и недооцененной. Возможно, дневники, пусть и в сокращённом варианте, послужат возрождению интереса к ней. Тем более, что темы войны и репрессий актуальности не теряют.
.
Мне досталось место на полу в углу вагона, одно из худших. С одной стороны - холодная стена вагона (дрогнуть и переносить несносную боль в суставах пришлось всю дорогу), с другой - болтливая и жалкая Нелли, сидевшая за мелкое воровство. В стремлении произвести впечатление бывалой лагерницы она бахвалилась, что сидит второй раз, с апломбом заверяла, что на Севере будет легче, чем в Беловодске. Указывая на свою землистую кожу, учила:
- Вот, смотри, смотри, какой у меня хороший цвет лица. А знаешь, что я делаю? Мне и кремы-то никакие не нужны. Я мочой умываюсь.
Биографию Т.В. Петкевич легко воспринять как своего рода мартиролог. Горестей и скорей здесь хватит не на одно житие мученицы: отец репрессирован и расстрелян, мать с сестрой умерли от голода в Ленинграде, любимого человека сожрали лагеря, сына практически похитили, обманом разлучив с бесправной мамой-узницей... И на каждой странице у этой женской ипостаси Иова, голодной, холодной, больной и униженной, находятся слова благодарности всем, кто помогал. Коркой хлеба, глотком воды, вовремя ушедшим в сторону взглядом. Хотя бы тем, что не вредил или вредил, но строго по инструкции. Пишут в аннотации: книга учит стойкости в сложные времена. Такому не научить и не научиться. Это дар, ценный своей уникальностью.
Кроме того, скоро выходит антология дневников Ольги Берггольц «Я пишу здесь только правду . Из дневников. 1923 1971». Судьба этихтподенных записей может послужить сюжетом для исторического детектива. В сорок первом Николай Молчанов, муж поэтессы, закопал их в землю. А после войны много лет тетради провели, прибитые гвоздями к исподу скамейки (или рабочего кресла) на даче Берггольц в Келломяках. Так они и лежат теперь в архиве: с отверстиями от гвоздей.
С лёгкой руки М. Золотоносова и некоторых других биографов «блокадной мадонны», сложился некий стереотип: ушлая девушка пишет идеологические верные и вопиюще бездарные стихи, а взбирается на Парнас, отчаянно пользуясь своей красотой и молодостью. После тюрьмы совершается нравственный перелом, и к военным годам Берггольц приходит уже той, которую мы знаем. Дневники этот стереотип скорее развеивают, чем поддерживают. Да и стихи к шаблону идеологизированной бездарности вряд ли имеют отношение:
Галдарейка, рыжеватый снег,
небо в наступившем декабре,
хорошо и одиноко мне
на заставском замершем дворе.
Или:
Во деревне у реки
в базарную гущу
выходили мужики
на Ивана-Пьющего.
Тут и гам, тут и гик,
тут летали локти,
тут и пели сапоги,
мазанные дёгтем.
Угощались мужики,
деликатно крякали,
растеряли все кульки,
гостинцы и пряники...
Или:
Чуж-чужени́н, вечерний прохожий,
хочешь - зайди, попроси вина...
Но всего больше жалко, что проза Берггольц остаётся малоизвестной и недооцененной. Возможно, дневники, пусть и в сокращённом варианте, послужат возрождению интереса к ней. Тем более, что темы войны и репрессий актуальности не теряют.