Неюбилей Эдит Сёдергран, часть вторая
В марте страшного семнадцатого года Эдит Сёдергран последний раз посетила Петроград, навестила гимназических подруг. Те уже сидели на чемоданах, готовясь к эмиграции. Увиденное на улицах революционного города поэтессу мало вдохновило, и в родной дом она вернулась очень скоро. На большой даче можно было жить только летом, в холодное время года не было денег на отопление. На зиму мать с дочерью перебрались во флигель, который раньше сдавали эстонской семье (квартиранты уехали на родину). Эдит читала Ницше и возилась с огромным котом Тутти, своим любимцем. В усадьбе Сёдергранов всегда жили кошки, но этот Тутти, иногда пишут Тотти, был особенный. Умный, любящий.
На следующий год Эдит получила гонорар - целых пятьсот марок, очень поддержавших семью, и выпустила второй сборник, «Сентябрьскую лиру» [Septemberlyran]. Это сейчас стихотворения, составившие «Лиру», воспринимаются как классика, а тогда ницшеанские мотивы и новая экспрессионистская манера оставили публику в недоумении. Ни критики, ни читатели, по большому счёту не понимали, в какой обстановке сборник составлялся: голод, обострение туберкулёза, война. Пушки было слышно из кухонного окна. Недоумение коллег по цеху Сёдергран попыталась развеять программной статьёй:
...Я рассматриваю старое общество как материнскую ячейку, которую следует поддерживать до тех пор, пока ее индивидуумы не отправятся в новый мир. Я призываю людей работать только ради бессмертия (ложное выражение), сделать из себя все возможное - поставить себя на службу будущему.
Моя книга не потерпит неудачу в достижении своей цели, если хотя бы один человек увидит в этом искусстве невероятное. Я редко сочиняла эти стихи; нет меры, с помощью которой можно было бы измерить масштаб услуги, оказанной мне издателем тем, что он их опубликовал. Наступают новые времена. То, что Хеммер вызывает в воображении в своем стихотворении «Столп», готовится на самом деле. Я надеюсь, что не останусь один на один с великим делом, которое мне придётся сделать.
Завязалась острая дискуссия. Консервативные журналисты наперебой возмущались: какая-то неизвестная барышня-виршеплётка без стеснения называет себя талантливой, свои вирши - прорывными! Возмутительно! Хагар Ольсон, ведущая критикесса более прогрессивной Dagens Press, одобрила модернистские порывы Сёдергран, но сам сборник назвала банальным. Поэтесса оскорбилась, написала Ольсон страстное и яростное письмо, которое сделалось началом прекрасной дружбы. Второе письмо уже начиналось так:
Сколько тебе лет? Здоровье? Нервы? Желаю тебе быть здоровой и сильной. Напиши краткую биографию! Фру или фрёкен? Образование? Обо мне: место жительства - Райвола, закончила Петришуле, пневмония в 16 лет, Нуммела, Давос, искусственный пневмоторакс, жду, когда изобретут противотуберкулёзный препарат.
Дружба между Хагар и Эдит взаимно обогащала обеих. На стороне Сёдергран была эрудиция, европейский опыт, отличное знание русской поэзии. Любимцем, как ни неожиданно это звучит, был Игорь Северянин, его поэтесса даже хотела пригласить к себе в гости. На стороне Ольсон, выросшей в Выборге, - литературная профессия, притом оплачиваемая, и широкий кругозор. Переписка подруг издана, составляет толстую книгу. Хагар Ольсон приезжала в Райвола пять раз. В двадцатые дружба несколько охладела, в письмах обсуждалась в основном переводческая деятельность, но одно из последних писем, прочувствованное и глубокое, Эдит напишет подруге. Уже прощаясь.
Всего через пять месяцев после «Сентябрьской лиры» вышел следующий сборник стихов Сёдергран «Алтарь роз» [Rosenaltaret]. Как и в прошлый раз, она получила от издателей гонорар в размере 500 марок. Принята книга была несколько более прохладно. Но в том же году вышел и сборник афоризмов «Пёстрые наблюдения», нещадно раскритикованный за элитизм и ницшеанство, а чуть позже, в 1920-ом, «Тень будущего» [Framtidens skugga]. Экстатические видения обновлённого мира, где войны закончены и человек свободно развивается, были связаны с образами «сильнейших духом», своего рода сверхлюдей или, скорее, героев.
В 1920 году Эдит Сёдергран заболела испанкой, а выздоравливая, читала роман своей подруги Хагар Ольсон «Женщина и благодать». Христианские идеи оказались ей неожиданно близки. Попытки примирить Христа с Ницше привели поэтессу к антропософии. Увлечение идеями Штайнера к концу года стало настолько всеобъемлющим, что уже мешало писать стихи. Она прошла курсы Красного креста, помогала арестованным морякам-бунтовщикам из Кронштадта. Финансовое положение было уже совсем бедственное, но все планы устроиться переводчицей были разрушены. У Эдит обострился туберкулёз от горя: погиб в возрасте 14 лет кот Тутти. И, скорее всего, смерть была насильственная. Мать и дочь подозревали в убийстве соседа по фамилии Галкин. Он жил зажиточно, держал нескольких коров. Совсем разболевшейся, ослабленной Эдит прописали пить молоко, и она упрашивала маму не покупать это молоко у Галкина, потому что у Галкина кровь на руках. Очень изводилась по любимцу: «Я не могу чувствовать себя счастливой и не позволила бы себе, даже если бы могла. Наша любовь к Тутти теперь бездомна, она не знает, куда ей деться» (из письма к Хагар Ольсон).
Бедность, участившиеся конфликты с подругой и горе скрашивала разве что дружба с молодым поэтом Элмером Диктониусом. Он переводил стихи Сёдергран на немецкий для большого издания шведскоязычных финских поэтов в Германии. Проект был отвергнут: мало кого интересовали малоизвестные авторы. У Сёдергран были планы издаваться за свой счёт, но кончилось тем, что она сожгла и рукописи, и свой перевод «Женщины и благодати». Настроение ей, впрочем, улучшила публикация в журнале Ольсон «Ультра». И то уговаривать пришлось. Поэтессе казалось, что журнал избыточно политизирован.
Во второй половине 1922 года Эдит Сёдергран вернулась к перу. Стихи и афоризмы этого периода полны тоски об уходящей жизни, и вполне объяснимой. Состояние молодой женщины ухудшалось. Её мучила одышка, кашель. Хагар Ольсон, верная подруга, пыталась уговорить Хелену Сёдергран отправить дочь в санаторий, но Эдит упёрлась. Она ещё в четырнадцатом решила больше никогда в стационаре не лечиться. Из последнего письма Диктониусу:
Не забывай меня сейчас... сильный шторм. Получила открытку от Агари, поля нарциссов Les Avants. Мне сейчас очень тяжело. Слабость. Непереносимо раздражают свет, звуки.
Некоторые стихи и переписку поэтесса уничтожила, чтобы не сохранять её для трупов, которые пишут биографии.
Эдит Сёдергран мирно скончалась в своей постели в Иванов день 1923 года. Мать нашла в тумбочке последнее стихотворение: «Прибытие в ад и благочестивая земля, которой нет». Элмер Диктониус откликнулся прочувствованным некрологом:
Молодое поколение поэтов в скандинавских странах потеряло свою великую маленькую мать. Мир лишился одной из величайших творческих женщин всех времен. Финляндия потеряла то, чем редко владела: гения, творческий дух.
А Ольсон полгода не бралась за перо. Её мучила совесть, что она давно не навещала подругу.
Великую маленькую мать схоронили под простым деревянным крестом на сельском кладбище. Так, чтобы Хелена Сёдергран видела с порога могилу дочери: она просила об этом. Райвола навещали поэты и журналисты, брали интервью у соседей. Через десять лет поставили каменное надгробие. В 1939 году всю деревню эвакуировали, так как наступали советские войска. Хелена Сёдергран умерла в Йоройнене. Пишут, что от тоски по родине. К сожалению, и усадьба, и кладбище сгорели во время войны. А церковь поставлена новая. Для её реконструкции пользовались фотографиями, сделанными Эдит Сёдергран, очень любившей фотографировать.
Сад остался.
На следующий год Эдит получила гонорар - целых пятьсот марок, очень поддержавших семью, и выпустила второй сборник, «Сентябрьскую лиру» [Septemberlyran]. Это сейчас стихотворения, составившие «Лиру», воспринимаются как классика, а тогда ницшеанские мотивы и новая экспрессионистская манера оставили публику в недоумении. Ни критики, ни читатели, по большому счёту не понимали, в какой обстановке сборник составлялся: голод, обострение туберкулёза, война. Пушки было слышно из кухонного окна. Недоумение коллег по цеху Сёдергран попыталась развеять программной статьёй:
...Я рассматриваю старое общество как материнскую ячейку, которую следует поддерживать до тех пор, пока ее индивидуумы не отправятся в новый мир. Я призываю людей работать только ради бессмертия (ложное выражение), сделать из себя все возможное - поставить себя на службу будущему.
Моя книга не потерпит неудачу в достижении своей цели, если хотя бы один человек увидит в этом искусстве невероятное. Я редко сочиняла эти стихи; нет меры, с помощью которой можно было бы измерить масштаб услуги, оказанной мне издателем тем, что он их опубликовал. Наступают новые времена. То, что Хеммер вызывает в воображении в своем стихотворении «Столп», готовится на самом деле. Я надеюсь, что не останусь один на один с великим делом, которое мне придётся сделать.
Завязалась острая дискуссия. Консервативные журналисты наперебой возмущались: какая-то неизвестная барышня-виршеплётка без стеснения называет себя талантливой, свои вирши - прорывными! Возмутительно! Хагар Ольсон, ведущая критикесса более прогрессивной Dagens Press, одобрила модернистские порывы Сёдергран, но сам сборник назвала банальным. Поэтесса оскорбилась, написала Ольсон страстное и яростное письмо, которое сделалось началом прекрасной дружбы. Второе письмо уже начиналось так:
Сколько тебе лет? Здоровье? Нервы? Желаю тебе быть здоровой и сильной. Напиши краткую биографию! Фру или фрёкен? Образование? Обо мне: место жительства - Райвола, закончила Петришуле, пневмония в 16 лет, Нуммела, Давос, искусственный пневмоторакс, жду, когда изобретут противотуберкулёзный препарат.
Дружба между Хагар и Эдит взаимно обогащала обеих. На стороне Сёдергран была эрудиция, европейский опыт, отличное знание русской поэзии. Любимцем, как ни неожиданно это звучит, был Игорь Северянин, его поэтесса даже хотела пригласить к себе в гости. На стороне Ольсон, выросшей в Выборге, - литературная профессия, притом оплачиваемая, и широкий кругозор. Переписка подруг издана, составляет толстую книгу. Хагар Ольсон приезжала в Райвола пять раз. В двадцатые дружба несколько охладела, в письмах обсуждалась в основном переводческая деятельность, но одно из последних писем, прочувствованное и глубокое, Эдит напишет подруге. Уже прощаясь.
Всего через пять месяцев после «Сентябрьской лиры» вышел следующий сборник стихов Сёдергран «Алтарь роз» [Rosenaltaret]. Как и в прошлый раз, она получила от издателей гонорар в размере 500 марок. Принята книга была несколько более прохладно. Но в том же году вышел и сборник афоризмов «Пёстрые наблюдения», нещадно раскритикованный за элитизм и ницшеанство, а чуть позже, в 1920-ом, «Тень будущего» [Framtidens skugga]. Экстатические видения обновлённого мира, где войны закончены и человек свободно развивается, были связаны с образами «сильнейших духом», своего рода сверхлюдей или, скорее, героев.
В 1920 году Эдит Сёдергран заболела испанкой, а выздоравливая, читала роман своей подруги Хагар Ольсон «Женщина и благодать». Христианские идеи оказались ей неожиданно близки. Попытки примирить Христа с Ницше привели поэтессу к антропософии. Увлечение идеями Штайнера к концу года стало настолько всеобъемлющим, что уже мешало писать стихи. Она прошла курсы Красного креста, помогала арестованным морякам-бунтовщикам из Кронштадта. Финансовое положение было уже совсем бедственное, но все планы устроиться переводчицей были разрушены. У Эдит обострился туберкулёз от горя: погиб в возрасте 14 лет кот Тутти. И, скорее всего, смерть была насильственная. Мать и дочь подозревали в убийстве соседа по фамилии Галкин. Он жил зажиточно, держал нескольких коров. Совсем разболевшейся, ослабленной Эдит прописали пить молоко, и она упрашивала маму не покупать это молоко у Галкина, потому что у Галкина кровь на руках. Очень изводилась по любимцу: «Я не могу чувствовать себя счастливой и не позволила бы себе, даже если бы могла. Наша любовь к Тутти теперь бездомна, она не знает, куда ей деться» (из письма к Хагар Ольсон).
Бедность, участившиеся конфликты с подругой и горе скрашивала разве что дружба с молодым поэтом Элмером Диктониусом. Он переводил стихи Сёдергран на немецкий для большого издания шведскоязычных финских поэтов в Германии. Проект был отвергнут: мало кого интересовали малоизвестные авторы. У Сёдергран были планы издаваться за свой счёт, но кончилось тем, что она сожгла и рукописи, и свой перевод «Женщины и благодати». Настроение ей, впрочем, улучшила публикация в журнале Ольсон «Ультра». И то уговаривать пришлось. Поэтессе казалось, что журнал избыточно политизирован.
Во второй половине 1922 года Эдит Сёдергран вернулась к перу. Стихи и афоризмы этого периода полны тоски об уходящей жизни, и вполне объяснимой. Состояние молодой женщины ухудшалось. Её мучила одышка, кашель. Хагар Ольсон, верная подруга, пыталась уговорить Хелену Сёдергран отправить дочь в санаторий, но Эдит упёрлась. Она ещё в четырнадцатом решила больше никогда в стационаре не лечиться. Из последнего письма Диктониусу:
Не забывай меня сейчас... сильный шторм. Получила открытку от Агари, поля нарциссов Les Avants. Мне сейчас очень тяжело. Слабость. Непереносимо раздражают свет, звуки.
Некоторые стихи и переписку поэтесса уничтожила, чтобы не сохранять её для трупов, которые пишут биографии.
Эдит Сёдергран мирно скончалась в своей постели в Иванов день 1923 года. Мать нашла в тумбочке последнее стихотворение: «Прибытие в ад и благочестивая земля, которой нет». Элмер Диктониус откликнулся прочувствованным некрологом:
Молодое поколение поэтов в скандинавских странах потеряло свою великую маленькую мать. Мир лишился одной из величайших творческих женщин всех времен. Финляндия потеряла то, чем редко владела: гения, творческий дух.
А Ольсон полгода не бралась за перо. Её мучила совесть, что она давно не навещала подругу.
Великую маленькую мать схоронили под простым деревянным крестом на сельском кладбище. Так, чтобы Хелена Сёдергран видела с порога могилу дочери: она просила об этом. Райвола навещали поэты и журналисты, брали интервью у соседей. Через десять лет поставили каменное надгробие. В 1939 году всю деревню эвакуировали, так как наступали советские войска. Хелена Сёдергран умерла в Йоройнене. Пишут, что от тоски по родине. К сожалению, и усадьба, и кладбище сгорели во время войны. А церковь поставлена новая. Для её реконструкции пользовались фотографиями, сделанными Эдит Сёдергран, очень любившей фотографировать.
Сад остался.