Николь Шнаккенберг "Мнимые тела, подлинные сущности"
Тему своей книги Николь Шнаккенберг определяет так:
"Именно уход от подлинного Я в контексте конфликтов идентичности с внешностью станет предметом нашего обсуждения на протяжении всей книги. Я твёрдо убеждена, что конфликты с внешностью возникают из боли от ведения жизни в качестве мнимого Я и, следовательно, могут быть разрешены, если позволить подлинному Я вновь проявиться."
Понятие "Я" ("self") Шнаккенберг рассматривает в психоаналитическом ключе, это то, что в психоанализе еще принято называть "самостью", не "эго":
"Я в интерпретации К- Г. Юнга является исключительной, неизменяющейся частью нас самих, разительно контрастируя с нашим волнообразным эго, тенью и комплексами. Я утверждаю, что мы можем выйти из конфликтов с нашей внешностью тогда, когда мы возвращаемся к этому Я, к своему подлинному Я, и отходим от псевдо-Я, от мнимых Я, которые мы создали в попытках угодить миру вокруг нас. Поэтому, когда вам встречается «Я» с заглавной буквы, я призываю вас обратиться к вашей глубинной истине и подлинности, к тому подлинному Я, о котором писали Юнг и Винникотт, - Я, превосходящему любую выстроенную нами идентификацию с нашим физическим телом."
Наше Я, разумеется, связано с телом и с внешностью, но не должно сводиться к нему:
"Наша способность узнавать себя и идентифицировать с узнаваемым образом считается особенно существенной для осознавания сути своего Я среди других таких же, как мы. В дальнейшем на базе этого осознавания мы можем выстраивать более сложные формы самоидентичности, такие как, например, диахроническое (во времени) чувство Я. Наши тела значительно меняются в ходе нашей жизни, каждая стадия которой вносит изменения в разнообразные аспекты нашей внешности. По мере старения и изменения нашей внешности мы должны адаптироваться к изменившемуся отражению в зеркале, чтобы сохранять узнавание меняющихся лица и тела, которые мы в нём видим."
"Образ тела можно разделить на три составляющие: реальность тела (тело, каково оно в действительности), идеал тела (мысленный образ того, каким тело должно быть по мнению индивида) и презентация тела (как тело представляется внешней среде) [Kraus, 1999]. Если есть расхождение между реальным и идеальным, человек может, вероятно, испытывать давление, имеющее целью переделать его. Связь между идентичностью и телом может стать особенно очевидной в период жизненных изменений или кризисов, таких как начало менструации и рост груди у женщин и увеличение мышечной массы и волосяного покрова у мужчин. Изменения, происходящие в ходе беременности, и заболевания, влекущие за собой структурные изменения тела (например, удаление груди или яичек), также способны выступить в функции «триггера». <...> любое изменение внешности может оказаться серьёзным и травмирующим испытанием в зависимости от особенностей человека, его предыдущего жизненного опыта, его чувствительности, сети поддержки и т.д. Подобные изменения способны поднять принципиальные и жизненно важные вопросы о теле и собственном Я. Этим, вероятно, можно отчасти объяснить, почему столь многочисленные конфликты с внешностью впервые обнаруживаются в юности, когда телесные изменения наиболее существенны."
Немало внимания она уделяет критике стандартов красоты и бьюти-индустрии.
"С точки зрения собственного бессрочного сохранения капиталистическим обществам невыгодно превозносить приемлемость и красоту наших тел, так как это уничтожит любую потребность в приобретении товаров. Гораздо более прибыльно продавать миф «вы должны выглядеть определённым образом, чтобы быть счастливым» и поощрять нас к изменению и «улучшению» наших тел посредством диет, косметики, пластической хирургии и прочих подобных способов. Примечательно, что объём отрасли пластической хирургии Великобритании увеличился с 2008 года почти на 20% до оценочного значения в 2,3 млрд фунтов стерлингов - этот рост исследователи во многом относят на счёт рекламы и безответственных маркетинговых ходов. Коварно взращивая в нас веру в то, что, изменяя нашу физическую форму и внешность, мы можем стать лучше, желаннее и ещё любимее, нас убеждают вкладываться в разнообразные отрасли, чьё выживание зависит от того, сколько денег мы тратим, покупая их товары и записываясь на их программы."
Николь Шнаккенберг особо внимательна к гендерному аспекту, поскольку давление этих стандартов на женщин сильнее.
"Культ стройности в современном западном обществе комбинируется также с императивом здоровья [Lupton, 1995]. Одержимость нашего общества продвижением здоровья позиционирует здоровье как предмет личной ответственности, в связи с чем здоровье, наряду с привлекательностью, оказывается в сфере персональной деятельности. Проекты, связанные со здоровьем и красотой, стали моральными достоинствами. В современной западной культуре люди повсеместно приравнивают размеры тела, превышающие культурный идеал, к состоянию нездоровья. Дж. Райт и коллеги обнаружили, что в контексте темы фигуры и веса молодые женщины понимают здоровье как феномен, требующий постоянной работы над внешностью и внимательного мониторинга питания и физических упражнений, в то время как для молодых мужчин здоровье и хорошая форма являются признаками способности к физической деятельности [Wright et al., 2006]."
"Самообъективация наиболее выразительно проявляется будучи спроецированной на внешность и в том, как часто женщина самостоятельно оценивает свои внешность и тело в соответствии с тем, как она выглядит с точки зрения наблюдателя. Б. Фредриксон и Т. Робертс [Fredrickson & Roberts, 1997] продемонстрировали, что самообъективация может усилить тревогу женщины по поводу своей внешности, снизить вероятность возникновения состояний максимальной мотивации, а также понимание внутренних телесных ощущений, и повысить вероятность возникновения телесного стыда."
"До начала XX века западные художники изображали идеальное женское тело со значением индекса массы тела (BMI) от 27 до 30 [Bonafini & Pozzilli, 2010]. Однако к середине XX века идеальное женское тело «похудело» до значения BMI на уровне 19, причём большинство идеальных тел стали весить на 15% ниже здоровой нормы [Martin, 2010]. В целом исследователи сходятся во мнении, что нынешний вес идеального женского тела, изображаемого в СМИ, является нездоровым для большинства женщин. Подверженность воздействию образов СМИ, в которых нездоровый вес тела продвигается как идеальный, коррелирует со снижением уровня удовлетворённости женщин своим телом и ростом их тревоги, связанной с образом тела [Anschutz et al., 2008]."
"Социальное послание, которое в настоящее время навязывается стольким доверчивым женщинам, заключается в том, что тело можно переделать как угодно, чтобы соответствовать идеалу, и что фигура женщины находится всецело в её руках. Женщина должна вылепить такую фигуру, которая является наиболее привлекательной и желанной, которая свидетельствует о женской силе, о женственности (что весьма иронично) и при этом о способности к самоконтролю. Неспособность придать телу форму, которую общество считает приемлемой, клеймится как слабость, жадность и объявляется не заслуживающей уважения и любви. Диетическая индустрия основана на этих предпосылках, она утверждает, что ты можешь изменить своё тело, стать лучше и достичь абсолютного блаженства, следуя этому плану питания, этой диете или этой системе физических упражнений. Потеря веса преподносится как Священный Грааль, как главный смысл того, что значит быть женщиной. Интеллект, индивидуальность и более глубокие стремления женщин бесцеремонно отодвигаются на задний план.
Можно сказать, что женщина, которая покупается на эти мифы, оказывается под строгим контролем. Вульф просит нас обратить внимание на то, как каждый из аспектов этих мифов лишает женщину её женской идентичности. Потеря веса, достаточная для соответствия идеалу, означает потерю грудей, потерю бёдер, потерю ягодиц... словом, доводит женщину до андрогинности. То, за что её воспевали в прежние времена, в самом буквальном смысле слова исчезает. Вероятно, замученные голодом яичники женщины даже перестанут менструировать. Ведущее к физиологическим изменениям голодание занимает, кроме того, большую часть мыслей и отнимает львиную долю энергии. Голодание делает тебя тихой, послушной и консервативной. Отсутствует энергия для того, чтобы быть какой-либо ещё."
Шнаккенберг пишет о росте распространенности таких явлений как дисморфофобия и самоповреждение - она и работала с такими пациент(к)ами, и сама этим страдала.
"...за последние десятилетия значительно увеличилось число случаев отвержения тела. Подобные проявления затрагивают людей, чьё отношение к собственному Я переживает изменение в целом наряду с распространённым ощущением, что их тело им не принадлежит или исчезло. Это может привести к навязчивым прикосновениям к телу, будто из желания проверить, на месте ли оно, или даже к самоповреждающему поведению, такому как выливание горячей воды на кожу, чтобы убедиться в существовании тела [Sierra et al., 2005].
Поступало также много сообщений о людях, которые испытывают непреодолимое желание ампутировать одну или более из своих абсолютно здоровых конечностей вследствие ощущения их чужеродности, что порой доходит до самостоятельного проведения ампутации, если хирург не соглашается исполнить их желания. Желание ампутировать здоровую конечность впервые было зафиксировано в 1785 году (цит. по: [Johnston and Elliot, 2002]), и с тех пор процент таких случаев растёт в геометрической прогрессии. Люди с подобными желаниями обычно описывают свои чувства как развившиеся в начале жизни, обычно до пубертатного периода и, как правило, до 8 лет [First, 2005], при этом большинство подчёркивает, что первоначально они стремились к чувству цельности и завершённости или пытались исправить несоответствие между своим телом и чувством собственного Я."
Хирургия и косметология не решают проблему дисморфофобии.
"По мере всё большего распространения косметической хирургии, пожалуй, несложно представить, как часто люди с диагнозом «дисморфофобия» обращаются к подобным операциям, являющимся приемлемым в культурном отношении способом облегчить их страдания. Весьма пугающе выглядят факты из исследования К. Филлипс и коллег [Phillips et al., 2001], которые отмечают, что из 250 взрослых с этим диагнозом приблизительно 75% обращались за лечением к пластическим хирургам и 66% его получили. Существует распространённое мнение, что если физический недостаток будет каким-то образом сглажен, эмоциональное состояние человека чудесным образом трансформируется и он впоследствии сможет наладить свою жизнь. В результате чрезмерного внимания к воспринимаемому недостатку семья и друзья также могут прийти к убеждению, что хирургическое вмешательство или дерматологические процедуры окажутся благотворными для их близкого, смогут облегчить его страдания.
Установлено, что, кроме того, люди с диагнозом «дисморфофобия» нередко посещают множество врачей, «прыгая» от одного специалиста к другому в поисках этого, кто будет готов выполнить требуемую процедуру или выписать определённое лекарство [Cotterill, 1996].
Люди, обращающиеся к хирургии вследствие воспринимаемого уродства, редко бывают удовлетворены любым полученным лечением. Масса научных исследований говорит о том, что люди, испытывающие сильную неприязнь по отношению к своей внешности, часто воспринимают результаты любого хирургического вмешательства как неудовлетворительные, причём в одном исследовании сообщается, что только 4 % людей с диагнозом «дисморфофобия» заявили, что их операция им как-то помогла [Phillips et al., 1993]. В другом исследовании 16% людей указали на ухудшение своего состояния по результатам косметических процедур, причём 9 из 25 участников были настолько недовольны, что в итоге перешли к собственноручному выполнению косметических процедур в домашних условиях [Veale, 2000]."
Шнаккенберг довольно критически относится к тому, как современная психиатрия рассматривает расстройства, связанные с внешностью. Да и в целом к стандарту DSM она скептична.
"Психиатрическая медицина имеет склонность раскладывать всё по полочкам, насколько это возможно. По этой причине авторитетный справочник Американской психиатрической ассоциации (American Psychiatric Association, АРА) «Диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам» (Diagnostic and Statistical Manual of Mental Disorders, DSM) содержит перечень психических расстройств и болезней с характерными для них симптомами и моделями поведения. В результате трудности людей могут быть аккуратно категоризированы и рассмотрены в полном объёме. Психиатрическая медицина таким же способом классифицировала конфликты с внешностью, дав отдельные обозначения разным группам проявлений: телесное дисморфическое расстройство, анорексия, булимия и т.д. Однако в действительности таких чётких границ просто не существует. Например, от 25 до 39% тех, кому поставлен диагноз «анорексия», имеют также сопутствующий диагноз «телесное дисморфическое расстройство» [Grant et al., 2002], и такая коморбидность присутствует по всему спектру психических нарушений, связанных с внешностью. Они являются вовсе не отдельными заболеваниями, а скорее отметками на самостоятельном континууме, разнонаправленными отклонениями от одной линии.
Помимо так называемой коморбидности, концепция диагностируемых психических заболеваний небезупречна сама по себе. По словам клинического психолога Люси Джонстоун [Johnstone, 2000], психиатрический диагноз в значительной степени зависит от субъективных суждений, в свою очередь обусловленных контекстом и культурой, в которых человек живёт. Это не означает, что душевная боль не является реальной; наоборот, психологические страдания, испытываемые многими, мучительны и безграничны. Однако мы должны себя спросить, будет ли полезным для нас применение внешне непреложных схем к этим страданиям. Что касается диагнозов, они могут помочь людям получить доступ к услугам и социальным льготам, а также становятся облегчением для некоторых больных и их семей, которых утешает сам факт того, что теперь, по крайней мере, у их боли есть название. Однако существует опасность, что на фоне диагноза потеряется человек, его история и его страдание."
"В сфере психического здоровья вообще мы стали патологизировать и даже демонизировать индивида, отказывающегося считаться с системами вокруг него включая его семью и его культуру в целом. Ричард Бразерс, религиозный лидер XVIII века, отвечая на вопрос о том, почему его отправили в Бедлам, сказал: «Так случилось, что мы с миром слегка разошлись во мнении; мир сказал, что я безумен, а я сказал, что мир безумен; я был побеждён большинством голосов, и вот я здесь» (цит. по: [Colton, 1820, р. 75]). Таким образом, создаётся впечатление, что общество редко искренне стремится понять исходные метафоры, лежащие в основе того явления, которое оно без труда обозначает как психическое расстройство, скорее пытаясь справиться и даже покончить с симптомами, для того чтобы в результате справиться и покончить со своим собственным дискомфортом."
"Для меня стало неожиданностью узнать, что пониженное половое влечение у мужчин на сегодня патологизировано и в соответствии с новейшим изданием Diagnostic and. Statistical Manual of Mental Disorders (DSM-5) считается отдельным психическим расстройством. Это «расстройство» в клиническом аспекте обозначается как мужское гипоактивное расстройство полового влечения (мужское ГРПВ; male hypoactive sexual desire disorder, HSDD) и характеризуется недостаточностью или отсутствием сексуальных фантазий и желания сексуальной активности, не имеющими причинной связи с каким-либо медицинским состоянием (заболеванием), при результирующем расстройстве у рассматриваемого индивида. До сих пор, согласно справочнику DSM-IV, ГРПВ относилось к категории расстройств половой и гендерной идентичности, будучи впервые включено в справочник DSM-III под названием «расстройство полового влечения». В самом деле, обладание ненасытным сексуальным аппетитом сегодня стало мерилом того, что значит быть мужчиной. Если присутствие подобных устремлений малозаметно, общество может посчитать человека «недомужчиной» и в том или ином смысле «нездоровым», что усугубляется наличием ГРПВ в справочнике DSM."
Влияние стандартов телесности на мужчин Шнаккенберг тоже рассматривает: у мужчин больше уклон в боди-билдинг и наращивание мускулатуры; в последнее время для мужчин также начали продвигать депиляцию, ну и озабоченность размером пениса тоже вовсю подпитывается рекламой.
Также Шнаккенберг обращает внимание на особенности проблем со внешностью у ЛГБТ-людей.
"<...> в случаях, когда дело касается образа тела, гомосексуальным индивидам приходится маневрировать в более сложной среде. Представляется, что общественная гомофобия может лежать в самой основе конфликтов с внешностью у этой группы населения, причём люди, идентифицирующие себя как гомосексуалов, стремятся доказать своё достоинство, возможно сильно оспариваемое вследствие специфики их сексуальности, посредством внешности."
"Представляется, что медицинская модель главным образом патологизирует и, следовательно, демонизирует стремление к такой подлинности, причём введение расстройства гендерной идентичности (РГИ; gender identity disorder, GID) в справочник DSM произошло примерно в то время, когда гомосексуальность была вычеркнута из перечня психиатрических диагнозов. С. Мур определённо не одинока в мнении, что «диагноз РГИ... является попыткой предотвратить развитие гомосексуальности у взрослых посредством психиатрического вмешательства в детском возрасте» [Мооге, 2002, р. 1].
Прискорбно, что транссексуалы должны убедить психиатра отнести их к категории РГИ, прежде чем хирурги и эндокринологи согласятся помочь им с трансформацией их тел. Можно утверждать, что диагноз РГИ узаконивает стигматизатицию транссексуалов, которая, в свою очередь, порождает дискриминацию, а также стресс и даже суицидальное мышление среди представителей этой группы.
Те, кто выступает за классификацию РГИ как «психического заболевания», указывают на страдания и расстройство, испытываемые рассматриваемой группой людей, однако при этом налицо острая нехватка эмпирических подтверждений подобных гипотетических мучений. Так, например, детские расстройства не являются распространённой причиной направления к врачу детей, которым диагностируется РГИ [Bartlet et al., 2000]. Напротив, основанием для направления на лечение чаще всего становятся жалобы родителей и учителей по поводу кросс-гендерного поведения ребёнка или стремление родителей предотвратить гомосексуальность у своего ребёнка [Doering et al., 1989].
Многочисленные разногласия возникли в ходе подготовки пятого издания Diagnostic and Statistical Manual of Mental Disorders (DSM-5) по вопросу психиатрической классификации вариантов гендерной идентичности (ВГИ; gender identity variants, GIVs), причём некоторые эксперты активно настаивали на полном исключении ВГИ из DSM, поскольку нет ни одной более-менее связной теории (не говоря уже о нейрофизиологической модели) «нормального» гендерного развития, которая могла бы дать нам какое-либо биологическое основание для патологии. Наоборот, мы создаём патологию там, где её не существует, так же как это с вопиющей безответственностью делается в случае с другими «психическими заболеваниями»."
"Не более уважительно обращаются с мужчинами, которые демонстрируют так называемые женоподобные черты или идентифицируют себя как бисексуалов. Согласно исследованию Л. Мэндел и Ш. Шейкшафт [Mandel & Shakeshaft, 2000], мужчины, предпочитающие выражать отличающуюся от общепринятой мужественность, продолжают оставаться объектами патологизации, очернения, подавления, игнорирования и осмеяния."
Отдельно останавливается Шнаккенберг на теме боди-модификаций, как ставших довольно общепринятыми (тату) или даже общественно одобряемыми (отбеливание кожи), так и весьма экстремальных.
"Исторически мужчины делали себе тату чаще, чем женщины, но эта тенденция с недавних пор изменилась, причём женщины сегодня составляют около 60% татуированного населения [ Mifflin, 1997]. В то время как женщины традиционно стремятся выбрать такие места для татуировок, которые они могут относительно легко скрыть (например, лопатка, бедро или лодыжка), мужчины предпочитают места, которые они могут легче всего обнажить, например плечо.
Женщины часто склоняются к более женственным рисункам, таким как цветы или крылатые существа, но, как представляется, эта тенденция тоже меняется. Женщины всё больше обращаются к татуировкам как к средству отказа от ожидаемых идеалов женственности, причём в настоящее время для женщин стало довольно привычным делом выбирать узоры в стиле трайбл и более заметные места для тату, такие как запястья или шея."
"Представляется, что, пока многие из нас заняты всепоглощающими попытками искоренить физические отклонения от идеала красоты, становясь худыми, пышногрудыми, светлокожими женщинами с прямыми волосами и социально пропагандируемой степенью макияжа на лице, другие бунтуют против этой унификации, исследуя иные физические средства утверждения своей индивидуальной идентичности, такие как тату, пирсинг и альтернативная манера одеваться. Как бы то ни было, западный идеал красоты оказывает глубокое воздействие на многих из нас, причём это влияние выходит далеко за пределы западного мира. Глобализация и бум масс-медиа означает, что подросток, скажем, на Филиппинах может подвергаться постоянной бомбардировке западными образами худых, светлокожих женщин и в результате начать отождествлять себя с этим нереалистичным идеалом."
"Многие конкурсы красоты по всему миру ориентируются на западные стандарты красоты, поскольку победители обычно продолжают участвовать в международных конкурсах, включая «Мисс Мира». Так, в 2001 году конкурс «Мисс Мира» выиграла Мисс Нигерия - эта победа стала возможной благодаря тому, что организаторы конкурса «Мисс Нигерия» в соответствии с международными критериями сместили свои стандарты в сторону более худых и высоких конкурсанток. Печально, но во время прослушивания для конкурса «Мисс Нигерия» кто-то из сопровождающих участниц лиц указал на одну из женщин, которая участвовала в прослушиваниях в течение многих лет, заявив, что «с каждым годом она возвращается всё более и более чистой» [Balogun, 2012, р. 375]. Когда его спросили, что он имел в виду, он объяснил, что каждый год, когда она приходит на прослушивание, её кожа выглядит светлее, чем прежде, что обусловлено уходом за ней и макияжем."
Шнаккенберг подчеркивает, что считать конфликты с внешностью исключительно индивидуальными "отклонениями" нельзя:
"<...> трудности и модели саморазрушающего поведения, связанные с конфликтами с внешностью, нельзя просто объяснить как патологические процессы или отмести как частные дела. Расстройства, связанные с воспринимаемым внешним видом тела, твёрдо обосновались в культурном и общественном контексте и как таковые отнюдь не могут быть отнесены на счёт индивидуальных патологий или «отклонений»."
Тщательно рассмотрев различные социальные аспекты, обусловливающие конфликты с внешностью, далее она рассматривает влияние травматического опыта, в том числе детского, который делает индивидуума более уязвимым к неблагоприятным социальным посланиям.
"H. Переда и коллеги [Pereda et al., 2009] изучили показатели распространённости детского сексуального насилия (ДСН) в 19 странах и обнаружили, что все исследования, рассматривавшие долгосрочные последствия ДСН, сообщали о связи между историями ДСН и психическими проблемами в дальнейшей жизни, включая тревогу, депрессию, аутизм, страх, склонность к суициду, низкую самооценку, соматические жалобы, агрессию, саморазрушающее поведение (в том числе нарушенное питание) и сильный стресс. Дж. Хантер [Hunter, 1991] также обнаружил, что люди, пережившие в прошлом опыт сексуального насилия, демонстрируют более негативный образ тела и придают меньше значения своей физической внешности, а К. Веннингер и Дж. Хайманн [Wenninger & Heimann, 1998] установили, что они обычно более негативно оценивают своё здоровье, чем контрольная группа. Уместно также отметить, что дети и младшие подростки находятся в возрасте «магического мышления», в соответствии с которым они часто имеют склонность соединять два отдельных, независимых события как прямо взаимосвязанные или относить всё, что происходит в их жизни, на счёт каких-нибудь своих воспринимаемых изъяна или «негодности». Ребёнок может, к примеру, связать насильственное действие с личным проступком и прийти к убеждению, что он не только сам послужил причиной насилия, но и весьма его заслуживает. Расстройства, связанные с внешностью, у детей и подростков также могут уходить корнями в такое магическое мышление."
Также она проводит связь между конфликтами с внешностью и нарушениями привязанности:
"Представляется, что подорванное доверие у детей, которые подверглись насилию, были лишены заботы или получили серьёзный удар по самооценке со стороны своих опекунов, негативно влияет на их способность формировать надёжные привязанности. Эти дети страдают тем, что Б. ван дер Колк охарактеризовал термином «расстройство надежды» [van der Kolk, 1987, р. 154]. Вместо того чтобы воспринимать себя как целостную личность, ребёнок ощущает свою крайнюю фрагментированность, позволяя только отдельным аспектам себя быть видимыми для других и взаимодействовать с ними. Дети, настроенные таким образом, могут также стремиться управлять своими собственными телами и подавлять их в отчаянной попытке понять и преодолеть способы, с помощью которых над их телами доминировали другие. Как объясняет Стивен Коуп [Соре, 2001], с самого раннего возраста мы учимся, как контролировать и не принимать во внимание сигналы и потребности наших тел, вместо того чтобы реагировать на них. Заканчивается всё тем, что мы делаем с собой то, что делали с нами."
"Взрослые с тревожной привязанностью обнаруживают высокую восприимчивость к утрате отношений и часто непоследовательное чувство Я, характеризующееся то всепоглощающим гневом, то инертностью [Tasca et al., 2009]. Несложно представить, как каждый из этих аспектов может исподтишка проникать в конфликты, связанные с внешностью. Крайне остро воспринимая возможность утраты отношений, человек способен стать человекоугодником во всех смыслах этого слова, используя идеалы общества в качестве гвоздей, на которые он подвесит свои человекоугоднические устремления. Идеалы внешности будут усвоены им и преобразованы в убеждение о том, что, возможно, худоба и красота либо мускулистость и статность могут стать способами удержать отношения, которые такие люди панически боятся потерять. На это стремление наслаивается непоследовательное чувство Я, которое делает человека неуверенным в том, кем он в принципе является.
Пожалуй, неудивительно, что трудности с привязанностью могут обретать голос через тело, поскольку тело потенциально является наиболее очевидным напоминанием о нашей взаимосвязанности с другими. Как напоминает А. Лемма [Lemma, 2015], мы не можем родить самих себя. Наши тела свидетельствуют о том, что у нас есть жизнь только благодаря существованию, как в прошлом, так и в настоящем, наших родителей. Эту истину наглядно подкрепляет тот факт, что многие из нас имеют определённое физическое сходство со своими родителями или обладают некоторыми из их физиологических особенностей. Кроме того, именно посредством тела мы наиболее интенсивно и остро ощущаем близость и тесную связь с другими, а значит, и конфликт между желанием быть связанными с другими и страхом быть ими поглощёнными."
"Люди, пережившие травму, чаще сообщают о нарушенном питании, особенно переедании и очистительном поведении, чем люди без опыта травмы [Ackard et al., 2001]. Кроме того, от 30 до 50% людей, имеющих в анамнезе расстройства питания, сообщают о пережитом в детстве сексуальном или физическом насилии [Smolak & Murnen, 2002].
Травма привязанности может быть обусловлена исключительно недостаточным удовлетворением нужд ребёнка. Система привязанности активируется в те моменты, когда ребёнок боится и нуждается в успокоении, утешении и безопасности, и травмирующей будет ситуация, если он их не получит. В дальнейшем ребёнок может пронести с собой во взрослую жизнь ощущение, что он недостаточно хорош, недостоин любви и какого-либо внимания, что заложит основу для серии отношений, в которых человек отчаянно стремится быть любимым, одновременно чувствуя, что ему не хватает ресурсов для того, чтобы это стало реальностью."
Николь Шнаккенберг подробно описывает наши процессы восприятия и самовосприятия и приходит к выводу, что наш взгляд на самих себя никак не может быть "объективным".
"То, как мы видим мир и себя, прежде всего зависит от нашего внутреннего мира, наших идей, нашего восприятия и представлений о том, как вещи устроены и как они должны быть устроены."
"Учитывая, что мы осознаём только те процессы восприятия, на которые обращаем внимание, я склонна утверждать, что невероятно трудно изменить наше восприятие, не обращаясь к более глубоким уровням осознания, что мы более подробно рассмотрим в следующей главе. На данный момент достаточно сказать, что, возможно, неблагоразумно безоговорочно отождествлять себя с нашими мыслями, когда мы смотрим в зеркало. Неужели мы в самом деле «уродливы» потому, что наш разум так нам говорит, когда мы рассматриваем наше отражение? Или эта воспринимаемая уродливость приходит из иного места - места, которое повествует, возможно, о дурном обращении со стороны других, болезненных переживаниях раннего периода жизни, о неприятии и об отрицании подлинного Я?"
"Проблема не в том, что мы неспособны видеть подлинное отображение реальности, но в том, что мы думаем, будто видим подлинное отображение, и в результате относим нашу идентичность на счёт того, что мы воспринимаем."
В конце книги Николь Шнаккенберг обращается к вопросу - так что же делать?
Она рекомендует то, что больше всего помогло ей самой (но напоминает, что это может быть индивидуально): медитации, самосострадание ( Кристин Нефф), практики майндфулнесс, осознанное и интуитивное питание, дыхательные упражнения, йогу, телесно-ориентированную психотерапию. Приведены в книге и конкретные упражнения.
В любом случае главная цель - возвращение к своему подлинному Я.
"Юнг объяснял, что, когда травма бьёт по развивающейся психике ребёнка, происходит фрагментация сознания, при которой различные его кусочки (в терминологии Юнга - осколки, или комплексы) самоорганизуются в типовые структуры. Обычно одна часть эго регрессирует в инфантильный период, а другая - прогрессирует и вырастает слишком быстро, адаптируясь к внешнему миру как мнимое Я. В дальнейшем развившаяся (progressed) часть личности берёт на себя заботу о регрессировавшей (regressed).
Применительно к баталиям с внешностью регрессировавшая часть Я находится под защитой развившейся личности, которая использует саморазрушение как защитный механизм. Причиняя физический вред Я, развившаяся личность защищает регрессировавшие инфантильные фрагменты от внешнего вреда; она предупреждает и предотвращает любые назревающие повреждения извне, таким образом удерживая контроль и создавая иллюзию сохранения ответственности за то, что и когда произойдёт. Развившаяся и регрессировавшая части психики организуются в своего рода систему самопомощи. В дальнейшем все отношения с внешним миром проверяются этой системой, которая становится основной силой сопротивления неосторожным, спонтанным проявлениям Я. Подлинное Я скрывается, мнимое выходит на передний план. Представляется, что подлинное Я уничтожается во всех смыслах."
Это "расколовшееся" Я и должно быть интегрировано.
Шнаккенберг описывает также и свой личный опыт:
"Серьёзным элементом моей собственной баталии с нарушенным питанием являлось стремление к уникальности. Я хотела быть по-настоящему хорошей в чём-нибудь, безосновательно жаждала признания в виде похвалы и безнадёжно стремилась быть замеченной несмотря на то, что вела себя так, будто хотела спрятаться. Я думала, что, сделав себя «красивой» и «худой», я выделюсь и это подтолкнёт людей заметить меня и, следовательно, полюбить. Одна из частей процесса моего выздоровления заключалась в том, чтобы осознать две взаимосвязанные истины: что я столь же хороша, как все остальные, и что я никогда не буду лучше кого-либо ещё. Все люди одинаково особенные и одинаково достойные. Глубокое проникновение в эту истину, которая прежде воспринималась мной поверхностно, освободило меня, позволив мне одновременно вновь полюбить себя и понять, как на самом деле устроена жизнь, выбросить из головы мои ригидные и перфекционистские тенденции, осознать, что каждый без исключения человек является хорошим целиком, как он есть. Я начала осознавать, что я тоже хорошая.
В какой-то мере баталии с внешностью - это всегда попытка доказать миру, что мы достойны. Однако правда в том, что нам абсолютно нечего доказывать.
Всегда найдется кто-то, кто покажется нам более умным, более привлекательным физически, более худым, однако эти внешние формы не имеют ничего общего с нашими подлинными Я, с тем, кем мы являемся в своей основе. Когда мы переводим свой взор с мира формы на мир бытия, всё меняется. Мы расслабляемся. Нам больше не нужно никому ничего доказывать. Мы осознаём, что мы ничем не лучше, чем кто-либо ещё... и не хуже. Любые иные убеждения оказываются бесполезными, и мы отпускаем ситуацию."
"Многие годы я считала, что «выздоровление» будет означать, что я перестану грустить и гневаться так часто. Я ошибалась.
Грусть, гнев и все остальные эмоции непременно будут жить дальше, так как они существуют для того, чтобы рассказывать важную историю и доставлять жизненно важное послание. Я продолжаю на регулярной основе испытывать глубокие чувства гнева и грусти, поскольку в моей жизни по-прежнему возникают разнообразные трудные события, но разница в том, что теперь я больше не чувствую себя неспособной справиться с ними и всё больше учусь не отождествлять себя с ними."
Предыдущие посты о книге в сообществе:
https://fem-books.livejournal.com/1203154.html
https://fem-books.livejournal.com/1475740.html
https://fem-books.livejournal.com/1566519.html