Если вам читать нечего...
... то премия «Большая книга» открыла бесплатный доступ к произведениям из короткого списка: https://www.livelib.ru/bolshayakniga/2021. Доступ, правда, до 30 ноября, до завершения народного голосования. Извините, что-то я дотянула. Если у вас есть регистрация на Livelib и Литресе, можно почитать. Между прочим, список вполне внушительный, целых тринадцать книг. Из них женского авторства четыре:
«Симон» Наринэ Абгарян [АСТ, 2020]: https://fem-books.livejournal.com/2133967.html
«Рана» Оксаны Васякиной [Новое литературное обозрение, 202й]: https://fem-books.livejournal.com/2100728.html
А также «Сад» Марины Степновой [АСТ, 2020] и «Лесков: прозёванный гений» Майи Кучерской [Молодая гвардия, 2020], о которых я попытаюсь сегодня немного рассказать.
«Сад» - первая часть исторической эпопеи о дореволюционной России, и начинается она с того, что аристократке-барыне захотелось ощутить биение жизни. Ну, ощутила. Картинка с ироничным пелевинским сирруфом прилагается. Стоит Надежде Александровне выйти за рамки комильфо, как она моментально превращается в отщепенку: теряет любовь мужа, связь со старшими детьми, привычную среду двора, любимые книги, а взамен обрастает себе подобными изгоями, не нашедшими применения своим способностям в имперской реальности, и... садом. Сад всеобъемлющ, райски прекрасен и явно что-то символизирует. Рассказывается о нём высокопарно, торжественно:
Вокруг был праздник - нескончаемый, щедрый, торжествующий. Сочная, почти первобытная зелень перла отовсюду, кудрявилась, завивалась в петли, топорщила неистовые махры. Надежда Александровна физически чувствовала вокруг тихое неостановимое движение: сонное пчелиное гудение, комариный стон, ход соков в невидимых прочных жилах, лопотание листьев и даже тонкий, натужный писк, с которым раздвигали землю бледные молодые стрелки будущих растений. Гёльдерлин, которого она так любила, бедный, бедный, сорок из отпущенных ему семидесяти трех лет проведший под многокилометровой толщей прозрачнейшего германского безумия, назвал бы этот сад гимном божественным силам природы. Но, конечно, никакой это был не гимн - просто гул нормально функционирующего организма, полного тайных и явных звуков, которые неприличными осмелился бы назвать только самый безнадёжный ханжа...
В противовес роскоши сада другое завоевание Надежды Александровны - поздняя, обожаемая дочь Туся - тоже цветёт и кудрявится, но восторга у окружающих не вызывает. Ретардированное развитие девочки делает домашнего врача вторым лицом в семействе, и ребёнок вырастает, скажем, со странностями, с чудинкой. Туся помешана на лошадях. Помешана до такой степени, что мечтает вырубить мамин сад (чу, чеховская струна лопнула) и устроить огромный конный завод по последнему слову науки и техники. Затем на нашем горизонте появляется некто Радович, отпрыск обедневшего балканского рода, и его ангелоподобный товарищ с милым именем Саша и скромной фамилией Ульянов...
И здесь хочется задать вопрос: «Сад» - всё же исторический роман или притворяется таковым? Сомнения начинаются уже с самой завязки: а насколько вероятно, чтобы дворянская семья отвергла безупречную женщину из-за одной ошибки: поздней беременности? Многодетность не считалась ни карой, ни позором. У самой царицы было шестеро детей, и младшая дочь Ольга появилась на свет, когда Марии Фёдоровне было уже тридцать шесть. К воспитанию Туси тоже есть вопросы. Маленькая девочка одна на конюшне, ужасные русские мужики заучают её там неприличным словам, поют похабщину... Девочка из российской дворянской семьи вообще никогда никуда не выходила одна. Её сопровождали нянька или бонна в раннем детстве и гувернантка - в отрочестве. Юная аристократка в одиночку на конюшне, среди мужчин, пусть и подчинённых, представляется нонсенсом, поправьте меня, если я ошибаюсь. Почему Рюриковичи побрезговали сидеть с доктором Мейзелем за одним столом? Почему родословную Радовича искали в русских документах, а не в сербских или черногорских, что напрашивается уже по самой фамилии? Читательское недоверие сюжету растёт и крепнет. В монструозности Туси тоже поневоле приходится усомниться. Степнова будто бы пытается уверить аудиторию, что избыток материнской любви искалечил девочку, превратив её в грубую, бескультурную эгоистку, готовую перешагнуть через кого угодно ради собственных целей. А я читаю и вижу милую, увлекающуюся девочку, совершенно неискушённую, страдающую неврозом навязчивых состояний. От невроза её «вылечил» великий медикус Мейзель, переключив на самоповреждение, но от первой любви, как известно, не помогает и щипать себя до синяков. Не первая и не последняя, Туся Борятинская не за того замуж вышла. Вот и все её прегрешения. А остальные проблемы счастливо решало родительское богатство, не требуя от наследницы никаких особенных действий и убеждений. Так что назвать «Сад» феминистским романом кажется преждевременным.
Ещё одно интересное: в романе о России русские - угрюмая массовка, напоминающая войско орков с похмелья. Почти все значимые герои отчётливо другие, в том числе и по национальному признаку: Надежда Александровна - урождённая фон Стенбок, доктор Мейзель немец, Бланк - еврей, молодой Радович - серб, с Сашей Ульяновым тоже всё понятно. Из одно объединяет: они предельно чужды окружающей среде, они падают в неё, как в выгребную яму золотые слитки или брикеты дрожжей, причём с аналогичным результатом. Искать человекообразных русских на страницах саги придётся долгонько... И это вполне сознательный приём, создающий атмосферу государства в государстве. Россия для всех персонажей, не исключая и Тусю, контакту недоступна. То пьяна до положения риз, то тупо безмолвна (они или молчат, или орут), то глупа до степени дефекта, её можно спасать, учить, лечить, можно сечь до полусмерти, избивать до посинения, душить за глотку, бранить, таскать за бороду. С ней только нельзя взаимодействовать никоим образом. Никак. И с незапамятных времён было нельзя, не случаен экскурс вглубь генеалогии Мейзеля, во времена Тишайшего царя Алексея Михайловича. Его предок был заживо зажарен на вертеле за ересь. Ну какой диалог возможен с людьми, которые ближних своих жарят на вертелах? В самом начале романа появляется девка, прислуга Барятинских, барыня задаёт ей пустяковый, незначащий вопрос, а прислуга не умеет ответить.
Девка, ровным счётом ничего не понявшая, ушла - порка, как, впрочем, и ласка не могли произвести на неё никакого впечатления. Ей вообще было всё равно - в самом страшном, самом русском смысле этого нехитрого выражения. То есть действительно: всё - равно. Лишь бы войны не было да лето уродилось. И на каменное это, безнадежное “всё равно” невозможно было повлиять никакими революциями, реформами или нравственными усилиями хороших и честных людей, которые век за веком чувствовали себя виноватыми только потому, что умели мыслить и страдать сразу на нескольких языках да ежедневно дочиста мыли шею и руки.
Тургеневские Лукерьи и толстовские Катюши Масловы в этом мире - фантомы, барские фантазии. Никакого контакта с народом, невежественным и вдобавок окамененно бесчувственным, ни у дворянства, ни у интеллигенции быть не может. Почему? Просто потому что. И это в те времена, когда хождение в народ, собственно, приобрело широчайший размах и достигло определённых, пусть и скромных успехов - конечно, скорее в части просвещения, нежели в части агитации. Крестьян Степновой просвещать - это называется против ветру мочиться. Какие им учительницы, какие акушерки, какие фельдшеры? Либо отупевшие ломовые лошади, либо жизнерадостные гоблины, с конским рёготом заставляющие крошечную девочку материться. Уж не знаю, во что этот подход разовьётся во второй части, но общий авторский взгляд на историю России явно не взгляд оптимистки.
«Симон» Наринэ Абгарян [АСТ, 2020]: https://fem-books.livejournal.com/2133967.html
«Рана» Оксаны Васякиной [Новое литературное обозрение, 202й]: https://fem-books.livejournal.com/2100728.html
А также «Сад» Марины Степновой [АСТ, 2020] и «Лесков: прозёванный гений» Майи Кучерской [Молодая гвардия, 2020], о которых я попытаюсь сегодня немного рассказать.
«Сад» - первая часть исторической эпопеи о дореволюционной России, и начинается она с того, что аристократке-барыне захотелось ощутить биение жизни. Ну, ощутила. Картинка с ироничным пелевинским сирруфом прилагается. Стоит Надежде Александровне выйти за рамки комильфо, как она моментально превращается в отщепенку: теряет любовь мужа, связь со старшими детьми, привычную среду двора, любимые книги, а взамен обрастает себе подобными изгоями, не нашедшими применения своим способностям в имперской реальности, и... садом. Сад всеобъемлющ, райски прекрасен и явно что-то символизирует. Рассказывается о нём высокопарно, торжественно:
Вокруг был праздник - нескончаемый, щедрый, торжествующий. Сочная, почти первобытная зелень перла отовсюду, кудрявилась, завивалась в петли, топорщила неистовые махры. Надежда Александровна физически чувствовала вокруг тихое неостановимое движение: сонное пчелиное гудение, комариный стон, ход соков в невидимых прочных жилах, лопотание листьев и даже тонкий, натужный писк, с которым раздвигали землю бледные молодые стрелки будущих растений. Гёльдерлин, которого она так любила, бедный, бедный, сорок из отпущенных ему семидесяти трех лет проведший под многокилометровой толщей прозрачнейшего германского безумия, назвал бы этот сад гимном божественным силам природы. Но, конечно, никакой это был не гимн - просто гул нормально функционирующего организма, полного тайных и явных звуков, которые неприличными осмелился бы назвать только самый безнадёжный ханжа...
В противовес роскоши сада другое завоевание Надежды Александровны - поздняя, обожаемая дочь Туся - тоже цветёт и кудрявится, но восторга у окружающих не вызывает. Ретардированное развитие девочки делает домашнего врача вторым лицом в семействе, и ребёнок вырастает, скажем, со странностями, с чудинкой. Туся помешана на лошадях. Помешана до такой степени, что мечтает вырубить мамин сад (чу, чеховская струна лопнула) и устроить огромный конный завод по последнему слову науки и техники. Затем на нашем горизонте появляется некто Радович, отпрыск обедневшего балканского рода, и его ангелоподобный товарищ с милым именем Саша и скромной фамилией Ульянов...
И здесь хочется задать вопрос: «Сад» - всё же исторический роман или притворяется таковым? Сомнения начинаются уже с самой завязки: а насколько вероятно, чтобы дворянская семья отвергла безупречную женщину из-за одной ошибки: поздней беременности? Многодетность не считалась ни карой, ни позором. У самой царицы было шестеро детей, и младшая дочь Ольга появилась на свет, когда Марии Фёдоровне было уже тридцать шесть. К воспитанию Туси тоже есть вопросы. Маленькая девочка одна на конюшне, ужасные русские мужики заучают её там неприличным словам, поют похабщину... Девочка из российской дворянской семьи вообще никогда никуда не выходила одна. Её сопровождали нянька или бонна в раннем детстве и гувернантка - в отрочестве. Юная аристократка в одиночку на конюшне, среди мужчин, пусть и подчинённых, представляется нонсенсом, поправьте меня, если я ошибаюсь. Почему Рюриковичи побрезговали сидеть с доктором Мейзелем за одним столом? Почему родословную Радовича искали в русских документах, а не в сербских или черногорских, что напрашивается уже по самой фамилии? Читательское недоверие сюжету растёт и крепнет. В монструозности Туси тоже поневоле приходится усомниться. Степнова будто бы пытается уверить аудиторию, что избыток материнской любви искалечил девочку, превратив её в грубую, бескультурную эгоистку, готовую перешагнуть через кого угодно ради собственных целей. А я читаю и вижу милую, увлекающуюся девочку, совершенно неискушённую, страдающую неврозом навязчивых состояний. От невроза её «вылечил» великий медикус Мейзель, переключив на самоповреждение, но от первой любви, как известно, не помогает и щипать себя до синяков. Не первая и не последняя, Туся Борятинская не за того замуж вышла. Вот и все её прегрешения. А остальные проблемы счастливо решало родительское богатство, не требуя от наследницы никаких особенных действий и убеждений. Так что назвать «Сад» феминистским романом кажется преждевременным.
Ещё одно интересное: в романе о России русские - угрюмая массовка, напоминающая войско орков с похмелья. Почти все значимые герои отчётливо другие, в том числе и по национальному признаку: Надежда Александровна - урождённая фон Стенбок, доктор Мейзель немец, Бланк - еврей, молодой Радович - серб, с Сашей Ульяновым тоже всё понятно. Из одно объединяет: они предельно чужды окружающей среде, они падают в неё, как в выгребную яму золотые слитки или брикеты дрожжей, причём с аналогичным результатом. Искать человекообразных русских на страницах саги придётся долгонько... И это вполне сознательный приём, создающий атмосферу государства в государстве. Россия для всех персонажей, не исключая и Тусю, контакту недоступна. То пьяна до положения риз, то тупо безмолвна (они или молчат, или орут), то глупа до степени дефекта, её можно спасать, учить, лечить, можно сечь до полусмерти, избивать до посинения, душить за глотку, бранить, таскать за бороду. С ней только нельзя взаимодействовать никоим образом. Никак. И с незапамятных времён было нельзя, не случаен экскурс вглубь генеалогии Мейзеля, во времена Тишайшего царя Алексея Михайловича. Его предок был заживо зажарен на вертеле за ересь. Ну какой диалог возможен с людьми, которые ближних своих жарят на вертелах? В самом начале романа появляется девка, прислуга Барятинских, барыня задаёт ей пустяковый, незначащий вопрос, а прислуга не умеет ответить.
Девка, ровным счётом ничего не понявшая, ушла - порка, как, впрочем, и ласка не могли произвести на неё никакого впечатления. Ей вообще было всё равно - в самом страшном, самом русском смысле этого нехитрого выражения. То есть действительно: всё - равно. Лишь бы войны не было да лето уродилось. И на каменное это, безнадежное “всё равно” невозможно было повлиять никакими революциями, реформами или нравственными усилиями хороших и честных людей, которые век за веком чувствовали себя виноватыми только потому, что умели мыслить и страдать сразу на нескольких языках да ежедневно дочиста мыли шею и руки.
Тургеневские Лукерьи и толстовские Катюши Масловы в этом мире - фантомы, барские фантазии. Никакого контакта с народом, невежественным и вдобавок окамененно бесчувственным, ни у дворянства, ни у интеллигенции быть не может. Почему? Просто потому что. И это в те времена, когда хождение в народ, собственно, приобрело широчайший размах и достигло определённых, пусть и скромных успехов - конечно, скорее в части просвещения, нежели в части агитации. Крестьян Степновой просвещать - это называется против ветру мочиться. Какие им учительницы, какие акушерки, какие фельдшеры? Либо отупевшие ломовые лошади, либо жизнерадостные гоблины, с конским рёготом заставляющие крошечную девочку материться. Уж не знаю, во что этот подход разовьётся во второй части, но общий авторский взгляд на историю России явно не взгляд оптимистки.