Новости перевода
3 ноября сего года российской поэтессе Ольге Александровне Седаковой вручили престижную итальянскую премию Lerici Pea. За совокупность творческих заслуг всей её жизни, в которые входит перевод, комментирование и исследование «Божественной комедии» Данте. Переводческому труду М. Л. Лозинского, конечно, Седакова поёт дифирамбы, величает его культурным подвигом, и любые попытки состязаться с великим переводчиком на его поле считает обречёнными на фиаско. Проблема в другом: на русском языке отсутствует подстрочник, по которому можно приводить цитаты. Попробуйте процитировать по Лозинскому, вы очень поймёте затруднения.
Приведу еще один пример несоразмерности стихотворного перевода оригиналу (при полной сохранности переданного «смысла») - и одновременно крайней затруднительности буквальной передачи.
Речь идет о двух поразительных стихах из рассказа короля Манфреда: он хочет объяснить Данте, каким образом он, человек, покаявшийся и обратившийся только в последний момент своей неординарно грешной жизни, отлученный церковью и преданный проклятью, оказался прощен и допущен в чистилище. Вот что говорит он:
Orribil furon li peccati miei;
Ma la bontа infinita ha si gran braccia,
Che prende ciò che si rivolgi a lei
(Purg. III, 121-123).
Вот буквальный перевод:
Ужасны были мои грехи; / но у бесконечной милости такие огромные руки, / что она берет (принимает) то, что к ней обращается.
Этот перевод звучит по-русски дико. Для итальянского bracciо по-русски трудно подобрать соответствие. Буквально это рука от кисти до плеча: но «огромные руки» имеют здесь в виду широту объятия, в которое они могут заключить все, abbraciare - или же силу и глубину рук, которые могут взять (наподобие того, как берут на руки младенца) все, что к ней (к бесконечной милости) обратится. Заметим еще эту странную неопределенность: не «того, кто к ней обратится», а «то, что к ней обратится». Такой странности выражения требует точность: обратиться за милостью может не весь человек, а всего лишь что-то в нем. И это что-то будет принято. Вся странность и затрудненность дантовского выражения по-настоящему передает, как немыслима для человеческого разума, как ничем не ограничена и невероятно открыта сила этой милости. За образом «огромных рук», готовых заключить в объятия или взять на руки все, что к ним потянется, мгновенно возникает евангельский эпизод: отец, выходящий навстречу блудному сыну и обнимающий его (Лк. 15, 20) - но также и великолепный красноречивый комментарий Августина к этой притче, который Данте сжимает до трех слов.
И что на этом месте мы прочитаем у Лозинского?
Но милость Божья рада всех обнять,
Кто обратится к ней, ища спасенья.
Вы слышите, читатель, что всё пропало? Если нет, объяснить я не смогу.
И что же, спрашивается, нам делать? Не предлагая полного буквализма, я все же всей душой за перевод, близкий к буквальному: повторю, близкий по возможности. Остается выяснить объем этого «по возможности». Он отвечает возможностям того конкретного переводчика, который за это берется. Его возможностям довериться своему языку и читателю, не слишком оглядываясь на то, что «по-русски так не говорят» и что «читатель не поймёт».
Каким должен быть этот прозаический подстрочник? Во-первых, буквальным. Во-вторых, не абсолютно буквальным, по той простой причине, что абсолютно буквальные подстрочники читать невозможно. В-третьих, комментированным. И вот в маленькой книжке, почти брошюре «Перевести Данте» [Издательство Ивана Лимбаха, 2020] Ольга Седакова рассказывает о своём опыте работы над таким подстрочником, приводит отрывки из него и комментирует. Короче говоря, за час чтения я узнала об Алигьери, его эстетике и религиозных взглядах, о культурно-исторической ситуации в Италии, наконец, больше, чем за всю предыдущую жизнь. Нас, например, учили, начиная с «Детской энциклопедии» (хотя в общем-то, я эту энциклопедию вспоминаю добром), что «Ад» гениален, «Чистилище» так-сяк, а уж «Рай» вообще снотворное. Данте для русского читателя, как и для мирового читателя вообще, - почти исключительно автор Ада, замечает О. Седакова (лекция в Миланском Университете, 2.04.2008), а с «Чистилища» - начинает:
Сладостный цвет восточного сапфира,
собираясь в ясном пространстве
среды, прозрачной вплоть до первого круга,
вернул глазам моим наслажденье,
едва я вышел из мертвого воздуха,
сдавившего мне глаза и грудь.
Прекрасная планета, помощница любви,
весь восток заставила улыбаться,
затмевая Рыб, своих спутниц.
Я повернулся направо, изучая
другой полюс, и увидел четыре звезды,
которых не видел никто, кроме первых людей.
Небо, казалось, веселилось их огнями:
о вдовая северная земля,
тебе отказано ими любоваться.
Когда я оторвался от их созерцанья,
немного повернувшись к другому полюсу,
туда, где уже исчезла Колесница,
я увидел рядом одинокого старца,
чей вид внушал такое почтенье,
больше какого и сын не питает к отцу...
И читательским глазам возвращается наслаждение. В общем, всем интересующимся настоятельно рекомендую. Такое чтенье способно и не-интересующихся переквалифицировать в глубоко заинтересованных.
Приведу еще один пример несоразмерности стихотворного перевода оригиналу (при полной сохранности переданного «смысла») - и одновременно крайней затруднительности буквальной передачи.
Речь идет о двух поразительных стихах из рассказа короля Манфреда: он хочет объяснить Данте, каким образом он, человек, покаявшийся и обратившийся только в последний момент своей неординарно грешной жизни, отлученный церковью и преданный проклятью, оказался прощен и допущен в чистилище. Вот что говорит он:
Orribil furon li peccati miei;
Ma la bontа infinita ha si gran braccia,
Che prende ciò che si rivolgi a lei
(Purg. III, 121-123).
Вот буквальный перевод:
Ужасны были мои грехи; / но у бесконечной милости такие огромные руки, / что она берет (принимает) то, что к ней обращается.
Этот перевод звучит по-русски дико. Для итальянского bracciо по-русски трудно подобрать соответствие. Буквально это рука от кисти до плеча: но «огромные руки» имеют здесь в виду широту объятия, в которое они могут заключить все, abbraciare - или же силу и глубину рук, которые могут взять (наподобие того, как берут на руки младенца) все, что к ней (к бесконечной милости) обратится. Заметим еще эту странную неопределенность: не «того, кто к ней обратится», а «то, что к ней обратится». Такой странности выражения требует точность: обратиться за милостью может не весь человек, а всего лишь что-то в нем. И это что-то будет принято. Вся странность и затрудненность дантовского выражения по-настоящему передает, как немыслима для человеческого разума, как ничем не ограничена и невероятно открыта сила этой милости. За образом «огромных рук», готовых заключить в объятия или взять на руки все, что к ним потянется, мгновенно возникает евангельский эпизод: отец, выходящий навстречу блудному сыну и обнимающий его (Лк. 15, 20) - но также и великолепный красноречивый комментарий Августина к этой притче, который Данте сжимает до трех слов.
И что на этом месте мы прочитаем у Лозинского?
Но милость Божья рада всех обнять,
Кто обратится к ней, ища спасенья.
Вы слышите, читатель, что всё пропало? Если нет, объяснить я не смогу.
И что же, спрашивается, нам делать? Не предлагая полного буквализма, я все же всей душой за перевод, близкий к буквальному: повторю, близкий по возможности. Остается выяснить объем этого «по возможности». Он отвечает возможностям того конкретного переводчика, который за это берется. Его возможностям довериться своему языку и читателю, не слишком оглядываясь на то, что «по-русски так не говорят» и что «читатель не поймёт».
Каким должен быть этот прозаический подстрочник? Во-первых, буквальным. Во-вторых, не абсолютно буквальным, по той простой причине, что абсолютно буквальные подстрочники читать невозможно. В-третьих, комментированным. И вот в маленькой книжке, почти брошюре «Перевести Данте» [Издательство Ивана Лимбаха, 2020] Ольга Седакова рассказывает о своём опыте работы над таким подстрочником, приводит отрывки из него и комментирует. Короче говоря, за час чтения я узнала об Алигьери, его эстетике и религиозных взглядах, о культурно-исторической ситуации в Италии, наконец, больше, чем за всю предыдущую жизнь. Нас, например, учили, начиная с «Детской энциклопедии» (хотя в общем-то, я эту энциклопедию вспоминаю добром), что «Ад» гениален, «Чистилище» так-сяк, а уж «Рай» вообще снотворное. Данте для русского читателя, как и для мирового читателя вообще, - почти исключительно автор Ада, замечает О. Седакова (лекция в Миланском Университете, 2.04.2008), а с «Чистилища» - начинает:
Сладостный цвет восточного сапфира,
собираясь в ясном пространстве
среды, прозрачной вплоть до первого круга,
вернул глазам моим наслажденье,
едва я вышел из мертвого воздуха,
сдавившего мне глаза и грудь.
Прекрасная планета, помощница любви,
весь восток заставила улыбаться,
затмевая Рыб, своих спутниц.
Я повернулся направо, изучая
другой полюс, и увидел четыре звезды,
которых не видел никто, кроме первых людей.
Небо, казалось, веселилось их огнями:
о вдовая северная земля,
тебе отказано ими любоваться.
Когда я оторвался от их созерцанья,
немного повернувшись к другому полюсу,
туда, где уже исчезла Колесница,
я увидел рядом одинокого старца,
чей вид внушал такое почтенье,
больше какого и сын не питает к отцу...
И читательским глазам возвращается наслаждение. В общем, всем интересующимся настоятельно рекомендую. Такое чтенье способно и не-интересующихся переквалифицировать в глубоко заинтересованных.