Из книги Фадии Факир "Ивы не плачут" [The Willow trees don't Weep]
Оригинал взят у maiorova в Из книги Фадии Факир "Ивы не плачут" [The Willow trees don't Weep]
Я отличалась от остальных и всегда это знала. Мне запрещали ходить с покрытой головой, носить длинную школьную форму, читать Коран, участвовать в рамаданских шествиях, надевать молитвенные наряды, ходить в мечеть с другими детьми, которые радостно шагали туда по вечерам с фонарями в руках. А я стояла за железными воротами и слушала, как они поют:
- Добро пожаловать, Рамадан!
Наш дом был сугубо светский, хотя мне и понадобились годы, чтобы понять значение слова "светскость". К моей светскости - к непокрытой голове, западной одежде, голым ногам - относились как к родовой травме. Однажды подружка подарила мне на день рождения украшение - серебряную подвеску с именем Аллаха. Мама тут же конфисковала подарок и закрылась в гостиной, не желая со мной разговаривать
- В нашем доме - никаких религиозных слов, поступков, символов,, текстов, украшений и одежд, - сказала бабушка, скривившись.
По понятным причинам, такой предмет, как вероучение ислама, в заваливала каждый год, неукоснительно. не спрашивайте, как мне вообще удалось закончить школу. Как-то удалось.
Мама мечтала, чтобы я изучала в колледже французский язык, потому что "Франция - самая светская страна на земле". Но куда нам было до факультета французского языка. Поэтому мама проводила целые дни за изучением списка предметов, которые преподавались в различных колледжах по соседству, и наконец выбрала для меня специальность гида, а на будущее - работу в какой-нибудь гостинице на Мёртвом море, где окружение, во-первых, светское, а во вторых, космополитическое. Мама всегда была на грани срыва: руки дрожат, подбородок трясётся, глаза блуждают... Сказать ей откровенно, что я обо всём этом думаю, я боялась: опять ещё кухню разнесёт в щепки, как тот раз. Безусловно, я рассчитывала совсем на другое будущее, но мама у меня была одна. И я у мамы была одна, единственное, что осталось ей от прежней счастливой семьи. Так что я молчала в тряпочку и исправно посещала колледж.
Из дома я выходила рано утром и ждала автобуса или маршрутки на остановке в конце аллеи. В отдалении непременно стоял соседский сын - стриженый парнишка с огромными глазами и маленькими смешными ушами - и внимательно смотрел на меня. Каждый день я встречала его и невольно искала взглядом его тощую угловатую фигуру. На нём всегда была белая рубашка, по-видимому, одна и та же, и светлые брюки, залоснившиеся от постоянной утюжки. Я косилась на него украдкой - никакого другого приветствия мне не позволялось - и прыгала в автобус. Однажды соседского сына не оказалось на остановке. Не пришёл он и на следующий день, и послезавтра. Заболел никак? Или не хочет меня видеть? Неужели я ему уже надоела.
Наша набожная соседка сочла своим долгом объяснить бабушке всю подноготную. Оказывается, соседи сосватали сыну дочку богатого сирийского торговца.
- Из Наджвы жену не сделаешь, не тот матерьял, - подытожил сосед. - Ходят слухи, что её папаша наркобарон на китайской границе. Да и вообще - выросла в доме, где нет мужчин. Куда же это годится? Не сможет ни оказать моему мальчику почтение, как подобает, ни ублажить его. Дом их - дом без радости. Только три женщины катаются, как горошины в пустой коробке, и сохнут, сморщиваются.
У меня упало сердце. Упало, разбилось об пол и разлетелось вдребезги, как кофейная чашечка. Вместе с мамой я сидела под лимонным деревом.
- Мама, почему же папа от нас ушёл, почему он бросил нас так, всем на посмешище?
- Есть, дочь, такая мерзость, религия называется. Что поделать, если Аллах для папы важнее, чем мы с тобой, - и мама нервно пригладила редеющие длинные волосы.
Бабка цыкнула последним зубом.
- Поговаривали, что он женат на афганке, сказочной красавице, и живёт кум королю в Гималаях.
Мамин подбородок задрожал. Она до сих пор любила папу.
Я отличалась от остальных и всегда это знала. Мне запрещали ходить с покрытой головой, носить длинную школьную форму, читать Коран, участвовать в рамаданских шествиях, надевать молитвенные наряды, ходить в мечеть с другими детьми, которые радостно шагали туда по вечерам с фонарями в руках. А я стояла за железными воротами и слушала, как они поют:
- Добро пожаловать, Рамадан!
Наш дом был сугубо светский, хотя мне и понадобились годы, чтобы понять значение слова "светскость". К моей светскости - к непокрытой голове, западной одежде, голым ногам - относились как к родовой травме. Однажды подружка подарила мне на день рождения украшение - серебряную подвеску с именем Аллаха. Мама тут же конфисковала подарок и закрылась в гостиной, не желая со мной разговаривать
- В нашем доме - никаких религиозных слов, поступков, символов,, текстов, украшений и одежд, - сказала бабушка, скривившись.
По понятным причинам, такой предмет, как вероучение ислама, в заваливала каждый год, неукоснительно. не спрашивайте, как мне вообще удалось закончить школу. Как-то удалось.
Мама мечтала, чтобы я изучала в колледже французский язык, потому что "Франция - самая светская страна на земле". Но куда нам было до факультета французского языка. Поэтому мама проводила целые дни за изучением списка предметов, которые преподавались в различных колледжах по соседству, и наконец выбрала для меня специальность гида, а на будущее - работу в какой-нибудь гостинице на Мёртвом море, где окружение, во-первых, светское, а во вторых, космополитическое. Мама всегда была на грани срыва: руки дрожат, подбородок трясётся, глаза блуждают... Сказать ей откровенно, что я обо всём этом думаю, я боялась: опять ещё кухню разнесёт в щепки, как тот раз. Безусловно, я рассчитывала совсем на другое будущее, но мама у меня была одна. И я у мамы была одна, единственное, что осталось ей от прежней счастливой семьи. Так что я молчала в тряпочку и исправно посещала колледж.
Из дома я выходила рано утром и ждала автобуса или маршрутки на остановке в конце аллеи. В отдалении непременно стоял соседский сын - стриженый парнишка с огромными глазами и маленькими смешными ушами - и внимательно смотрел на меня. Каждый день я встречала его и невольно искала взглядом его тощую угловатую фигуру. На нём всегда была белая рубашка, по-видимому, одна и та же, и светлые брюки, залоснившиеся от постоянной утюжки. Я косилась на него украдкой - никакого другого приветствия мне не позволялось - и прыгала в автобус. Однажды соседского сына не оказалось на остановке. Не пришёл он и на следующий день, и послезавтра. Заболел никак? Или не хочет меня видеть? Неужели я ему уже надоела.
Наша набожная соседка сочла своим долгом объяснить бабушке всю подноготную. Оказывается, соседи сосватали сыну дочку богатого сирийского торговца.
- Из Наджвы жену не сделаешь, не тот матерьял, - подытожил сосед. - Ходят слухи, что её папаша наркобарон на китайской границе. Да и вообще - выросла в доме, где нет мужчин. Куда же это годится? Не сможет ни оказать моему мальчику почтение, как подобает, ни ублажить его. Дом их - дом без радости. Только три женщины катаются, как горошины в пустой коробке, и сохнут, сморщиваются.
У меня упало сердце. Упало, разбилось об пол и разлетелось вдребезги, как кофейная чашечка. Вместе с мамой я сидела под лимонным деревом.
- Мама, почему же папа от нас ушёл, почему он бросил нас так, всем на посмешище?
- Есть, дочь, такая мерзость, религия называется. Что поделать, если Аллах для папы важнее, чем мы с тобой, - и мама нервно пригладила редеющие длинные волосы.
Бабка цыкнула последним зубом.
- Поговаривали, что он женат на афганке, сказочной красавице, и живёт кум королю в Гималаях.
Мамин подбородок задрожал. Она до сих пор любила папу.