оно
"Сварим мака за тем буераком"
Дорога покрыта пылью. Желтая, очень мелкая пыль. И не пыль, а пыльца. Откуда она вся взялась? Во всем виноваты растения. Но как определить, какие? Впереди целое поле, а тому, кто вышел из редкого лесочка, не видно даже, где дорога сделает поворот. Солнце еще не очень высоко, но приближение жары ощущается в воздухе, как нечто едко-сладкое. Так что, похоже, пока путник доберется до деревни...
- Да там она! Недалеко! Лесок, потом через поле...Ага, небольшое оно, поле-то...
Успеет насладиться пекущим солнцем и безоблачным небом.
Деревня, действительно, была не очень далеко. От нее шла тропинка через небольшую рощу, тропинка огибала холм и вела к озеру, оттуда нужно было идти, оставив справа мужиков с удочками, кидающих в зеленоватую воду ярко-красную крупу из дождевых червей. Потом поле, поле, поле, поле...Поле, поле. Потом поле. А потом поле, на краю которого стоял высокий и тощий человек в черной шляпе. Край шляпы отбрасывал на дорогу тень. И оттого сама тень была покрыта этой мелкой пылью, что на самом деле, конечно, являлась пыльцой.
Человек в шляпе прищелкнул пальцами и просвистел что-то очень задорное. Он несколько раз подпрыгнул, сделал сальто, чуть-чуть прошел по дороге на руках, упал в пыль и рассмеялся. А смех у него был совсем не обычный, оххохо, под такой смех торжествовала справедливость во все времена, когда какой-нибудь очередной благородно-романтический мститель приправлял смертью большого негодяя...Вот такой интересный был у него смех! От него даже насторожились и потянулись несколько кустиков у края дороги, а ворона, сев рядом, стала изучать валяющегося на земле смехача, пока он не приподнялся на локте, проглотил остатки смеха, поглядел на птицу и сказал:
- Огхо, привет! Хороший день, правда ли нет? - И закрутил усы непередаваемым движением.
Ворона улетела.
Человек в шляпе одним махом вскочил на ноги и пошел размашистым шагом по дороге, покусывая неизвестно когда сорванную травинку. При этом выражение его лица все время менялось. На двадцатом шагу он сорвал шляпу и запустил ее в небо, топал ногами и следил за ее полетом. А сам шел понемногу, и вот наконец он оказался у того самого поворота,которого на выходе из леса нельзя было увидеть из за стены зеленой растительности, сливающейся с такими же зелеными стеблями и листьями справа и слева.
- Кукурузное поле! - воскликнул человек без шляпы. - А что, давненько я не бывал на кукурузном поле! Вот и пора!
Что было точно пора - так это оглядеться. Впереди, как известно, лежал поворот - направо, а не куда-нибудь. Позади зелень поля увядала в желтизну, а кукуруза постепенно превращалась в другие, менее яркие и значительные в данный момент злаки.
Край небольшого лесочка оказался , при взгляде из поля, темным еловым языком, далеко выдающимся из сплошной стены деревьев, переплетенных ветвями так, что пройти невозможно. В небе кружила хищная птица.
Тогда нагнулся путник к земле и поднял перо, не знавшее чернил. "Маховое!" - без труда определил он, понимая руку вверх и выпрямляясь. Так, с пером в левой руке и поднятой к небу правой, он пошел дальше, миновал поворот и у маленького деревца, выросшего у старой скамейки ( доска и два пня), поймал свою шляпу.
- Хорошо ловишь. - раздался голос откуда-то снизу, и человек с пером и шляпой вдруг, ни с того ни с сего, увидел сидящего на скамейке деда. Дед смотрел на солнце, зажмурившись, и курил что-то, поднося к губам самокрутку. Он не притрагивался к ней ртом, всегда немого недонося. Дым, который он выдыхал, был неподходящего розового оттенка.
- В поле идешь, - сказал тот дед. - А знаешь ли, что ждет тебя? Когтями камешки дробя, сидит она уж много лет...Но путь твой правилен...постой. Коль скоро ты спешишь в селенье, то в неприметное мгновение ты вдруг сойдешь с тропы пустой. И там тебя ждет, что ты ищешь, кому-то дом, кому-то пища!
Послушал его человек, поймавший свою шляпу, да и подумал о чем-то своем... Неизвесто, о чем думают в такую минуту люди. Иной решит, что старик свихнулся, другой - что солнце сильно напекло... А что думал долговязый смехач в длинном плаще, надетом поверх серой рубашки и просторных черных штанов с широким поясом, с сапогами, носы которых оставались чистыми, с висевшей на волосе у пояса деревянной палкой, с дорожным мешочком, здорово спрятанным, с белым кружевным платком, сложенном вчетверо и заткнутым за воротник - скорее всего, так и останется неизвестным. Однако он не остался не проронившим слова.
- Ха-ха, дедушка! Держи воды, спасибо за совет! - и, прищурившись, добавил, - Сварим мака за тем буераком!
Вид у деда сделался удовлетворенным. Он взял бутылку - обычную пластиковую бутылку, - совершил большой глоток ледяной воды и довольно утерся рукой.
- В лесу чтоль набрал?
- Нет, подальше немного, за лесом!
- О, ну хорошо, спасибо за воду, выручил, а то тяжело сидеть тут в такую жару...А надо смотреть за полем! А то какие-то воры или хулиганы тут шастают, раньше ночью только осмеливались, а теперь и днем, обнаглели! Сижу и караулю поганцев. - И, в ответ на вопросительный взгляд, кивнул на тряпку под рукой. Дед сидел с ружьем.
- Да ты иди уже! Не ждут дела ведь, а скоро полдень!
И старик остался где-то на пройденной дороге.
Дорога, видимо, сошла с ума, так как вела не туда, где поле могло бы закончиться, а в самую его глубину. Кукурузные стебли все сильнее сжимали ее, пока она, наконец, не превратилась в коридор с зелеными стенами. По нему и двигался бодрый пешеход. Полдень уже почти наступил, и над растениями начали вставать бурые призраки горя и отчаяния. Они ныряли в океан кукурузы и сперва бесшумно передвигались в нем, а потом вдруг начинали шелестеть листьями то справа, то слева от дороги, то подкладывали сучковатые палки и откровенные коряги, чтобы путник споткнулся и упал на землю, вот тогда они бы и набросились на него из зарослей. Но хитрый путник не падал. Он поднял с дороги очередную сухую ветку и запустил ею куда-то в зеленое, колыхающееся при безветрии, море. Тогда, выглянув, словно вынырнув, он и увидел темнеющее на востоке строение, и, конечно же, сразу понял, что это такое. Укрытие.
Теперь, как дорога ни петляла, она не могла противиться воле идущего. Расстояние до укрытия неминуемо сокращалось. Человек с пойманной шляпой отсюда видел ярко раскрашенные стены и зияющие окошки на втором этаже постройки - это определенно была голубятня!
Когда голубятня стала близкой настолько, что в нее можно уже было войти, наступил полдень. Не оглядываясь, не видя колыхающегося над полем желеобразного воздуха и тощих фигур, угадывающихся среди кукурузных стеблей, человек без бутылки воды остановился и дал времени пройти чуть вперед. Несколько минут, взятых в долг, он потратил на рассматривание раскрашенных стен.
Деревянная стена прямо перед ним была ярко-голубой, слегка режущего глаз оттенка. На этом фоне происходило непонятное на первый взгляд действие, напоминающее картину ведения людей слепым, только с многими отличиями. По голой, без травы, земле шла процессия. Первым был человек в темном капюшоне, полностью скрывающем лицо, и металлически-синей накидке, под которой проступали очертания какой-то рельефной одежды. Он присел на левое колено, опершись на воткнутый в землю жезл. Там, где вершина жезла касалась земли, разливалась звездная чернота. Следующим в ряду оказался седой старик с повязкой на глазах; в перекинутом через плечо грубом мешке он нес весы - они наполовину торчали, упираясь в лицо тому, кто следовал за ним. Одеждой старику служила рваная белая тряпка, очень длинная и совершенно чистая, несмотря на то, что ее концы волочились по земле и оборачивались вокруг всех четырех стен голубятни. Бороду, также неспокойную, жевал идущий следом пожилой индивидуум со скотским выражением на лице. У белоодеянного же, несмотря на невозможность видеть глаза, лик создавал ощущение торжества всего правильного и истинного. Жующий бороду, кроме этой черты, выделялся еще шутовским колпаком, разрисованным красными, желтыми, зелеными, синими, розовыми красками, и вообще, являющимся, пожалуй, самой яркой деталью картины. Колпак сей он нес, скомкав, в левой руке; в правой держал расческу в виде чьей-то пасти. Этой расческой он явно собирался причесать бороду впередиидущего. Последний из этой неординарной компании сидел на земле спиной ко всем остальным. Его лицо нельзя было видеть, так как он закрыл его руками. Одежду этого последнего было совершенно невозможно запомнить, но человек без воды ( зато в шляпе) ухитрился зафиксировать деталь - замыкающий сидел на небольшой кучке веток.
Сняв шляпу назло полдню, путник подкрутил усы и улыбнулся.
- Ловко, черт возьми! Ха, ловко!
Он обошел голубятню кругом, двигаясь по не занятой кукурузой полосе шириной в метр. Все четыре стены оказались расписаны теми же господами, что и первая, но только порядок их следования отличался, например, на обращенной к югу стене, той, что была пробита окошками для голубей в верхней своей половине, отвернувшийся и сидящий субъект был первым, и от этого ему уже не надо было отворачиваться. Усач вновь надел шляпу, постоял перед черным входом и прошел внутрь, думая о том, что двое на этих росписях определенно - женщины. Только он не был уверен - кто.
Внутри стоял влажный грибной мрак.
Голубей здесь давно не было, хотя запах перьев примешивался к ароматическому фону, основу которого составлял аромат темных грибов, растущих на деревянных сваях. Здесь все пропиталось прохладой и сыростью. Человек, невидимый в темноте, сделал несколько шагов по дощатому полу, взглянул наверх, где у потолка второго этажа-надстройки собирались полосы белого света. Это был совсем не тот желтоватый и жаркий свет, оставшийся снаружи. Холод описал бы его лучше, а не тепло.
В углу гнила охапка травы. Из нее начиналась лестница на верхний уровень голубятни, к окнам и предполагаемым голубям. Лестница не скрипела, а слегка пружинила под ногами. Внутри ее сжимались тонкие гифы. Но ступени не рассыпались.
Второй этаж, по сути, представлял собой несколько приделанных к балкам широких досок, по которым можно было ходить, при этом между ними, а также между крайней доской и стеной с окошками оставались широкие щели. Поднявшись, путник неторопливо побродил от одной стены до другой, оставляя окна с холодным светом то справа, то слева от себя. Он бродил, изредка что-то говоря вслух.
- Интересно, а музыка Эриха Занна, должно быть, что-то! - он усмехался и замолкал, пока не добирался до лестницы. Затем разворачивался.
На девятом круге он обратил внимание на нечто, чуть торчащее из щели. Это оказалась тетрадь, зацепившаяся за гвоздь. Он вытащил ее, присел на корточки и стал листать.
" Однажды Тарас Данилович Потрошилков возвращался домой с работы пешком. А работал он, что совсем безынтересно знать, в паспортном столе. И вот он возвращался, а было темно, так как что-то случилось на электростанции, и по всему городу не стало электричества. Собственно, поэтому и пришлось уйти, как стемнело, но Тарас Петрович от этого совсем не расстроился. Еще бы ему от этого расстраиваться. Как будто больше не от чего расстраиваться. Чего тут расстраиваться, когда наоборот, нужно радоваться, он и радовался, в меру своего состояния. Надо сказать, что это из-за него авария на станции произошла, он вообще специально все подстроил, чтобы пораньше с работы сбежать, да, не любил работать Тарас Остапович, что говорить! Лентяй был злостный. Однажды даже сослуживицу чем-то отравил маленько, не до смерти, понятное дела, а так, чтобы от работы отлынуть. "Скорая", туда-сюда, и не работал, а еще спасибо сказали, что помог врачам и родным съездил сообщил...Да. А сегодня ему и порадоваться как следует не получиться раннему уходу с работы, потому что весь день его что-то мучило. Что же его мучило? Правильно, в ушах у него целый день звенело, вот что его мучило!..."
Человек надел шляпу и расхохотался, от этого смеха с потолка посыпалась труха, а эхо сломало небольшую перегородку у стены. Напротив той, что с окнами.
- Огха! Читал я когда-то это, ну и бред люди пишут!
-Кхгм...
Кто здесь? Разве может быть так, что некто еще пробрался в голубятню? Но как? И где он?
Что-то шевельнулось, серое, как замотанное в ветошь. Скрип и шорох раздались со стороны сломанной перегородки. Кто-то сухой и горбатый подошел сзади и положил на плечо когтистую лапу с четырьмя пальцами, покрытыми тусклой чешуей. Сидящий с тетрадкой обернулся и наткнулся лицом на длинный нос. Запах перьев усилился.
- Кхгм!
- ...
- Хооооооо!
Человек отпрыгнул, доска недоверчиво затрещала, грозя сломаться и рассыпаться. Он посмотрел на нежданного явленца в упор. "Стой там, и не подходи. Умница".
Существо раскрыло клюв и захрипело. Что-то похожее на призывной клекот разлетелось под потолком старой голубятни.
Откуда-то извне примчался вестник шума. Что-то забеспокоилось далеко отсюда, а теперь мчалось к голубятне - вернее - "в голубятню", и оно было не одно.
Шум нарастал, а доносился он из залитого белым светом пространства за окнами. С момента призывного крика не прошло и трех-четырех мгновений, а там уже летали какие-то тени. Некоторые были та велики, что их обладатели могли бы, не отвлекаясь, снести голубятню и растоптать ее. Другие оказались помельче - нужного рзмера. Они смогли подобраться к окнам и стали пролезать внутрь. Те же твари, что их позала их, сгорбленные, серые, с торчащим кривым клювом и топорщащимися перьями. У них загорелись бы и глаза - красным, зеленым или другим страшным светом, если бы они все не были полностью слепы.
Кто-то ходил внизу. Медленно поднимался по лестнице. Подкрадывался сзади и начинал дышать куда-то за воротник. Человек в шляпе медленно развернулся и никого не увидел, кроме черной тени на стене.
" Сам пришел к своей участи, к отчаянию и мукам. Поделом дураку, который не видит разбойника на дороге, а ужас на пороге."
Человек в шляпе посеръезнел, его взгляд забегал. Он заозирался, заметался. Потом остановился, поправил шляпу. медленно улыбнулся. подкрутил ус. Рассмеялся.
Если бы чудовища могли бледнеть, они бы побледнели, если бы могли убежать, они бы сбежали, но на этот раз им не дали никакой возможности. Только завывающий, замогильный голос из черной тени прошипел в последнем исступлении:
- Маковаро!
Маковаро преобразился. Его руки свисали до пола, а длинными пальцами он хватал горбатых тварей и подносил их к себе, после чего они исчезали, клекоча до последней секунды. Но никто не мог помочь им.
Маковаро снял разросшуюся до гигантских размеров шляпу, чтобы выглянуть в окно. В шляпе он этого сделать не мог.
- Сварим мака за буераком! - проговорил он, высунулся из окошка голубятни и стал осторожно спускаться вниз.