Умопомрачительный запах пончиков
Каждый раз на Хануку вспоминаю пончики моего детства. Было самое темное время года, зима, и мы - четверо еврейских детей с Потешной улицы - знать не знали ни о какой Хануке. Но у нас были пончики!
Мы ( Серега-Могила, Трег, Раечка и я) ездили в нашу школу, которая находилась в Сокольниках, с берега Яузы, с Потешной улицы. Ездили далеко, потому что школа была не простая, а английская-спец, и наши еврейские родители, конечно, не отдали нас в самую обычную, районную. Вот мы и ездили.
На обратном пути мы не выходили из школьных ворот, а пролезали сквозь дырку в заборе, бежали через садик, где росли кривые яблони, мимо стадиона братьев Знаменских, к клубу имени Русакова. Этот самый ДК им. Русакова представлял собой шедевр архитектуры футуризма. Строил его знаменитый архитектор Мельников, тот самый, что спроектировал круглый дом на Арбате. По замыслу футуристов, люди будущего должны были летать, и поэтому главной частью дома становилась крыша, ведь летающие люди коммунизма наблюдали бы город с воздуха. Крыша ДК им. Русакова была устроена в виде серпа и молота. С фасада, поверх людских голов, далеко выступали из здания три бетонных балкона, закрытых со всех сторон - молот, ручка серпа и его острие. Сбоку, по краю полщади, над которой довлели детали коммунистического герба, притулился киоск с пончиками.
Руководили пончиками две толстые тетки в ватниках и белых халатах, присыпанных мукой. Одна делала тесто и заливала его в машину. Другая вертела огромные кульки из плотной серой бумаги, взвешивала, щелкала на счетах, принимала деньги. Пончики выпекались не тетками, а машиной. Круглые, как бублики,с дыркой посередине, они выплывали из металлической коробки и медленно двигались по масляному желобку. Дойдя до второй тетки, пончики останавливались в нерешительности, задумчиво топтались на месте, затем поворачивали и плыли в обратную сторону. Если пончики были достаточно румяными, тетка не давала им ехать на повторный круг, а ловко нанизывала на длинную палку, как фокусник в цирке, и бросала в серый бумажный кулек.
Мы точно знали, сколько пончиков нам положено на пятнадцать копеек - цену трех безбилетных проездов в городском транспорте. Три с половиной! Но половинки пончиков не продавались, поэтому тетка давала или четыре маленьких, или три больших. Эти три больших она присыпала двойной порцией сахарной пудры, чтобы уравновесить пончики и три наших заячьих проезда в автобусе. Двойная пудра - это была особая удача.
Восхитительный запах пончиков пропитывал все вокруг - зимний стадион братьев Знаменских, засыпанный, точно сахарной пудрой, белым снегом, английскую школу, скрытую за кривыми яблонями, серп и молот над нашими головами, вечно забитый 71-ый автобус. Тетки в тулупах не досыпали в тесто муки, оттого оно получалось легким, а пончики - воздушными. Масла в желобках машины тоже было немного, поэтому пончики были не слишком жирными. Советская привычка воровать у безличного работодателя шла на пользу пончикам. Они легко падали в наши голодные желудки и не вызывали изжогу. Снежинки таяли на горячих пончиках, серая бумага быстро пропитывалась маслом, хотя его было немного. Вот, наконец, и автобус.
Он никогда не бывал пустым, и мы втискивались внутрь с нашими масляными кульками, из которых сыпалась пудра. Пассажиры ругали нас, на чем свет стоит, потому что мы пачкали им пальто. Кто-то в автобусной давке нажимал сзади на ранец, ранец расстегивался, приходилось его снимать и застегивать снова, не выпуская из рук кулька с последним пончиком. Платить в таких условиях за проезд мы считали западло, и ехали зайцами. Три проезда - три пончика с двойной порцией пудры.
Все это я вспоминаю на Хануку, когда мой нос улавливает сладкий запах суфганиет. Но приходится каждый раз напоминать себе, что израильские кондитеры не воруют сами у себя, поэтому пончики у них слишком плотные и слишком масляные, и даже варенье, впрыснутое в суфганиюшную жирную плоть, не заставит меня забыть школу, клуб имени Русакова и моих друзей.
Серега-Могила до сих пор в Москве. Он стал новым русским. Каждый год он собирается в Израиль, но так, по-моему, ни разу и не приехал. Раечка живет в Нью-Йорке. У нее большой дом, четверо детей, и работает она педиатром. Трега уже нет. Он умер в тридцать пять лет от опухоли мозга, которую ему в Америке неудачно прооперировали. Его жена снова замужем, а сын не помнит родного отца.
А я здесь, сижу за компьютером посреди Израиля и пишу эти строки.
Мы ( Серега-Могила, Трег, Раечка и я) ездили в нашу школу, которая находилась в Сокольниках, с берега Яузы, с Потешной улицы. Ездили далеко, потому что школа была не простая, а английская-спец, и наши еврейские родители, конечно, не отдали нас в самую обычную, районную. Вот мы и ездили.
На обратном пути мы не выходили из школьных ворот, а пролезали сквозь дырку в заборе, бежали через садик, где росли кривые яблони, мимо стадиона братьев Знаменских, к клубу имени Русакова. Этот самый ДК им. Русакова представлял собой шедевр архитектуры футуризма. Строил его знаменитый архитектор Мельников, тот самый, что спроектировал круглый дом на Арбате. По замыслу футуристов, люди будущего должны были летать, и поэтому главной частью дома становилась крыша, ведь летающие люди коммунизма наблюдали бы город с воздуха. Крыша ДК им. Русакова была устроена в виде серпа и молота. С фасада, поверх людских голов, далеко выступали из здания три бетонных балкона, закрытых со всех сторон - молот, ручка серпа и его острие. Сбоку, по краю полщади, над которой довлели детали коммунистического герба, притулился киоск с пончиками.
Руководили пончиками две толстые тетки в ватниках и белых халатах, присыпанных мукой. Одна делала тесто и заливала его в машину. Другая вертела огромные кульки из плотной серой бумаги, взвешивала, щелкала на счетах, принимала деньги. Пончики выпекались не тетками, а машиной. Круглые, как бублики,с дыркой посередине, они выплывали из металлической коробки и медленно двигались по масляному желобку. Дойдя до второй тетки, пончики останавливались в нерешительности, задумчиво топтались на месте, затем поворачивали и плыли в обратную сторону. Если пончики были достаточно румяными, тетка не давала им ехать на повторный круг, а ловко нанизывала на длинную палку, как фокусник в цирке, и бросала в серый бумажный кулек.
Мы точно знали, сколько пончиков нам положено на пятнадцать копеек - цену трех безбилетных проездов в городском транспорте. Три с половиной! Но половинки пончиков не продавались, поэтому тетка давала или четыре маленьких, или три больших. Эти три больших она присыпала двойной порцией сахарной пудры, чтобы уравновесить пончики и три наших заячьих проезда в автобусе. Двойная пудра - это была особая удача.
Восхитительный запах пончиков пропитывал все вокруг - зимний стадион братьев Знаменских, засыпанный, точно сахарной пудрой, белым снегом, английскую школу, скрытую за кривыми яблонями, серп и молот над нашими головами, вечно забитый 71-ый автобус. Тетки в тулупах не досыпали в тесто муки, оттого оно получалось легким, а пончики - воздушными. Масла в желобках машины тоже было немного, поэтому пончики были не слишком жирными. Советская привычка воровать у безличного работодателя шла на пользу пончикам. Они легко падали в наши голодные желудки и не вызывали изжогу. Снежинки таяли на горячих пончиках, серая бумага быстро пропитывалась маслом, хотя его было немного. Вот, наконец, и автобус.
Он никогда не бывал пустым, и мы втискивались внутрь с нашими масляными кульками, из которых сыпалась пудра. Пассажиры ругали нас, на чем свет стоит, потому что мы пачкали им пальто. Кто-то в автобусной давке нажимал сзади на ранец, ранец расстегивался, приходилось его снимать и застегивать снова, не выпуская из рук кулька с последним пончиком. Платить в таких условиях за проезд мы считали западло, и ехали зайцами. Три проезда - три пончика с двойной порцией пудры.
Все это я вспоминаю на Хануку, когда мой нос улавливает сладкий запах суфганиет. Но приходится каждый раз напоминать себе, что израильские кондитеры не воруют сами у себя, поэтому пончики у них слишком плотные и слишком масляные, и даже варенье, впрыснутое в суфганиюшную жирную плоть, не заставит меня забыть школу, клуб имени Русакова и моих друзей.
Серега-Могила до сих пор в Москве. Он стал новым русским. Каждый год он собирается в Израиль, но так, по-моему, ни разу и не приехал. Раечка живет в Нью-Йорке. У нее большой дом, четверо детей, и работает она педиатром. Трега уже нет. Он умер в тридцать пять лет от опухоли мозга, которую ему в Америке неудачно прооперировали. Его жена снова замужем, а сын не помнит родного отца.
А я здесь, сижу за компьютером посреди Израиля и пишу эти строки.