Колодец перевоплощений. Вторая часть

[feinanna]

Поиски новой подруги обернулись мучением. Мимо Арика прошла вереница новообращенных, удручающе неженственных и вялых - очки да грустные носы. Одна хорошенькая на поверку вышла круглой дурой. Попадались и нормальные, вполне земные девушки, но их пугала нищета - часть и без того скудного дохода Арик отдавал бывшей жене.

Арик страдал. Страдал по-мужски. Не находил себе места в Бней-Браке. Семейные пары отвернулись от него, как от чумы, опасаясь, что заразная волна разводов накроет их счастливые дома.

- С бабой так тяжело, - жаловался Арик, - но без нее так хреново!

Однажды он решил: пусть она не будет набожной. Была бы «а идише тохтер». В своей способности уговаривать Арик нисколько не сомневался. Ведь убедил же он когда-то себя - еще до выхода в сеть - что его истинная пара носит брюки и не соблюдает субботу.

Прошло несколько месяцев. На четвертую свечу Хануки Арик напросился в гости к супругам Б., вдвоем с Гелей. Так мы впервые увидели их вместе. Геля открыто любовалась своим сокровищем. Она начинала смеяться еще до того, как Арик заканчивал очередной анекдот. Она не смотрела на других гостей, не ела и не пила кашерный «Киндзмараули», специально припасенный хозяевами для этого случая. Я думаю, она вообще не видела ни комнтаты, ни горящих свечей у окна, ни холмов Бней-Брака в осколках огней. Несколько раз Геля пыталась шутливо хлопнуть Арика по руке, но он уворачивался, выдергивал руку и грозил ей пальцем, как напроказившей девчонке.

Как раз в те дни Геля впервые задала Арику обидчивый вопрос:

-Почему ты никогда меня не касаешься? Даже за руку не возьмешь? Я что, прокаженная, да?

- Дорогая Геля, - Арик покраснел и наклонил голову, - я с удовольствием взял бы тебя и за руку, и за ногу, и даже в жены, но...

Он принялся сбивчиво бормотать что-то о чистых и нечистых днях, о микве, и о странноватых правилах совместной жизни, все болоше и больше запутывая Гелю и невольно отстраняя, отталкивая ее от себя. Наконец Арик замолчал и, быстро взглянув на подругу, отвел глаза. В его быстром взгляде было столько горя и мольбы, что Геля сдалась - согласилась почитать книжку с многообещающим названием «Секрет еврейской женственности».

В книжке ничего не говорилось о женственности, зато уделялось большое внимание вещам малоприятным, если не сказать - гадким: цвету женских выделений, проверочным тряпицам и еще какой-то дряни. Автор явно перепутал название: написал «секрет», а нужно было - «секреция». Вдохновенно-отвратительные пассажи из книжонки и слащавые агитки прочих Ариковых брошюрок
( суббота звалась «дворцом времени», миква - «таниственными водами») смешались для Гели в неприятную, пошловатую бурду - компот с прокисшими тряпками. Ей хотелось навсегда выплеснуть эту гадость, выбросить и забыть, но она уже любила Арика всерьез. И принимать его надо было целиком - вместе с религией, каратэ и мотоциклом.

Тогда-то она мне и позвонила. Видно, Арик посоветовал ей меня в качестве «знающей женщины».

- Видишь ли, Геля, - начала я, закрыв двень кухни, чтобы детские вопли не мешали разговору, - миква - это совсем не то, что ты думаешь.

Я понятия не имела, что думает Геля, и думает ли вообще. Но мне казалось, что Бней-Брак в ее представлении - клоака, где голодные дети рвут куски хлеба друг у друга изо рта, где вши ползают под париками замужних женщин, стены домов воняют помоями, льющимися прямо на головы прохожим, а из окна глядит смазливое личико еврейки, украшенное потемневшими бусами. А миква, уж конечно, - грязная лужа, вокруг которой копошатся старухи, трогающие холодными пальцами робкую плоть молодых женщин.

- Миква, Геля, - это... Мендель, оставь Шейлу в покое! - пока я собиралась с мыслями, дети ворвались на кухню, - Шейла, не реви. Менди, мать твою, то есть, меня, чтоб мы оба были здоровы! Иди в свою комнату и не показывайся, пока я тебя не прощу. Шейла, лейкопластырь и йод на молочной стороне кухни.. На молочной, тебе говорю. Вот видишь, Геля, как меня дети дергают? А в микву придешь, сядешь в ванночку... Дверь замкнешь на блестящий такой ключик... Ни один звук не проникает с улицы, и никто, никто тебя не трогает. Сидишь хоть час, хоть два, никто в дверь не колотится, не орет. А ты ногти себе обрезаешь и думаешь: как это законы Творения проявляются во всем, даже в самых пустяковых и дурацких вещах.

-Например? - спросила Геля.
-Например, взять хотя бы наши ногти.
-Ногти? - удивилась Геля.
-Да, ногти. Так, на вид - пустяк из пустяков, то ли атавизм, остаток блестящего покрова Адама до грехопадения, то ли Божий подарок - для самозащиты. А в микве видишь их, как есть. Отстригаешь и думаешь: пусть Господь избавит меня от лишнего эгоизма, как от этих хватаолк, - я впала в агитаторский раж и забыла о блинах, подгорающих на сковородке.

- А стричь обязательно? - спросила Геля.

Я вспомнила чудесные Гелины ноготки, похожие на лепестки белых цветов, и ответила мягко:
-Ну, по закону не обязательно. Но есть такое обычай. Можно, вообще-то и с ногтями окунутья. Главное, чтобы были чистые.
-Понятно, - сказала Геля.

- Вот, значит, сидишь ты в микве и думаешь: я царица и готовлюсь ко встрече с царем. А баланит - служительница миквы - это моя служанка. Ты помнишь картину Рубенса «Вирсавия»?
- Ну, конечно, помню. Я же художница.
- Представь себе, что ты - Вирсавия, Бат-Шева, то есть, по-нашему. А служанка с покрывалом в верхнем углу картины - это прислужница миквы.
- А негритенок с письмом и собачка из нижнего угла - они тоже в микве работают? - поинтересовалась Геля.
- Негритенка и собачки не будет. Но в остальном - ты Бат-Шева, а твой возлюбленный муж - царь Давид, ни больше, ни меньше.

- Миквы бывают разные, - продолжила я, - есть хасидская, а есть обычная, та, что зовется в народе «Хазон Иш». Хасидская миква широкая и неглубокая. Погружаясь в нее, женщина уподобляется рыбе. Но лично мне превращение в рыбу кажется подозрительным. Дело в том, что миква и вправду меняет человека. Кто знает, может, я войду женщиной, а выползу полу-женщиной, полу-рыбой, обдирая чешую хвоста о мощенные кафелем ступеньки? С одной хабадницей случилось. Прислужницы завернули ее в пальто, принесли домой и положили в ванну. Так она и плавала в ванне, одетая в домашний халат и чалму, пока личный самолет хабадского богатея Леви Леваева не доставил ее прямо в Бруклин. А там уж Любавический ребе произнес над ней стих: «... и расплодитесь, как рыбы, в пределе земном». Тут бедная русалка выздоровела. Обернулась женщиной, да такой плодовитой... Уже восемнадцатого рожает, чтоб они были здоровы, амен и амен!

- Амен, - неожиданно согласилась Геля.

- А обычная миква, та, что «Хазон Иш», она высокая и узкая, как коолдец. В ней погружаешься строго вертикально. Приседаешь - и колени плывут ко лбу, пятки отрываются от пола, и вся ты на минуту превращаешься в эмбрион, зародыш во чреве матери, а миква становится материнской утробой, вода - околоплодными водами. Тут-то ты и рождаешься заново. Ведь во дни месячного нездоровья в тебе умирает самое твое главное, женское. В микве оно рождается снова, а вместе с ним - и ты вся, твоя душа, твое тело.

А это и есть наше основное желание - родитья заново. Во всяком случае, мое. Мне все время кажется, что еще смолоду жизнь как-то не заладилась, потекла по чужому руслу. Вот не жалею, что еврейка, но иногда завидую той, узкоглазой. И так вдруг жаль, что большая часть моей жизни пройдет на Ближнем, а не на Дальнем Востоке, и не услышу я звона колокольцев по дороге в Мандалай, где суда стоят у свай. Прожить две жизни за одну - ты понимаешь меня, Геля?

-Да, понимаю, - ответила она, - я как раз для этого захожу в интернет каждый раз под новым ником и с новым авагаром.

-Ну, в добрый час, - напутствовала я ее, - главное, чтобы в первый раз баланит хорошая попалась. Это очень важно.

Вышло так, что в ночь Гелиного погружения в воды миквы прошла над нашим городом гроза. Улица рабби Акивы, обычно оживленная в ранние ночные часы, была совершенно пуста. Ветер трепал полотняные навесы над черными витринами, раскачивал провода, срывал вывески и дорожные знаки. Геля ступала по колкому и скользкому ковру из содранных пальмовых листьев, придерживая двумя руками вязаный берет - она надела его, чтобы выглядеть, как замужняя женщина. Теперь же плотный берет помогал защитить уши от ледяного ветра. Дождь хлестал то слева, то справа. Геля зачерпнула холодной воды краем низкого сапожка, плотнее прижала берет и перешла на другую сторону улицы. Она свернула в узкий, затемненный дождем переулок. Миква была где-то здесь.

Вокруг Гели столпились домики первых поселенцев Бней-Брака - невысокие украинские хатки, когда-то крытые соломой, а в последние годы -нарядной красной черепицей. Но под густой дождевой завесой черепица ничем не отличалась от темного шифера, и Геле почудилось, будто она попала в еврейское местечко столетней давности. Блуждать среди перепутанных улочек и тупичков можно всю ночь, а спросить дорогу при такой погоде было не у кого. С полчаса проплутав под раскатами грома, Геля чудом вышла к зданию поликлиники, в глухом дворе которого притаился вход в микву, еле освещенный крошечным фонариком.

Видно, из-за грозы ни одна женщина, кроме Гели, не решилась в тот вечер выйти из дома. В предбаннике скучали прислужницы, сидя рядком на стульчиках и сложив руки на животах, прикрытых кружевными передниками. Правда, когда Геля открыла дверь, ей навстречу вышли две посетительницы - женщина чуть старше Гели и совсем молоденькая девушка. «Зачем девочку в микву? - подумала Геля и с ужасом догадалась, что это невеста. Мать привела ее окунаться перед свадьбой. Сердце Гели заныло от неизвестности и тоски, холодный шарик прокатился по животу - смелая и языкатая в интернете, в жизни она не отличалась ни дерзостью, ни силой духа.

Пятеро сидели перед Гелей - четыре прислужницы и кассирша. И вот прозвища четырех прислужниц: Англичанка, Сефардка-пофигистка, Блаженненькая и Карлуша-копуша. Расскажем же по порядку о каждой из них, ибо без них миква - не миква: они следят за тем, чтобы женщина погрузилась вся, от пяток и до кончиков волос. Их благословение на тысяче соитий, их придирчивые глаза на всякой плоти.

Англичанка - высокая, статная тетка. Она красива, однако красота ее незаметна из-за больших очков и чалмы, надвинутой прямо на оправу. Англичанка давно живет в Бней-Браке, но стойкий британский акцент не смоешь ни миквой, ни морем Средиземным. Она выглядит ученой женщиной, и к ней ходят советоваться бесплодные и те, у кого нелады в супружеской жизни.

Сефардка-пофигистка - молодая, крепкая баба - заходит в номер широким, решительным шатом. Голосом густым и плотным, как сама она, вопрошает: «Когда отделила ты чистые дни свои от нечистых? Уши-зубы-руки-ноги-контактные линзы-вставные челюсти?, - и не успевает женщина ответить на вопросы, быстро проводит ладонью по ее пяткам и также быстро ведет окунаться. Окунув же, громко кричит: «Кашер!» и, благословив очистившуюся, идет очищать следующую бездумной, повелительной походкой.

Блаженненькая заходит в комнату бочком, ссутулившись, словно стесняясь слишком высокого роста и чахлой груди. Она робко спрашивает, согласна ли женщина, чтобы ее окунула именно она, и дождавшись согласия, ласково задает свои вопросы. Вогнутое, плосконосое личико Блаженненькой не улыбается даже - лыбится от невыразимого счастья. Она служит, она исполняет высокое предназначение! Ей вверена тайна супружеской любви, с ее легкой руки рождаются в Бней-Браке новые младенцы! Блаженненькая долго ищет под ногтями и в волосах у подопечной, словно не решаясь расстаться со священным долгом. Ее огромные серые глаза - награда за невзрачность лица и тела - омывают женщину еще прежде, чем та погрузится в воду. Благословение Блаженненькой искренне, как похвала любящей матери.

А о Карлуше-копуше я пока что не буду ничего рассказывать. Нам еще предстоит встретиться с ней, как и Геле.

- Что вам угодно? - спросила кассирша.
- Комнату с ванной, - ответила Геля, как я ее научила.
- Хасидская или «Хазон Иш»? - спросила кассирша.
- «Хазон Иш», - ответила Геля.
- Полотенце нужно? - спросила кассирша.
- У меня свое, - сказала Геля.
- С вас двенадцать шекелей.
- А куда мне идти?
- Да куда хотите. Здесь сегодня только вы, больше нет никого. Вон в пятую идите. В пятой хорошо.

В комнате было тепло, даже жеарко. Геля сразу стянула рюкзак с купальными принадлежностьями, сняла пальто и шапку. Она замкнула дверь на блестящий никелевый ключик и осмотрелась. Неплохо, совсем неплохо - почти как в пятизвездочном отеле. Стены от пола до потолка облицованы блестящей кремовой плиткой, гладкой, как сливочное масло. Напротив входа, в мраморной нише - ваза с вьющимися растениями. Геля потрогали листики - пластмассовые, конечно. Живые не выдержали бы в глухой комнате без окон, куда не проникает ни звук дождя, ни луч света. Справа была ванна, на вид чистая. Рядом умывальник, а под ним в тазике с хлоркой плавали резиновые тапочки. У другой стены, за никелевыми перильцами - миква, глубокая и узкая, как колодец. Сначала Геля не заметила воды и испугалась, а потом присмотрелась - вода доходит до второй ступеньки. Проточная, если верить книжкам, но течения не заметно.

Большую часть подготовки брезгливая Геля провела у себя дома. Но она боялась, что прислужницы заподозрят халтуру, поэтому наполнила ванну теплой водой, уселась и снова осмотрела ногти, почистала зубы, расчесала волосы. В конце концов ей надоело мокнуть, она встала, завернулась в полотенце и нажала на кнопку вызова. Загорелась лампочка, и еще одна - как догадалась Геля - в предбаннике у служительниц.

Через минуту раздался стук в дверь. Геля повернула ключик и открыла. «Добрый вечер, - послышалось из коридора. В комнату вошла карлица в кружевной наколке поверх кудрявого синтетического парика. Ростом она была с пятилетнего ребенка и приходилась великанше Геле как раз до живота. Ее широко расставленные глаза остановились точно напротив тех стыдных мест, которые Геля так боялась выставлять напоказ. Длинные зубы карлицы угрожающие торчали вперед, и Геля задрожала. Ледяной шарик прокатился и замер. Геля поджала мыжцы живота, и, вместо того, чтобы снять полотенце, запахнула его еще плотнее.

Лицо у Карлуши-копуши совсем не противное. Обычное лицо, ну, разве что, землистого цвета. То есть, серо-песчаного, ведь у нас какая земля? Пески да суглинки. Разве что землистое, ну и зубы слишком велики для узкой челюсти, и оттого рот у Карлуши никогда не закрывается. Чтобы скрыь этог недостаток, карлица все время улыбается. Но улыбка у нее на ласковая, не радостная, как у Блаженненькой. Скорее, злорадная у Карлуши улыбка. Мол, по-быстрому хочешь, милая, а по-быстрому не выйдет!

- Когда ты сделала перерыв чистоты? - спросила прислужница, и Геля сдавленным голосом назвала день.
- Ногти - волосы - зубы - уши - груди - пупок - контактные линзы - вставные челюсти, - завела Карлуша обычное свое перечисление, чтобы напомнить Геле обо всем, что та должна была снять или проверить. Превращение не будет полным, если между телом женщины и водой встанет хоть малейшая преграда: приставшая к щеке ресничка или серьга, забытая в ухе. «Нет, нет, нет, - отвечала Геля, как заведенная. Контактные линзы она сняла еще дома, чтобы случайно не утопить в микве.

- Давай, я проверю стопы, - сказала Карлуша. Геля поставила ногу на край ванны, и Карлуша, почти не наклоняясь, принялась копаться у нее под отстриженными ногтями. «Грязно, грязно, грязно, - ворчала она. Из-за мощной груди Геля не видела, что делает карлица, но чувствовала, что та колет ее под ногтями чем-то острым. Затем она долго терла пятку Гели пемзой и смывала водой. Расправившись с одной ногой, Карлуша принялась за другую - снова колола и приговаривала «грязно», затем вздохнула, и опять принялась за первую ногу.

- Мы ведь эту уже сделали! - пискнула Геля.

- Грязно, грязно, грязно! - громче пригрозила карла и повторила всю процедуру сызнова.

Ну, что вам сказать? У нас в Бней-Браке всем известно, что внешний мир - зеркало внутреннего. Преисполнись Геля почтения к закону - и к ней вошла бы Англичанка. Но в сердце Гели жил маленький страх. Карлуша - она и в обычное-то время копуша. А в тот день, когда из-за грозы в микву никто не пришел, и торопиться было совершенно некуда, в тот день она превзошла самое себя. Покончив с ногами, прислужница схватила Гелю за руки. Теперь Геля видела, что пихают ей под ногти - длинную и острую, как игла, деревянную зубочистку. Ногти на руках Геля не отстригла, она хотела сохранить свой великолепный маникюр. Карлица долго водила зубочисткой, потом вздохнула, достала из кармана общественные ножницы, снова вздохнула, сказала «Грязно! - и задумчиво отхватила ноготок на Гелином мизинце. Геля вскрикнула, но было поздно. белые лепестки опадали один за другим и исчезали в землистом кулачке карлицы.

Закончив, Карлуша выбросила ногти в сливную трубу на полу ванной. Она приказала Геле снять полотенце, осмотрела спину - нет ли прилипших волос - и велела окунаться.

Геля спустилась и стала в микве лицом к ступенькам.

- А за ушами-то, за ушами! - вдруг закричала карлица, и, перегнувшись через никелевые перильца, отогнула Геле ухо. Больно хрустнул какой-то хрящик. Карлица еще больше свесилась с перил, ее ножки в детских ботиночках оторвались от пола, тяжелая голова потянула вниз. Карлуша чуть не плюхнулась в воду, но все же нагнула к себе голову Гели и покопалась за вторым ухом.

Геля присела и тут же обожгла спину о горячие батареи центрального отопления. Она встала и воспросительно посмотрела на карлицу.

- Нехорошо, - сказала Карлуша, - ты коснулась стены. Сделай шаг вперед и поставь ногу на ступеньку.

Геля сделала шаг вперед, он получился слишком широким. Приседая, она больно ударила колено о жесткую ступеньку. Вода смягчила удар, но черное пятно все же расплылось под нежной кожей новоявленной Вирсавии. Второе погружение тоже не получилось. Геля была слишком велика для узкого колодца. Она присела восемь раз, прежде, чем карлица крикнула «Кашер!» и опустила полотенце ей на голову.

Геля стояла напротив карлицы, скрестив руки на груди и молчала. Надо было произнести благословение, но она начисто забыла, какое именно. Выходя из дома, Геля несколько раз повторила его про себя, но теперь забыла, забыла напрочь. Она была уверена, что прислужница разоблачит ее и побежит к раввину узнавать, что делать с незамужней самозванкой. Но тут Карлуша вдруг пришла ей на помощь. Геля повторила слова благословения, чувствуя, что вот-вот упадет в обморок и утонет на месте.

- Окунись еще для верности, - приказала карлица.

Геля присела. На этот раз у нее получилось сразу. Ноги оторвались от пола, колени и лоб поплыли навстречу друг другу, и она застыла в невесомости. Мир растаял в воде. На минуту Геля превратилась в свою героиню - женщину в дупле дерева. Водяные струи обтекали ее, как бороздки древесной коры. Она попыталась встать, цепляясь за водные потоки, выпрямилась и родилась снова - увидела блестящие поручни, ведущие в наш мир, и карлицу, застывшую в сливочном масле. . Геля окунулась еще раз и вышла вон по скользким ступенькам, на ходу сунув ноги в хлорированные шлепанцы.

- Ты погрузилась, согласно закону, и ты чиста, - заученным голосом благословила Карлуша, подавая полотенце, - на счастье, прибыток, здоровье и радость от детей!

Геля вышла на улицу. Гроза утихла. Дождь еще капал, но как-то лениво, словно доделывая постылую работу. Перескакивая через лужи, к микве спешили три женщины с большими сумками в руках. При виде Гели они истошно завизжали и бросились врассыпную, точно перед ними стояло отвратительное насекомое.

Да, сомнений быть не могло - миква превратила Гелю во что-то другое. Во что? Геля осторожно вытащила из карманов пальто конечности, бывшее когда-то ее руками, и стянула перчатки. Это были почти человеческие руки, - пухлые белые обрубки топырились в разные стороны. Геля близоруко поднесла их к глазам. Нет, все в порядке. Просто нет маникюра. Жуткая карлица отстригла его полчаса назад тупыми общественными ножницами.

Геля сделала шаг вперед и только тут заметила явление, из-за которого женщины завизжали и разбежались кто куда. Дорожку, ведущую к микве, важно переползала ящерица огромных размеров. Геля давно жила в Израиле, но ей еще не приходилось видеть игуану величиной с собаку. Согласно книжонке, при виде нечистого животного нужно было вернуться назад и окунуться еще раз, чтобы вид гнусной твари не повлиял на потомство. Но снова кидаться в тихий омут, где черти водятся, Геля не решилась. Она выждала, пока земноводное переползет окончательно, и продолжила совй путь.

Иногда мне кажется, будто десять мер чудес ниспослал Господь на землю Израиля: девять - на Бней-Брак, и только одну - на весь остальной Израиль. Звероящер, которого Геля по близорукости приняла за игуану, был самым настоящим нильским крокодильчиком с хорошо развитыми зубками. Об этой истории писали все городские газеты, но я все же повторю ее снова, на случай, если вы не живете в Бней-Браке и не читаете наших газет.

Из питомника в Хамат-Гадере банда профессиональных воров украла крокодильи яйца, чтобы продать их богатому чудаку для личного террариума на вилле. Полиция пошла по следу злоумышленников. Яйца спрятали в ванной на съемной квартире в Бней-Браке. Богатей меж тем испугался и аннулировал соглашение. Из яиц вылупились маленькие крокодильчики. Чтобы избавитья от вещественных доказательств, воры спустили детенышей прямо в палисадник. Крокодилята расползлись по всему городу. Их отловом занялся санитарный отдел городского магистрата. Вскоре, однако, выяснилось, что хитрые и умные твари не бросаются на людей, зато эффективно очищают город от помоечных крыс и бродячих котов. Бургомистр велел прекратить охоту. Крокодилы исползали всю округу и поселились в заброшенном бассейне на территории соседнего Рамат-Гана. Мэр Рамат-Гана уже подумывает, не открыть ли ему платный заповедник для туристов.

Но мы отвлеклись. Геля шла, сама не зная куда, запутавшись в беспорядочно застроенных переулках и тупичках. Наконец она поднялась на холм, где возвышалось здание с мраморным порталом - по виду иешива или синагога. Геля обошла его кругом. Вблизи и вдали горели огни Бней-Брака и Рамат-Гана, и у самого горизонта - пригоршни ярких искр Тель-Авива, за которыми угадывалось море. Геля не помнила, зачем пришла сюда и что она делала в чужом городе. Она с трудом вспомнила микву и зубастую карлицу. Но зачем она окуналась, для чего? Частичная амнезия наполнила ее мозг и тело предполетной пустотой. Страхи ушли. Ей захотелось бросить рюкзак с мыльницей и полотенцем, и покатиться вниз по мокрому травянистому склону, и так катиться до самого моря, а потом упасть в воду и плыть до края света, до земли Таршиш, до полного забвения себя.

Но прямо перед ней, на полпути от холма до моря, светились в ночном небе две башни - трехгранная призма и цилиндр. И Геля вспомнила крышу «Азриэли», встречу с Ариком и свою прежнюю жизнь. Колодец и небоскребы совпали в ее памяти. Глядя на башни, Геля поклялась: «Пока я жива и пока вы живы, я никогда больше не брошусь в этот тихий омут, никогда!»

Что же вы думаете, Геля сдержала свое обещание? О нет, людям ее склада не свойственно исполнять клятвы, обеты и зароки. Геля едва здоровается, пробегая по утрам с коляской мимо нашего дома. Видно, презирает мой платок с легкомысленной бахромой, черную юбку, подметающую асфальт - такие носят персидские и курдские еврейки. Сама она втиснута в жесткий европейский костюм делового покроя. Ее могучий корпус раздвигает воздух, как грудь ястреба. Волосы коротко отстрижены и убраны под золотистый парик. Шикарный, надо сказать, парик: Геля знает толк в хороших вещах.

А может быть, она меня не презирает - просто стесняется бегущего рядом старшего сына. Он родился через семь месяцев после свадьбы. Ребенок бежит, кособоко ссутулившись, словно прижимаясь к земле. Говорят, он не играет со сверстниками, почти всегда молчит и радуется только слизнякам, выползающим из-под земли в дождливую погоду. Во рту у мальчика неудобная скоба для исправления прикуса. Почему-то в последнее время я все чаще вижу вокруг таких вот большеротых, зубастеньких детей.

А что же Арик? Он тоже изменился. У них с Гелей уже трое малышей, чтобы все они были здоровы. Арик стал образцовым аврэхом. Теперь он боится, как бы кто не узнал про их с Гелей добрачную связь. Так вот, имейте в виду: история, которую я рассказала, произошла не с Ариком, и не с Гелей, а совсем, совсем с другими людьми. И не в Бней-Браке, а где-то там, во глубине печального изгнанья: то ли в Бруклине, то ли в Бобруйске.

- Ну и что такого? - скажет читатель. Миква, метаморфоза, амнезия. При чем тут возвращение к вере, какое тут чудо? Просто девочка влюбилась. Первая ночь с Ариком стерла весь предыдущий опыт, все старые любви. Так с женщинами бывает. И вообще - она же трусиха, вечно дрожит, шарик холодный катает. Зато теперь ее трусость азывается «трепет перед Небесами.» Такие, как она, малодушные, только и становятся набожными.

Может, и так, но я все же верю, что миква сработала, превращение состоялось. Геля уже не та - какие страхи у летящего к цели ястреба? Что до трусости - да есть ли в нашем мире, где падают башни, опоры более прочные, чем водяные струи, шорох страниц и свечной дым?

Важно тут другое. Душа всегда стремится туда, где страдало тело. Геля вернулась в микву не оттого, что Арик был ей люб, и не потому, что в микве чистая вода. Нет, лишь потому, что она обожгла там спину и ударила колено. Ведь каждое страдание проделывает в нашей душе ямочку, луночку, куда аккуратно, точно шарик, падает уготованное Творцом наслаждение. И пока не проделает человек у себя эти ямочки и луночки, - чтением ли святых книг, мученьем ли, - не будет ему света. А будет одно пустословие и ложь.

Рассказывают об одном ученике иешивы: много лет назад, когда тот был еще не ешиботником, а простым демобилизованным солдатом, списался он будто бы через интернет с членами секты «Белые братья». После года переписки приехал наш израильтянин в глухую японскую провинцию, где находился главный монастырь братства. Путник постучался. Дверь отворилась. На пороге стояла длинная фигура в белом. «Имеет ли пес природу Будды? - вопросила фигура, и не успел пришелец радостно крикнуть: «Ничто!», как увесистая дубина опустилась ему на голову. Парень покачнулся, чуть не потерял сознание, но был он не из слабаков - только что отслужил в боевых частях. Израильтянин сел, нашарил обломок кирпича, выпрямился, спросил у фигуры в белом: «Слышал ли ты хлопок одной ладони? Сейчас услышишь! - и саданул белого кирпичом по голове. Тонкая струйка крови поползла по черепу вмиг просветлевшего брата. Сбежались монахи, шумно приветствуя новичка. Его приняли в обитель. Вскоре тело дембеля покрылось синяками, а голова - шишками. Удары сыпались за неправильно сваренный рис, не вовремя заданный вопрос, да и просто так, без всякой причины. Через пару месяцев бедолага услышал шум мотора, каким-то чудом понял, что это не в голове шумит, выглянул в окно и увидел машину японской полиции. Он прыгнул вниз, вывихнул ногу, но был доставлен в израильское посольство. На родине беглеца тут же госпитализировали с диагнозом «общее физическое истощение, сотрясение мозга, вывих голеностопного сустава».

Его подлечили, и зажил он жизнью обычного «изрика»: ходил на работу, учился, ухаживал за девушками. Но казалось ему, что все это проделывает его мертвая оболочка, в тот время как настоящий он остался в Японии, в монастыре белых братьев. И так вот мучался и страдал, пока не надел черные одежды, пока не уселся за Талмуд.

-Мазохисты, - скажет читатель, - мазохисты и Геля твоя, и тот ешиботник. Нет, читатель, они самые обычные люди. Таков человек. Кто знает, чего ему неймется, и отчего он, мятежный, ищет бури на свою голову?

Впрочем, и мне дано умирать и рождаться заново. Эти строки я дописываю в новом теле и с новой душой. При последнем рождении открылось мне, как встретились в горних высях два ангела - Ариэль и Ангелина, и как спустились они с небес на торговые залы нашего мира. И еще открылось мне, что мы, мятежные, ищем бури лишь для того, чтобы укрыться от нее за толстыми стенами, облицованными кремовой плиткой, и обнаружить за ними свой высокий колодец. Волшебный колодец перевоплощений.