Хрусталёв, машину!
как-то товарищ спот писал про своего товарища, предположительно роба, что его внутренний мир может быть более или менее полностью описан видеорядом одного клипа аукцыона. на что товарищ кава, в свою очередь, писала, что клево, наверное, когда можно овеществить свой внутренний мир в каком-то всегда доступном для просмотра видеоряде на 4 с половиной минуты. а товарищ спот, в свою очередь, писал товарищу каве, что клево или нет, но было бы цикаво найти что-то в этом роде о себе, наверна.
я это к тому, что не так давно мне посчастливилось наткнуться на видеоряд, который более или менее полностью соответствует моему восприятию мира. внутренний не описывает, но восприятие внешнего - с известной точностью. видеоряд этот, правда, не на 4 с половиной минуты, а на 150 мин., ибо не клип это, а фильм. и если бы я снимала фильм, то с удовольствием бы в такой манере. сценарий тоже доставляет.
тем больше я была поражена, читая рецензии. характеристики вроде "просмотр станет тяжким испытанием", "это дискомфортное кино, вне зоны удовольствия, которое приходится заставлять себя смотреть", "похож на параноидальный бред или на ночной кошмар" и пр. меня искренне удивили. тяжкое испытание? дискомфорт?.. мы наоборот, на ушах стояли от удовольствия)) мы оторваться не могли.
фильм называется "Хрусталёв, машину!", 1998, Россия - Франция, режиссер Алексей Герман, ролях Юрий Цурило, Нина Русланова, Михаил Дементьев, Александр Баширов, и др. под катом чуть-чуть рецензий.
Конец февраля - начало марта 1953-го. Генерал медицинской службы Кленский не находит себе места. Чует, что его вот-вот возьмут Органы. Пытается бежать. Его ловят, сажают к уголовникам. Судьба-злодейка делает крутой вираж. Сталин умирает, и Кленского привозят спасать тирана. На его глазах издыхает отец народов. «Хрусталев, машину!» - кричит Берия своему шоферу, и эта фраза становится первой в посттоталитарной России.
Как нетрудно заметить: фабула в пересказе довольно проста. Но когда возникают вопросы «за что?» и «почему?», то есть, когда переходишь непосредственно к сюжету, то появляется масса сложностей. Гротеск и избыточная эксцентрика. «Хрусталева» логично было бы сопровождать программкой с либретто, как оперу, ибо в отсутствии повествовательных подпорок происходящее на экране усваивается с трудом.
По сути, режиссер-гиперреалист снял сюрреалистический фильм: непосвященных может обескуражить отсутствие всякой логики, свойственное сну, и внятно обозначенных причинно-следственных связей. Для зрителей, вряд ли ожидавших от автора «Лапшина» радикально иного синтаксиса, воздействующего, прежде всего, на подсознание, просмотр станет тяжким испытанием. Это дискомфортное кино, вне зоны удовольствия, которое приходится заставлять себя смотреть.
В то время как Никита Михалков в последних своих фильмах апеллирует к все более удобоваримой образной системе, с Германом происходит обратная эволюция. В «Хрусталеве» он максимально игнорирует привычные методы сюжетосложения, вызывающие сопереживание. Смотреть этот фильм как «Утомленные солнцем» не получится, поскольку он больше похож на параноидальный бред или на ночной кошмар, а ситуации определяет совсем не драматургия или актерская игра. Здесь аккумулируется энергия. И если и есть в кино аналог этой работы, то, скорее, на ум приходит «Андалузский пес» (1928) Бунюэля.
«Хрусталев» - не социальная диагностика, а именно фантасмагория, навеянная ужасом авторской памяти, состояния, которое Герману некогда пришлось пережить. Яростный тоталитарный пафос ленты оказывается сродни той эпохе, о которой ведется «рассказ». Понятно, что переваривать и превращать его в собственный внутренний опыт мало кому захочется: это будет уже мазохизм.
Каждый шаг здесь - продвижение в неизвестное: нелинейная драматургия, перенасыщенность реквизитом, нагромождение людей и деталей. А беспрерывный речевой поток не помогает и не дает ключа к развитию действия. Более того, речь выступает тут именно в качестве фона шумов и звуков, которые гораздо лучше слышны и более внятны. Сознательная дезорганизация внимания и полное пренебрежение традиций кино, когда все «ненужное» выглядит гораздо эффектнее, нежели ключевые атрибуты сюжета, - вот суть новой, неприятной, но завораживающей поэтики Германа.
С героями в «Хрусталеве» вообще невозможно идентифицироваться. Кленский - это не столько офицер медслужбы, сколько паяц, впрочем, как и все здесь, через одного. Но в мире бредового абсурда именно так и принято - кривляться и фальшивить. Ибо эта «страна уже давно находится в трансе». В бескрайнем государстве, с забитыми до отказа коммуналками, бараками, вагонами, все кишит жизнью и животными рефлексами.
«Апофигей» физиологической условности - это когда цирк и крематорий вполне могут сосуществовать под одной крышей. И все же жизнь побеждает несмотря ни на что. Пожалуй, не было у нас до сих пор более точного физиологического портрета России конца тоталитарной эпохи. Герман предложил густой замес из Кафки, Брейгеля, Достоевского, Гоголя, Блока, Феллини и даже братьев Маркс.
Неуверенность создателя «А понятен ли фильм?» - была совсем не случайной. Мотивировки поступков персонажей загадочны даже для русской публики, хотя умозрительно их можно объяснить. Но «Хрусталев» - это не то интеллектуальное кино для продвинутых любителей разгадывать ребусы а la Ален Рене. Здесь из шумов и визуального ряда должна родиться эмоция, которую нельзя рационализировать.
А эмоция не может не возникнуть, особенно в сценах насилия, запредельных по степени безумия и деструктивности. Будь-то прелюдия глумления, когда шпана начинает задирать генерала, или же его апофеоз, когда Кленского насилуют дебелые уголовники, получающие животное наслаждение от самого ритуала опускания. Разорванный анус, быстрое улепетывание прочь на карачках, задница - на снег, голова - в прорубь… Такую сцену по определению не мог поставить потомственный интеллигент, не знающий жизни.
Россия по Герману - это извечная невозможность избежать страданий, ибо величие и унижение тут «держатся за руки». В финале поезд, где правят бал жулики, уносит в неизвестное далеко теперь уже проводника Кленского, все такого же клоуна по натуре, держащего на голове к вящему удовольствию окружающих стакан с бормотухой. Похоже, он понял, что освобождение в аду невозможно. Либерти, бля!
© http://sqd.ru/movies/drama/khrustalev_mashinu
и еще здесь: http://www.kinomania.ru/movies/h/Hrustalev/index.shtml
я это к тому, что не так давно мне посчастливилось наткнуться на видеоряд, который более или менее полностью соответствует моему восприятию мира. внутренний не описывает, но восприятие внешнего - с известной точностью. видеоряд этот, правда, не на 4 с половиной минуты, а на 150 мин., ибо не клип это, а фильм. и если бы я снимала фильм, то с удовольствием бы в такой манере. сценарий тоже доставляет.
тем больше я была поражена, читая рецензии. характеристики вроде "просмотр станет тяжким испытанием", "это дискомфортное кино, вне зоны удовольствия, которое приходится заставлять себя смотреть", "похож на параноидальный бред или на ночной кошмар" и пр. меня искренне удивили. тяжкое испытание? дискомфорт?.. мы наоборот, на ушах стояли от удовольствия)) мы оторваться не могли.
фильм называется "Хрусталёв, машину!", 1998, Россия - Франция, режиссер Алексей Герман, ролях Юрий Цурило, Нина Русланова, Михаил Дементьев, Александр Баширов, и др. под катом чуть-чуть рецензий.
Конец февраля - начало марта 1953-го. Генерал медицинской службы Кленский не находит себе места. Чует, что его вот-вот возьмут Органы. Пытается бежать. Его ловят, сажают к уголовникам. Судьба-злодейка делает крутой вираж. Сталин умирает, и Кленского привозят спасать тирана. На его глазах издыхает отец народов. «Хрусталев, машину!» - кричит Берия своему шоферу, и эта фраза становится первой в посттоталитарной России.
Как нетрудно заметить: фабула в пересказе довольно проста. Но когда возникают вопросы «за что?» и «почему?», то есть, когда переходишь непосредственно к сюжету, то появляется масса сложностей. Гротеск и избыточная эксцентрика. «Хрусталева» логично было бы сопровождать программкой с либретто, как оперу, ибо в отсутствии повествовательных подпорок происходящее на экране усваивается с трудом.
По сути, режиссер-гиперреалист снял сюрреалистический фильм: непосвященных может обескуражить отсутствие всякой логики, свойственное сну, и внятно обозначенных причинно-следственных связей. Для зрителей, вряд ли ожидавших от автора «Лапшина» радикально иного синтаксиса, воздействующего, прежде всего, на подсознание, просмотр станет тяжким испытанием. Это дискомфортное кино, вне зоны удовольствия, которое приходится заставлять себя смотреть.
В то время как Никита Михалков в последних своих фильмах апеллирует к все более удобоваримой образной системе, с Германом происходит обратная эволюция. В «Хрусталеве» он максимально игнорирует привычные методы сюжетосложения, вызывающие сопереживание. Смотреть этот фильм как «Утомленные солнцем» не получится, поскольку он больше похож на параноидальный бред или на ночной кошмар, а ситуации определяет совсем не драматургия или актерская игра. Здесь аккумулируется энергия. И если и есть в кино аналог этой работы, то, скорее, на ум приходит «Андалузский пес» (1928) Бунюэля.
«Хрусталев» - не социальная диагностика, а именно фантасмагория, навеянная ужасом авторской памяти, состояния, которое Герману некогда пришлось пережить. Яростный тоталитарный пафос ленты оказывается сродни той эпохе, о которой ведется «рассказ». Понятно, что переваривать и превращать его в собственный внутренний опыт мало кому захочется: это будет уже мазохизм.
Каждый шаг здесь - продвижение в неизвестное: нелинейная драматургия, перенасыщенность реквизитом, нагромождение людей и деталей. А беспрерывный речевой поток не помогает и не дает ключа к развитию действия. Более того, речь выступает тут именно в качестве фона шумов и звуков, которые гораздо лучше слышны и более внятны. Сознательная дезорганизация внимания и полное пренебрежение традиций кино, когда все «ненужное» выглядит гораздо эффектнее, нежели ключевые атрибуты сюжета, - вот суть новой, неприятной, но завораживающей поэтики Германа.
С героями в «Хрусталеве» вообще невозможно идентифицироваться. Кленский - это не столько офицер медслужбы, сколько паяц, впрочем, как и все здесь, через одного. Но в мире бредового абсурда именно так и принято - кривляться и фальшивить. Ибо эта «страна уже давно находится в трансе». В бескрайнем государстве, с забитыми до отказа коммуналками, бараками, вагонами, все кишит жизнью и животными рефлексами.
«Апофигей» физиологической условности - это когда цирк и крематорий вполне могут сосуществовать под одной крышей. И все же жизнь побеждает несмотря ни на что. Пожалуй, не было у нас до сих пор более точного физиологического портрета России конца тоталитарной эпохи. Герман предложил густой замес из Кафки, Брейгеля, Достоевского, Гоголя, Блока, Феллини и даже братьев Маркс.
Неуверенность создателя «А понятен ли фильм?» - была совсем не случайной. Мотивировки поступков персонажей загадочны даже для русской публики, хотя умозрительно их можно объяснить. Но «Хрусталев» - это не то интеллектуальное кино для продвинутых любителей разгадывать ребусы а la Ален Рене. Здесь из шумов и визуального ряда должна родиться эмоция, которую нельзя рационализировать.
А эмоция не может не возникнуть, особенно в сценах насилия, запредельных по степени безумия и деструктивности. Будь-то прелюдия глумления, когда шпана начинает задирать генерала, или же его апофеоз, когда Кленского насилуют дебелые уголовники, получающие животное наслаждение от самого ритуала опускания. Разорванный анус, быстрое улепетывание прочь на карачках, задница - на снег, голова - в прорубь… Такую сцену по определению не мог поставить потомственный интеллигент, не знающий жизни.
Россия по Герману - это извечная невозможность избежать страданий, ибо величие и унижение тут «держатся за руки». В финале поезд, где правят бал жулики, уносит в неизвестное далеко теперь уже проводника Кленского, все такого же клоуна по натуре, держащего на голове к вящему удовольствию окружающих стакан с бормотухой. Похоже, он понял, что освобождение в аду невозможно. Либерти, бля!
© http://sqd.ru/movies/drama/khrustalev_mashinu
и еще здесь: http://www.kinomania.ru/movies/h/Hrustalev/index.shtml