Американские стихи -- 3
Следователь испугался. Он успел только крикнуть на Сквозника:
- Вы с ума сошли!
И бросился открывать окно. Адвокат потом говорила мне, что я стал белым, и она думала, что у меня инфаркт.
Мы успели только поздороваться, и Сквозник сказал:
- Завтра мы хороним Светлану Андреевну… Что с тобой?
Собственно говоря, на этом запланированная очная ставка и закончилась. Полчаса я еще сидел у окна, не в состоянии реагировать ни на что, кроме этого неожиданного известия.
У нас со Светланой Андреевной были очень сложные отношения. Мне передали потом, что во время последнего своего дня рождения, когда все бывшие на свободе члены штаба Прокотыча приехали к ней в больницу, она сказала, что благодарна за последний год своей жизни. Что она думала, что будет никому не нужна - и год этот стал таким насыщенным и интересным, как никакой другой.
Благодарна - мне?
Я мечтал, что закончится кампания, что мы отсидим свои 15 суток, кого посадят, и я смогу спросить ее, за что она так жестко и жестоко обошлась с человеком, которого называла своим другом и который считал ее своим другом. А сейчас она умерла - и некому задать этот вопрос. И все оказалось таким пустым в сравнении со смертью этой сильной и мужественной женщины, у которой был такой светлый ум и которая так и осталась невостребованной в стране, ставшей ее страной. В стране проигравшей демократии, идее которой служила С.А.
Следователь дождался, пока меня «отпустило». Обвиняемого Федуту увели в камеру - уже одиночную. Я вспомнил, как последний раз помогал ей выйти из подъезда, как она, задыхаясь, оперлась на мою руку, будто пытаясь не на лестнице, а в жизни найти, на что опереться… Лег на шконку, выдрал из тетради лист бумаги и начал писать.
ПРОЩАНИЕ
Памяти С.А.Н.
Уходя - уходи. Уходя - уходи.
Так проходит капель. Так проходят дожди.
Так проходит туман. Так проходит роса.
Уходя - уходи.
А куда?
В небеса.
Уходи в синеву. Уходи в облака.
Не страшись, уходя. Обопрись. Вот рука.
Все, что было, - прошло. Все, что будет, - не то.
Одевайся. Пойдем.
Не спеши.
Где пальто?
Этот холод зимы, затянувшейся в март.
Этот холод игры, где не светит нам фарт.
Этот холод страны. Этот холод тюрьмы.
Уходя - обернись.
Вслед - когда-нибудь -
Мы.
А потом приступ начался во второй раз. Я успел стукнуть в «кормушку» и сказал подошедшему Малышу (так я обозначил для себя самого молодого из наших «контролеров», новичка, уже при мне поступившего на службу):
- Заглядывайте ко мне почаще. Если вдруг подозрительное что-то покажется, рука повиснет, или сопения слышно не будет - лучше разбудите меня.
Малыш уже знал, что я гипертоник, что у меня больное сердце. И один криз мой он пережил. Но тут он понял, что мне действительно хреново. Глазок в двери открывался и закрывался раза в два чаще, чем обычно. Я был жив. Но в какой-то момент Малыш не выдержал. Он не мог обратиться ко мне по имени или фамилии - это было запрещено инструкцией, чтобы в соседних камерах не слышали. И он сказал просто, открыв «кормушку»:
- Мужик! Не умирайте, пожалуйста, в мое дежурство…
Я пообещал не умирать.
- Вы с ума сошли!
И бросился открывать окно. Адвокат потом говорила мне, что я стал белым, и она думала, что у меня инфаркт.
Мы успели только поздороваться, и Сквозник сказал:
- Завтра мы хороним Светлану Андреевну… Что с тобой?
Собственно говоря, на этом запланированная очная ставка и закончилась. Полчаса я еще сидел у окна, не в состоянии реагировать ни на что, кроме этого неожиданного известия.
У нас со Светланой Андреевной были очень сложные отношения. Мне передали потом, что во время последнего своего дня рождения, когда все бывшие на свободе члены штаба Прокотыча приехали к ней в больницу, она сказала, что благодарна за последний год своей жизни. Что она думала, что будет никому не нужна - и год этот стал таким насыщенным и интересным, как никакой другой.
Благодарна - мне?
Я мечтал, что закончится кампания, что мы отсидим свои 15 суток, кого посадят, и я смогу спросить ее, за что она так жестко и жестоко обошлась с человеком, которого называла своим другом и который считал ее своим другом. А сейчас она умерла - и некому задать этот вопрос. И все оказалось таким пустым в сравнении со смертью этой сильной и мужественной женщины, у которой был такой светлый ум и которая так и осталась невостребованной в стране, ставшей ее страной. В стране проигравшей демократии, идее которой служила С.А.
Следователь дождался, пока меня «отпустило». Обвиняемого Федуту увели в камеру - уже одиночную. Я вспомнил, как последний раз помогал ей выйти из подъезда, как она, задыхаясь, оперлась на мою руку, будто пытаясь не на лестнице, а в жизни найти, на что опереться… Лег на шконку, выдрал из тетради лист бумаги и начал писать.
ПРОЩАНИЕ
Памяти С.А.Н.
Уходя - уходи. Уходя - уходи.
Так проходит капель. Так проходят дожди.
Так проходит туман. Так проходит роса.
Уходя - уходи.
А куда?
В небеса.
Уходи в синеву. Уходи в облака.
Не страшись, уходя. Обопрись. Вот рука.
Все, что было, - прошло. Все, что будет, - не то.
Одевайся. Пойдем.
Не спеши.
Где пальто?
Этот холод зимы, затянувшейся в март.
Этот холод игры, где не светит нам фарт.
Этот холод страны. Этот холод тюрьмы.
Уходя - обернись.
Вслед - когда-нибудь -
Мы.
А потом приступ начался во второй раз. Я успел стукнуть в «кормушку» и сказал подошедшему Малышу (так я обозначил для себя самого молодого из наших «контролеров», новичка, уже при мне поступившего на службу):
- Заглядывайте ко мне почаще. Если вдруг подозрительное что-то покажется, рука повиснет, или сопения слышно не будет - лучше разбудите меня.
Малыш уже знал, что я гипертоник, что у меня больное сердце. И один криз мой он пережил. Но тут он понял, что мне действительно хреново. Глазок в двери открывался и закрывался раза в два чаще, чем обычно. Я был жив. Но в какой-то момент Малыш не выдержал. Он не мог обратиться ко мне по имени или фамилии - это было запрещено инструкцией, чтобы в соседних камерах не слышали. И он сказал просто, открыв «кормушку»:
- Мужик! Не умирайте, пожалуйста, в мое дежурство…
Я пообещал не умирать.