утраты
Умерла Элеонора Езерская.
Это было давно. Кажется, в 1996 году. Фонд Сороса в Беларуси еще существовал.
Евгений Будинас, молодой еще, как я понимаю теперь, проводил Фест старосветской культуры. Редакция газеты "Имя" пошла на него чуть ли не в полном составе.
До Дудуток добирались в старинных автомобилях. Меня, толстого экс-чиновника и скандального журналиста, показательно попытались запихнуть в малюсенький "Тополино". Я не особо сопротивлялся -- чего не сделаешь ради хорошего настроения? Но в "Тополино" оставалось одно свободное место -- кроме моего и водительского.
Подошла Элеонора Езерская. Она была роскошная, эдакий белорусско-советский вариант Аниты Экберг, и дышала духами и туманами вовсю.
Публика офонарело смотрела. Места рядом со мной было на самом деле мало. "Тополино" явно не выдержал бы Элеонору Аркадьевну...
Но она ловко и изящно вместилась в "Тополино" рядом со мной.
Публика зааплодировала.
Мы ехали до Птичи вдвоем. Я пытался не дышать: мне казалось, что автомобильчик просто развалится, если я вздохну чересчур сильно.
На Птичи сделали остановку. Будинас, выпустив облако густого табачного дыма, процедил:
-- Машины устали. Желающие могут искупаться.
Желающих почти не было. Ни у кого не было купальных костюмов. Лишь директор "Сороса" Питер Бёрн, даже не отходя в кусты, разделся догола и лениво вошел в воду.
Из женщин нырнула только Элечка -- так она предложила ее называть. Под роскошное платье теледивы она предусмотрительно надела купальник.
Эла, Элеонора Аркадьевна, была сильным и смелым человеком. Не в гражданском смысле -- она на это и не претендовала. Но по-житейски -- несомненно. Она не боялась казаться смешной -- и потому была трогательной. Я помню ее "Музыкальный салон" еще в детстве. Я никогда не помнил, о ком она рассказывала, но я помню ее. Большую, с сияющей улыбкой. Она говорила пафосно, и сильно отличалась от моей любимой Элеоноры Беляевой, которая была намного проще в своем "Музыкальном киоске". Но стилистически разница была именно между салоном и киоском....
Потом мы подружились. Мы редко встречались, но несколько раз она приглашала меня к себе домой. Мы говорили о литературе, о музыке. Она знала многих советских классиков и была удивительной рассказчицей. Она наливала рюмочку своего любимого "Лимончелло", заваривала кофе -- и говорила, говорила, говорила...
Я не успел записать ее рассказов. Она, даже уже в недавнем своем возрасте, казалась вечной -- и оптимизм ее заставлял верить в то, что все образуется, все будет просто замечательно.
Эла. Элечка. Элеонора Аркадьевна.
Где ж вы, ее весенние года?
Круглая площадь опустела.
Прощайте, Элеонора Аркадьевна...
Это было давно. Кажется, в 1996 году. Фонд Сороса в Беларуси еще существовал.
Евгений Будинас, молодой еще, как я понимаю теперь, проводил Фест старосветской культуры. Редакция газеты "Имя" пошла на него чуть ли не в полном составе.
До Дудуток добирались в старинных автомобилях. Меня, толстого экс-чиновника и скандального журналиста, показательно попытались запихнуть в малюсенький "Тополино". Я не особо сопротивлялся -- чего не сделаешь ради хорошего настроения? Но в "Тополино" оставалось одно свободное место -- кроме моего и водительского.
Подошла Элеонора Езерская. Она была роскошная, эдакий белорусско-советский вариант Аниты Экберг, и дышала духами и туманами вовсю.
Публика офонарело смотрела. Места рядом со мной было на самом деле мало. "Тополино" явно не выдержал бы Элеонору Аркадьевну...
Но она ловко и изящно вместилась в "Тополино" рядом со мной.
Публика зааплодировала.
Мы ехали до Птичи вдвоем. Я пытался не дышать: мне казалось, что автомобильчик просто развалится, если я вздохну чересчур сильно.
На Птичи сделали остановку. Будинас, выпустив облако густого табачного дыма, процедил:
-- Машины устали. Желающие могут искупаться.
Желающих почти не было. Ни у кого не было купальных костюмов. Лишь директор "Сороса" Питер Бёрн, даже не отходя в кусты, разделся догола и лениво вошел в воду.
Из женщин нырнула только Элечка -- так она предложила ее называть. Под роскошное платье теледивы она предусмотрительно надела купальник.
Эла, Элеонора Аркадьевна, была сильным и смелым человеком. Не в гражданском смысле -- она на это и не претендовала. Но по-житейски -- несомненно. Она не боялась казаться смешной -- и потому была трогательной. Я помню ее "Музыкальный салон" еще в детстве. Я никогда не помнил, о ком она рассказывала, но я помню ее. Большую, с сияющей улыбкой. Она говорила пафосно, и сильно отличалась от моей любимой Элеоноры Беляевой, которая была намного проще в своем "Музыкальном киоске". Но стилистически разница была именно между салоном и киоском....
Потом мы подружились. Мы редко встречались, но несколько раз она приглашала меня к себе домой. Мы говорили о литературе, о музыке. Она знала многих советских классиков и была удивительной рассказчицей. Она наливала рюмочку своего любимого "Лимончелло", заваривала кофе -- и говорила, говорила, говорила...
Я не успел записать ее рассказов. Она, даже уже в недавнем своем возрасте, казалась вечной -- и оптимизм ее заставлял верить в то, что все образуется, все будет просто замечательно.
Эла. Элечка. Элеонора Аркадьевна.
Где ж вы, ее весенние года?
Круглая площадь опустела.
Прощайте, Элеонора Аркадьевна...