Чтобы помнили. Владимир Меньшов.
Александр Панкратов-Чёрный сказал о Меньшове: «Он так любил народ! И страдал за него! Страдал!» И могло показаться - дежурная фраза, пафос по случаю. Но...
Панкратов-Чёрный вспомнил, как однажды Меньшов целый день таскал его по Астрахани, городу своего детства, с гордостью и страстью показывал родные места, рассказывал о кремле, старинных закоулках, в бар зашли, где к пиву особенную рыбку подают. А спустя пару лет (дело было на шукшинском фестивале в Сростках) уже Панкратов-Чёрный предложил показать Меньшову свою малую родину.
- Далеко?
- Да нет, не очень, километров пятьсот...
- А что, поехали!
Сели в машину и рванули в деревню Конёво Алтайского края. Дальше - прямая речь:
«И вот, пока мой сводный брат Коля и его супруга Зоя накрывали на стол, я повёл Володю показать родную деревню, а это одна, собственно, улочка, домов тридцать-сорок. Крыши, крытые дёрном, земляными пластами, трава на крышах растёт... Идём, значит, я веду экскурсию:
- Вот видишь развалившийся сруб? Это клуб, в нём даже маленькая библиотечка была.
- А чего ж не восстановят?
- Так ведь кино не показывают, да и ходить уже некому, остались одни старики, молодёжь разбежалась, работы нет, жить здесь не на что... А вот видишь - яма и несколько брёвен от фундамента? Это моя школа, я тут до пятого класса учился.
- Что-то больно маленькая какая-то.
- Ну а что, в избе - комната для двух учительниц, комната для первого и второго класса, комната для третьего и четвёртого. А здесь был магазин, из райцентра раз в месяц сахар и конфетки привозили. Ну, вот больше показывать нечего, вся моя деревня.
Вернулись к брату в его пятистеночек, стол накрыт - грузди наши алтайские, огурчики, помидорчики, самогонка, хлебный квас - всё домашнее. Брат весёлый, радуется, что меня увидел да ещё и познакомился с таким великим артистом и режиссёром - Владимиром Меньшовым. Выпиваем, закусываем, хозяева улыбаются.
А Володя такой серьёзный-серьёзный сидит, мрачный, смотрит Коле за спину, а там на стене коврик - олень воду пьёт и лебеди плавают, - а к коврику приколоты ордена и медали. Володя спрашивает:
- Отцовские медали, Коля?
- Да нет, почему... Мои. Вот орден за посевную в таком-то году, а это медаль за уборочную в таком-то. Ценили нас, ценили - работали-то мы с утра до ночи.
И вдруг Володя заплакал. Мы опешили - что такое?
А он плачет и говорит, всхлипывая: «Ордена, медали. и ты так живёшь?..»
- А что? - Коля засуетился. - Хорошо живу, огород, всё своё, видишь, какой стол. Ну а денег не платят, так их и тратить не на что. Перебьёмся!
А Володя плакал и плакал, вы не представляете. Как Шукшин в «Калине красной» на холмике - «да ведь это же мать моя». Вот так и Володя рыдал, рыдал, обнял Кольку по-братски, говорит: «Да как же так! Сволочи! На мерседесах ездят, а всё равно Россией недовольны!..»
Это было так пронзительно. Мы его еле успокоили. А потом, когда ехали обратно, он вдруг говорит - строго так, горько: «Сашка! Снимать кино надо - о любви! Потому что русскому народу любовь не-об-хо-ди-ма! Иначе озлобится!»
Не идёт из головы эта история о плачущем Меньшове. Плачущем, как Шукшин. Правда, Шукшин плакал в кино, а это в жизни.
Источник
Панкратов-Чёрный вспомнил, как однажды Меньшов целый день таскал его по Астрахани, городу своего детства, с гордостью и страстью показывал родные места, рассказывал о кремле, старинных закоулках, в бар зашли, где к пиву особенную рыбку подают. А спустя пару лет (дело было на шукшинском фестивале в Сростках) уже Панкратов-Чёрный предложил показать Меньшову свою малую родину.
- Далеко?
- Да нет, не очень, километров пятьсот...
- А что, поехали!
Сели в машину и рванули в деревню Конёво Алтайского края. Дальше - прямая речь:
«И вот, пока мой сводный брат Коля и его супруга Зоя накрывали на стол, я повёл Володю показать родную деревню, а это одна, собственно, улочка, домов тридцать-сорок. Крыши, крытые дёрном, земляными пластами, трава на крышах растёт... Идём, значит, я веду экскурсию:
- Вот видишь развалившийся сруб? Это клуб, в нём даже маленькая библиотечка была.
- А чего ж не восстановят?
- Так ведь кино не показывают, да и ходить уже некому, остались одни старики, молодёжь разбежалась, работы нет, жить здесь не на что... А вот видишь - яма и несколько брёвен от фундамента? Это моя школа, я тут до пятого класса учился.
- Что-то больно маленькая какая-то.
- Ну а что, в избе - комната для двух учительниц, комната для первого и второго класса, комната для третьего и четвёртого. А здесь был магазин, из райцентра раз в месяц сахар и конфетки привозили. Ну, вот больше показывать нечего, вся моя деревня.
Вернулись к брату в его пятистеночек, стол накрыт - грузди наши алтайские, огурчики, помидорчики, самогонка, хлебный квас - всё домашнее. Брат весёлый, радуется, что меня увидел да ещё и познакомился с таким великим артистом и режиссёром - Владимиром Меньшовым. Выпиваем, закусываем, хозяева улыбаются.
А Володя такой серьёзный-серьёзный сидит, мрачный, смотрит Коле за спину, а там на стене коврик - олень воду пьёт и лебеди плавают, - а к коврику приколоты ордена и медали. Володя спрашивает:
- Отцовские медали, Коля?
- Да нет, почему... Мои. Вот орден за посевную в таком-то году, а это медаль за уборочную в таком-то. Ценили нас, ценили - работали-то мы с утра до ночи.
И вдруг Володя заплакал. Мы опешили - что такое?
А он плачет и говорит, всхлипывая: «Ордена, медали. и ты так живёшь?..»
- А что? - Коля засуетился. - Хорошо живу, огород, всё своё, видишь, какой стол. Ну а денег не платят, так их и тратить не на что. Перебьёмся!
А Володя плакал и плакал, вы не представляете. Как Шукшин в «Калине красной» на холмике - «да ведь это же мать моя». Вот так и Володя рыдал, рыдал, обнял Кольку по-братски, говорит: «Да как же так! Сволочи! На мерседесах ездят, а всё равно Россией недовольны!..»
Это было так пронзительно. Мы его еле успокоили. А потом, когда ехали обратно, он вдруг говорит - строго так, горько: «Сашка! Снимать кино надо - о любви! Потому что русскому народу любовь не-об-хо-ди-ма! Иначе озлобится!»
Не идёт из головы эта история о плачущем Меньшове. Плачущем, как Шукшин. Правда, Шукшин плакал в кино, а это в жизни.
Источник