Николай Носов - учитель мужества
"«Приключения Незнайки и его друзей», «Мишкина каша», «Огородники», «Весёлая семейка», «Витя Малеев в школе и дома» - произведениями Николая Носова зачитывалось несколько поколений. В конце 50-х он был третьим в списке самых издаваемых русских писателей за рубежом - его обогнали только Пушкин и Горький.
Будущий классик начал публиковаться только в 30 лет. Подобно самому популярному своему персонажу Незнайке, он брался за всё подряд - играл на скрипке и мандолине, оборудовал на чердаке химическую лабораторию, сам собрал фотоаппарат, который прекрасно работал. А ещё торговал древесным углем, служил извозчиком, работал
на кирпичном заводе. В 1927 году в Киеве стал учиться на кинорежиссёра, завершив образование уже в Московском институте кинематографии в 1932 году.
Снимал документальные фильмы. И какие! Одна из его учебных картин - «Планетарные трансмиссии в танках» была посвящена устройству танка «Черчилль» - его поставляли британские союзники. Специфическую тему он умудрился превратить в искусство, показав работу различных узлов боевой машины под Лунную сонату Бетховена. За эту ленту Николай Носов в 1943 году получил орден Красной Звезды. Забавно, что перед съёмками механик-водитель никак
не мог разобраться в управлении, пока ему не помог автор фильма". (Михаил Васильев).
Лев Пирогов - Первый после Пушкина
...Николай Носов - учитель мужества, воспитатель русских мальчиков. Это, конечно, странно звучит. Ладно бы Гайдар, ладно Владислав Крапивин - шпаги и бригантины. Но Носов, «Живая шляпа»? С чего бы?
Скажем так. Вы, наверное, замечали, что в русской речи окончательно и бесповоротно утвердились вопросительные интонации на месте повелительных. Это очень хорошо слышно в брутальных милицейских и бандитских телесериалах: «Сюда иди?» «Рот закрой?». Будто не приказывают, а разрешения просят. «Я вот тут велю тебе закрыть рот, ничего?»
Речь меняется сообразно тому, как меняется сознание носителей языка. И наше сознание, судя по всему, меняется
в какую-то странную, переминающуюся с ноги на ногу сторону. Когда это началось? Уже «крапивинские мальчики» были чересчур чувствительными, ранимыми, нежными. Их готовность к подвигу и самопожертвованию была готовностью к аффекту, к адреналиновому выплеску - к экстатике. У женщин мы это называем «истерикой».
Высокая женственность «крапивинских мальчиков» была, естественно, не гендерного характера, она была, так сказать, социальной. Неслучайно у многих воспитанников крапивинского клуба «Каравелла» возникали проблемы
с «социализацией», то бишь с вхождением во взрослую жизнь. Им она казалась слишком подлой и низкой, несправедливой, «некрасивой», «неправильной», и они ломались. А с мужчинами так быть не должно.
Где-то я читал, что секрет «терции» - знаменитого боевого построения испанской пехоты, подвигами которой мы наслаждаемся в финале фильма «Капитан Алатристе», заключался, среди прочего, в следующем: это был монотонный изнурительный труд, требовавший от пехотинца всех его сил и всего внимания, так что на «переживания» (страх, смертную тоску, боязнь готового вонзиться в тебя железа) сил просто не оставалось.
Так это или не так, но некоторым образом соотносится с рассказами ветеранов нашей Войны: мол, боевые столкновения - это десять процентов, а на девяносто процентов война - изнурительная работа: пушку окопай, раскопай, да толкай по грязи, лошадь может встать или пасть, а человек нет.
Между тем, официальное советское патриотическое воспитание (то, которое помню я, в семидесятые-восьмидесятые годы) было целиком построено на культе подвига. Подвиги пионеров-героев, подвиги героев Войны, сочинения на тему «В жизни всегда есть место подвигу» и так далее. Представления о войне как изнурительной работе у мальчиков и подростков не было. А парадокс в том, что на подвиг - выплеск, импульс - может оказаться способен и слабый человек. Терпеть, стиснув зубы, труднее. Но нам об этом не рассказывали.
Было как-то не очень понятно поэтому, почему победу в Войне «одержал народ». Это казалось пустой риторикой. Ведь «народ» - это что-то безличное, несубъектное. Победу одержали те, кто колол штыком, бросал горящий самолёт на вражескую колонну и закрывал грудью амбразуру. Это было понятно. А про народ - нет.
Ещё нам говорили, что народ «много вытерпел», но и это мы понимали по-своему. Вытерпел - значит снёс много притеснений, унижений, жестокостей. «Терпеть» означало «сносить». Понятие спортивного и боевого победного терпения нам было плохо знакомо. А уж о трудовом терпении мы и слушать не захотели бы. Скучно. Душа просила романтизма, подвига. Только почему-то выросло из нас в итоге поколение брокеров товарно-сырьевых бирж.
Мужской характер поверяется не подвигом. Подвиг - это то, что «сверх», за рамками человеческого. А мужским характером называется способность к терпению, преодолению и пониманию, «как всё устроено». Мужская твёрдость, уверенность (в том числе интонационная, о которой мы говорили вначале) происходит от знания - «что будет, если я это сделаю», а такое знание, в свою очередь, происходит от знания «как всё устроено». Не как должно быть устроено по нашим представлениям о справедливости, а как есть. Разница между знанием и «знанием, как надо» огромна.
Вспомним о таком качестве Николая Носова, как занудство. Как начнёт что-нибудь объяснять, как что-нибудь устроено или работает, и нудит, нудит… Все эти бесконечные описания труболётов и винтоходов в «Солнечном городе»... Дело в том, что Носов правда очень любил технику. Увлекался радиолюбительством, химией, фотографией. Последнее увлечение привело его в институт кинематографии.
В годы войны Носов занимался режиссурой учебных военно-технических фильмов. Однажды ему поручили снять фильм об английском танке «Черчилль». Английский инструктор показал механику-водителю, как управлять танком, и уехал, а у того вдруг дело не заладилось. Танк выписывал по съёмочному полигону круги и никак не хотел слушаться. Тогда Носов залез в кабину, разобрался и объяснил танкисту его ошибку. Раньше он снимал учебные фильмы
о тракторах - опыт был.
Для повести «Дневник Коли Синицына» Носов кропотливо изучал литературу по пчеловодству и долго посещал пасеку. Процесс выращивания цыплят в «Весёлой семейке» расписан досконально, включая возможные ошибки. Приступая к «Незнайке на Луне», на всякий случай изучил работы Циолковского - зачем? Зануда…
Сегодня мы удивляемся: ишь, как он в «Незнайке на Луне» всё правильно предсказал! Уж не потому ли так вышло, что наш российский капитализм по носовским лекалам построен? Молодые-то реформаторы небось все «Незнайку» читали!.. А дело было наоборот: не капитализм по книжке сделан, а просто автор «Незнайки» не поленился досконально этот самый капитализм изучить - и понять! - по книжкам. До мелочей. Меня восхищает его остроумная и в то же время поразительно меткая трактовка «современного искусства»:
«Ты, братец, лучше на эту картину не смотри. Не ломай голову зря. Тут всё равно ничего понять нельзя. У нас все художники так рисуют, потому что богачи только такие картины и покупают. Один намалюет такие вот загогулинки, другой изобразит какие-то непонятные крючочки, третий вовсе нальёт жидкой краски в лохань и хватит ею посреди холста, так что получится какое-то несуразное, бессмысленное пятно. Ты на это пятно смотришь и ничего понять не можешь, просто мерзость какая-то! А богачи смотрят, да ещё и похваливают. «Нам, - говорят, - и не нужно, чтоб картина была понятная. Мы вовсе не хотим, чтоб какой-то художник чему-то там нас учил. Богатый и без художника всё понимает, а бедняку и не нужно ничего понимать. На то он и бедняк, чтобы ничего не понимать и в темноте жить».
Воистину.
Подставьте на место той полувековой давности абстрактной картины нынешнюю «информационную картину события», получите то же самое. Вроде бы всего на ней много - и загогулинок, и крючочков, а ясности в голове нет. Важно чтобы «бедняк» (обыватель) чувствовал, что его «обслуживают», испытывал чувство информационной сытости, а вот понимания происходящих процессов не нужно. На то он и обыватель, чтоб довольствоваться эмоциями и потреблять что дают.
У классики вообще есть такая особенность - она в любое время воспринимается современно. Потому что затрагивает основы человечьего бытия, которые неизменны. Когда, например, происходит действие рассказа «Мишкина каша»? Вроде бы неважно когда. В детстве! А между тем, важно.
Чем заняты в рассказе «Мишкина каша» Коля и Мишка? Тем же, чем и все остальные дети в то время. Хотят есть. Ведь рассказ-то был опубликован в 1945 году... Правда, у Коли с Мишкой в отличие от большинства тогдашних детей всё-таки есть продукты.
«Сыпь крупы побольше!..»
«Нарезали мы хлеба, намазали его вареньем…»
«Масло попробовали без хлеба есть - тошно…»
Этакая «лакировка действительности». На самом деле - попросту обобщение. Оно позволяет читать рассказ о том, как варить кашу и выпутываться своими силами из затруднительных ситуаций и через пятьдесят лет. Если бы это был реалистический рассказ о послевоенном голоде, он остался бы в своём времени, воспринимался бы как нечто историческое, музейное.
Пап у Мишки и Коли покамест нет. Есть мамы и тётя Даша. Вопрос с папами будет решён положительно в «Весёлой семейке». Положительно, но формально - мелькнут пару раз, скажут пару фраз косвенно прямой речью, и всё.
У носовских детей проблема с папами. Воспитывают их матери. Могут, например, запретить брать керосиновую лампу для инкубатора. Могут сказать страшные слова: «Пусть лучше у меня совсем не будет сына, чем будет сын вор» (рассказ «Огурцы»). А вместо пап - всё больше какие-то «дяденьки»: милиционеры, управдомы, стекольщики...
Критик Александр Архангельский усмотрел в этом носовском литературном сиротстве особенность русского национального характера. Взгляните, дескать, какая полная счастливая семья в рассказах Драгунского. А у Носова дети предоставлены сами себе! Это оттого, что Драгунский еврей, а евреи хорошие семьянины. Архангельскому заочно возразил Вадим Нестеров: когда эти рассказы писались, отцов у большинства детей действительно не было. Они на войне погибли. Вот и не хотел Носов растравлять своим читателям душу.
Возражение удачное, но, думается, дело не в этом. Есть в носовской безотцовщине ещё одна закавыка, связанная и
с личной судьбой, и с тем, что называется «творческим методом». Считается, что в первом произведении писателя, как в эпиграфе, зашифровано содержание всего последующего творчества. Как в яблочном зёрнышке уже таится целое дерево. Первый рассказ Носова «Затейники» увидел свет до войны, в 1938 году, а никакого отца в нём нет. «Мама ушла в магазин», - а про отца ничего.
У самого Носова, судя по автобиографической повести «Тайна на дне колодца», отношения с отцом складывались непросто. Коля очень любил отца и очень остро переживал его, скажем так, не идеальность. Тот был человеком «лёгким» и легкомысленным - полной противоположностью серьёзному, трудолюбивому Коле.
Думается, что «заретушированность» отцов в носовских рассказах - это такой невольный педагогический приём, отчасти порождённый личным опытом (нельзя было писать папу «с натуры», хотелось быть не таким, как родной отец, не таким, какими часто бывают отцы - со слабостями и недостатками), отчасти - временем, в которое рассказы писались.
В эпоху, когда отцов действительно не хватало (мужские утвердительные интонации начали уходить из речи именно воспитываемых матерями послевоенных мальчишек: мужчины стали говорить с женским интонационным повышением в конце фразы - так, как говорили у них в семье), - в эти годы Носов для своих читателей сам был отцом.
И каким!.. Обратим внимание: Носов никогда не обращается к читателям с нотацией или призывом: «Делайте так-то и так-то». Просто его герои сами поступают как нужно. А ведь по натуре, повторимся, он был занудой! Почитайте его адресованные взрослым «Иронические юморески», это же кошмар, уши в трубочку! Учит, наставляет, нудит, нудит…
А в детских рассказах этого нет.
Возьмём психологический триллер «Бенгальские огни». Мишка испортил мамину кастрюлю - так сточил напильником, что она в сковородку превратилась. Вроде бы «вставной аттракцион» такой, шутка. А где же мораль? А вот она:
«- Что же тебе мама сказала?
- Ничего не сказала. Она ещё не видела.
- А когда увидит?
- Ну что ж… Увидит так увидит. Я, когда вырасту, новую кастрюлю ей куплю.
- Это долго ждать, пока ты вырастешь!
- Ничего».
Пауза, конец диалога. Нечего сказать Мишке.
Носов, писавший из самой сердцевины советской дидактичной литературы, был очень деликатен с главным, вроде бы, объектом воспитания и проклёвывания мозгов - с детьми. И это, повторюсь, не черта характера, это выражение писательского мастерства. Он мог позволить себе роскошь быть ненавязчивым по одной простой причине: потому что владел подтекстом.
Разве дети не поняли, что Мишка поступил (не с кастрюлей, а с мамой) нехорошо? Поняли прекрасно, почувствовали. Но если бы их стали тыкать в это носом, возникло бы противодействие давлению и отторжение педагогической морали: «Да ладно... Подумаешь… Ещё чего!»
Посмотрим, кстати, как дальше развивается в рассказе конфликт между рассудительным Колей и авантюристом Мишкой.
Они отправляются в лес за ёлками. Коля свою выбрал быстро, а Мишка долго капризничал. В лесу стемнело, и мальчики заблудились. Мишка недоумевает: «Я ведь не виноват, что так рано наступил вечер». - « А сколько ты ёлку выбирал? А сколько дома возился?» - как бы ворчит Коля (а на самом деле объясняет читателю, что да, Мишка виноват).
По колено в снегу мальчики блуждают по лесу. Мишке чудятся опасности, и он выдумывает разные по-детски несерьёзные пути их преодоления, Коля по-взрослому реалистично критикует его проекты с позиций их практической осуществимости.
В конце концов, Мишка падает с обрыва и ушибает ногу. Не может идти. Коля вскипает: «Горе мне с тобой! То ты
с бенгальскими огнями возился, то ёлку до самой темноты выбирал, а теперь вот зашибся… Пропадёшь тут с тобой!»
Мишка отвечает как бы по инерции скандала: «Можешь не пропадать!»
Кажется, вот сейчас конфликт достигнет кульминации, станет непримиримым… Но нет. Неожиданно Мишка предлагает: «Иди один. Это всё я виноват. Я уговорил тебя за ёлками ехать».
Пылким натурам свойственно благородство.
Но Коля и к этому порыву относится критично: «Вместе приехали, вместе и вернуться должны». В этой чеканной формуле звучит взрослая непререкаемость, чувствуется несколько даже унылая детерминированность взрослого мира, взрослая обречённость на правоту.
И вооружившись верным учением, Коля находит техническое решение проблемы (хотя обычно в их паре фонтанирует идеями Мишка) - сажает Мишку на ёлку и тащит, как на санях.
Вторую ёлку пришлось оставить. И это становится причиной продолжения конфликта потом, после спасения.
«- Отдай её на сегодня мне, - говорит Мишка, - и дело с концом».
Ах, как это мило и узнаваемо. «Посади свинью за стол…» Пока Коля приходит в себя от такой наглости, Мишка предлагает торг на грани отчаяния: «Возьми мои лыжи, коньки, волшебный фонарь, альбом с марками. Ты ведь сам знаешь, что у меня есть. Выбирай что угодно». (У него действительно сложное положение, ведь он пригласил ребят на бенгальские огни, а ёлки теперь не будет.)
И Коля неожиданно соглашается. Но требует взамен не лыжи, не коньки (хотя это цена очень высокая), а живое существо - собаку Дружка. Всерьёз ли? Прямо дьявол-искуситель какой-то!..
«Мишка задумался. Он отвернулся и долго молчал. Потом посмотрел на меня - глаза у него были печальные - и сказал: - Нет, Дружка я не могу отдать».
Мишка выдерживает нравственное испытание, и Коля вознаграждает его за это: «Ну ладно, тогда бери ёлку даром». То есть сперва задаёт задачку, а затем поощряет ученика за правильное решение.
Заметим, что при всей своей правильности и незаменимости Коля во всех рассказах цикла персонаж как будто фоновый, служебный. Будь он единственным героем, про него и рассказать было бы нечего, никаких интересностей. Это же Мишка превращает готовку каши в трудное приключение, Мишка придумывает делать инкубатор и кататься на автомобильном бампере, Мишка своим несносным поведением драматизирует строительство катка и так далее.
(Даже в «Тук-тук-тук», ночные страхи Коли и Кости провоцирует Мишка - тем, что кладёт под подушку топор, перед тем как крепко и спокойно заснуть.) А чем интересен Коля?
Тем, что он вообще не ребёнок. Он замаскированный взрослый. Авторская функция. Удивительно ли, что Носов назвал его своим именем? Ведь когда отцов не хватает, кто-то должен их заменять. Ну, хотя бы показывать, какие они бывают. Что делают.
Для чего нужны.
Хороший педагог позволяет ученику самостоятельно решить проблему, незаметно, неназойливо подталкивая его к правильному решению.
Позволяет совершать ошибки - потому что на них учатся. Именно таков Носов. В его произведениях не находится места романтическому броскому подвигу, но в них много терпения и воли к победе.
Он упорно решает математические задачки вместе с Витей Малеевым. Учит не лгать («Про Гену»), не трусить и не подличать («Саша», «Под одной крышей»), быть ответственным за тех, кто слабее или младше тебя («И я помогаю»). Словом, учит всему тому, что необходимо здесь и сейчас - в обыденной жизни.
Подвиги, как правило, случаются где-нибудь «не здесь» или когда-нибудь «потом». Но жизнь нельзя откладывать
на потом. Чтобы грёзы о подвигах не стали разновидностью эскапизма, мальчик должен научиться быть мужчиной
«в малом», здесь и сейчас.
Валентин Катаев - О Николае Носове
Познакомился я с творчеством Носова раньше, чем прочёл его книги. Вот как это произошло.
У нас в доме стали непостижимым образом пропадать и портиться электроприборы. Рефлекторные нагреватели валялись в чулане с вывернутыми керамическими головками. Почти все штепселя и выключатели были сломаны или, во всяком случае, разобраны до последнего винтика. Электрические лампочки исчезали буквально на глазах.
Несколько раз я наступил на разлитую ртуть, которая каталась из-под моих башмаков тысячами мельчайших шариков, скользких и твёрдых, как алмаз. Все термометры в доме были разбиты, а их жалкие остатки обнаружены в мусорном ведре.
Можно было подумать, что в доме поселился злой дух, который задался целью лишить нас света, тепла и первой медицинской помощи. Затем наступила очередь коробок и ящиков. Все они были непостижимым образом исковерканы и истреблены в течение нескольких дней.
К ужасу, я заметил, что злой дух уже начал подбираться к ящикам моего письменного стола, так как один из них был выдвинут и носил на себе следы пилы-ножовки и стамески.
После этого испортился телефон, перестал работать звонок, прекратилась подача холодной и горячей воды, из кухни запахло газом.
Одним словом, мы оказались на грани катастрофы.
- Я не понимаю, что происходит! - воскликнула моя жена. - Кто это делает?
- Павлик, конечно,- невозмутимо сказала дочь Женя, пожимая плечами.
- Зачем?
- Сооружает инкубатор.
- Что-что? - не понял я.
- Инкубатор! - отчеканила Женя. ? Чтобы в искусственных условиях выводить цыплят,- пояснила она тоном глубокого превосходства.
- Боже мой! - простонала жена.- Мы пропали!
- Как это ему взбрело в голову?
- Начитался Носова.
- Какого Носова?
- Как! Вы не читали Носова?.. А ещё взрослые! - сказала Женя, глядя на нас с нескрываемым сожалением.
- Не читали «Весёлую семейку» ?
- Нет. А что?
- А вот то!
Не теряя времени, я схватил со стола закапанную чернилами книжку Носова, развернул её и с тех пор стал усердным читателем и поклонником удивительного советского писателя Николая Носова.
У этого талантливого человека вечно юная, детски чистая, чудесная душа.
Носов всегда пишет для детей и о детях. Но читают его люди всех возрастов. Он в совершенстве постиг психологию того чудесного, странного, милого человеческого существа, которое называется «мальчик». Уже не дитя, но ещё и не юноша. А именно мальчик. О мальчиках замечательно писал Чехов.
Носов пишет тоже замечательно, но в своем роде. У Носова не просто мальчики, у него советские мальчики, маленькие граждане нашей великой страны. Мальчики Носова несут в себе все черты советского человека: его принципиальность, взволнованность, одухотворённость, вечное стремление к новаторству, привычку изобретать, отсутствие умственной лени.
И всё это хотя и в несколько уменьшенных масштабах, но так же убедительно, психологически достоверно и, может быть, даже значительно ярче, увлекательнее, чем во многих книгах о взрослых.
С. Миримский - Человек из детства
Вспоминая встречи с Носовым и пытаясь увязать его человеческие качества с его писательским обликом, я нахожу, что любовь к детям была у него генеральной чертой, и она всё в нём освещала. Если ко взрослым отношение у него было разное, часто критическое, то детей он любил безоглядно, без всяких оговорок.
Изображая даже лентяев, зазнаек, драчунов и хвастунишек, он в то же время радостно наслаждался их простодушием, готовностью искренне покаяться в своих недостатках, естественностью - качествами, которые, увы, так часто исчезают с годами. Носов обладал редчайшим, я бы даже сказал, гениальным даром полного отождествления с детьми.
В детях он, как и Януш Корчак, видел часть человечества, автономную и суверенную. Не случайно носовские книги напоминают сочинения очень любознательного мальчишки. И вероятно, этим и можно объяснить, что образы взрослых в его книгах художественно беднее ребят. На взрослых писатель смотрел глазами мальчишки, видел в них не психологически сложные индивидуальности, а то, что дети обычно видят в своих папах, мамах, дедушках, бабушках и учителях, то есть обращённую к ним родительскую и воспитательскую функцию.
Думаю, что и в личной жизни Носов не был свободен от этого чисто детского комплекса и на взрослых смотрел чуточку недоверчиво и со стороны. Когда я читаю и перечитываю носовские книги, писатель всегда представляется мне человеком из детства, ярко одарённым мальчишкой, который волею судеб стал знаменитым детским писателем.
Любознательность, жизнерадостность, простодушие, искренность, расположенность к дружбе, которыми так щедро наделены его герои, были, безусловно, и в человеческом характере писателя. Именно таким он был по глубинной сути своей. И таким навсегда останется для своих читателей.
Антон Иванов - Ловушки Николая Носова
Читая «Фантазёров» в детстве и внимая этому диалогу, где герои перебивают друг друга, чтобы поделиться своими вдохновенными вымыслами, я как бы мысленно встревал в их беседу, чтобы дополнить их истории своими. Никогда я, подобно Стасику, не мечтал полететь на Луну или, как Мишутка, побывать в чреве акулы, но сама атмосфера их беседы становилась ещё одной ловушкой, переносившей меня на скамейку в городском сквере, где сидели и разговаривали герои рассказа. Они грезили тем же, чем грезит едва ли не каждый ребёнок.
Они словно бы видели себя в своём будущем - в той удивительно взрослой жизни, когда ты предоставлен самому себе и можешь, никем не ограничиваемый, выбирать любое по сердцу занятие.
В таких мечтах становятся правдоподобными самые чудодейственные превращения. Вот почему истории, которые рассказывают друг другу Мишутка и Стасик, отнюдь не казались мне небылицами. Они были не менее достоверны, чем мир, меня окружавший.
И я почувствовал гнев, когда фантазии Мишутки и Стасика прервал грубый и прозаический окрик соседского мальчика Игоря:
«Вот врут-то! И вам не стыдно?»
«Это не они врут, это ты врёшь!» - хотелось мне крикнуть в ответ. Своим не по-детски назидательным тоном он угрожал разрушить мир, с которым я уже сжился.
Я испытывал чувства те же, что и читая рассказы о Мишке и Коле: мне надо было во что бы то ни стало отспорить правоту Мишки и Стасика.
Но отдавал я себе отчёт и в другом: спор, в который я невольно вовлечён, на этот раз серьёзнее. Коля не был очень серьёзным противником, ведь он и сам в конце концов соглашался с Мишкой, шёл у него на поводу.
Осуждая Мишку за чрезмерную решительность, он всё же не думал мешать его замыслам. Мне, читателю, в споре
с ним незачем было его сокрушать. Мне скорее хотелось убедить его в том, что, по моему мнению, было истинно. Убедить ради него же самого, чтобы ему стало жить интереснее.
А Игорь вызывал во мне настоящий гнев: ведь чем дальше он заходил в своих скучных поучениях, тем понятнее становилось: его цель - внушить Мишутке и Стасику, что мечтать - стыдное и недостойное занятие. И я жадно ловил каждое из его скучных слов - не потому, что они мне нравились, а потому, что мне было необходимо найти какой-то изъян, обосновать уже отчётливо созревшее во мне ощущение: это плохой парень. Пытаясь доказать правоту героев рассказа, я отвоёвывал у Игоря своё право на мечты о необыкновенных делах, которые совершу, когда стану взрослым.
И вот, наконец, Игорь раскрылся. Мой противник признался в том, в чём я давно уже подозревал его: он врёт, врёт не только беззастенчиво, но и подло.
«...Я залез в буфет,- хвастается он перед Мишуткой и Стасиком,- и съел полбанки варенья. Потом думаю: как бы мне не попало. Взял Ирке губы вареньем вымазал. Мама пришла: «Кто варенье съел?» Я говорю: «Ира». Мама посмотрела, а у неё все губы в варенье. Сегодня утром ей от мамы досталось, а мне мама ещё варенья дала. Вот и польза».
И когда после этого признания Мишутка и Стасик прогнали от себя Игоря, и когда нашли его сестру Иру и поделились с ней мороженым, я почувствовал себя так, будто выиграл схватку с опасным врагом. Вновь в рассказе зазвучали вымыслы Мишутки и Стасика, и я был счастлив, потому что теперь знал: никакой Игорь не сможет их прервать.
«- Вкусная штука! - сказал Мишутка. - Я очень люблю мороженое. Один раз я съел целое ведро мороженого.
- Ну, ты и выдумываешь всё! - засмеялась Ира.- Кто тебе поверит, что ты ведро мороженого съел!
- Так оно ведь совсем маленькое было, вёдрышко! Такое бумажное, не больше стакана...»
Годы и годы пройдут, пока в моём лексиконе появится взрослое понятие: чёткость нравственной позиции. И однако именно тогда, в детстве, когда я читал рассказ, у меня возник чёткий эмоциональный критерий, и ясной стала граница, отделяющая фантазию от низкой, расчётливой лжи.
Тяга к разрешению таких вот сверхзадач мне кажется чрезвычайно характерной для Носова. Чем более писатель совершенствует ловушки, вовлекающие читателя в действие, тем чаще рядом с уроками, необходимыми ребёнку сейчас, даются уроки, которые пригодятся ему в будущем.
Становясь соучастником, он не разумом, так чувством постигает и оценивает всё, что происходит в книге. Именно поэтому детям оказывается вполне доступен достаточно сложный нравственный вывод рассказа «Фантазёры».
Именно поэтому же им по плечу и проблематика романа-сказки «Приключения Незнайки и его друзей», хотя многое
в этой книге может объяснить лишь взрослый читатель.
Источник
Будущий классик начал публиковаться только в 30 лет. Подобно самому популярному своему персонажу Незнайке, он брался за всё подряд - играл на скрипке и мандолине, оборудовал на чердаке химическую лабораторию, сам собрал фотоаппарат, который прекрасно работал. А ещё торговал древесным углем, служил извозчиком, работал
на кирпичном заводе. В 1927 году в Киеве стал учиться на кинорежиссёра, завершив образование уже в Московском институте кинематографии в 1932 году.
Снимал документальные фильмы. И какие! Одна из его учебных картин - «Планетарные трансмиссии в танках» была посвящена устройству танка «Черчилль» - его поставляли британские союзники. Специфическую тему он умудрился превратить в искусство, показав работу различных узлов боевой машины под Лунную сонату Бетховена. За эту ленту Николай Носов в 1943 году получил орден Красной Звезды. Забавно, что перед съёмками механик-водитель никак
не мог разобраться в управлении, пока ему не помог автор фильма". (Михаил Васильев).
Лев Пирогов - Первый после Пушкина
...Николай Носов - учитель мужества, воспитатель русских мальчиков. Это, конечно, странно звучит. Ладно бы Гайдар, ладно Владислав Крапивин - шпаги и бригантины. Но Носов, «Живая шляпа»? С чего бы?
Скажем так. Вы, наверное, замечали, что в русской речи окончательно и бесповоротно утвердились вопросительные интонации на месте повелительных. Это очень хорошо слышно в брутальных милицейских и бандитских телесериалах: «Сюда иди?» «Рот закрой?». Будто не приказывают, а разрешения просят. «Я вот тут велю тебе закрыть рот, ничего?»
Речь меняется сообразно тому, как меняется сознание носителей языка. И наше сознание, судя по всему, меняется
в какую-то странную, переминающуюся с ноги на ногу сторону. Когда это началось? Уже «крапивинские мальчики» были чересчур чувствительными, ранимыми, нежными. Их готовность к подвигу и самопожертвованию была готовностью к аффекту, к адреналиновому выплеску - к экстатике. У женщин мы это называем «истерикой».
Высокая женственность «крапивинских мальчиков» была, естественно, не гендерного характера, она была, так сказать, социальной. Неслучайно у многих воспитанников крапивинского клуба «Каравелла» возникали проблемы
с «социализацией», то бишь с вхождением во взрослую жизнь. Им она казалась слишком подлой и низкой, несправедливой, «некрасивой», «неправильной», и они ломались. А с мужчинами так быть не должно.
Где-то я читал, что секрет «терции» - знаменитого боевого построения испанской пехоты, подвигами которой мы наслаждаемся в финале фильма «Капитан Алатристе», заключался, среди прочего, в следующем: это был монотонный изнурительный труд, требовавший от пехотинца всех его сил и всего внимания, так что на «переживания» (страх, смертную тоску, боязнь готового вонзиться в тебя железа) сил просто не оставалось.
Так это или не так, но некоторым образом соотносится с рассказами ветеранов нашей Войны: мол, боевые столкновения - это десять процентов, а на девяносто процентов война - изнурительная работа: пушку окопай, раскопай, да толкай по грязи, лошадь может встать или пасть, а человек нет.
Между тем, официальное советское патриотическое воспитание (то, которое помню я, в семидесятые-восьмидесятые годы) было целиком построено на культе подвига. Подвиги пионеров-героев, подвиги героев Войны, сочинения на тему «В жизни всегда есть место подвигу» и так далее. Представления о войне как изнурительной работе у мальчиков и подростков не было. А парадокс в том, что на подвиг - выплеск, импульс - может оказаться способен и слабый человек. Терпеть, стиснув зубы, труднее. Но нам об этом не рассказывали.
Было как-то не очень понятно поэтому, почему победу в Войне «одержал народ». Это казалось пустой риторикой. Ведь «народ» - это что-то безличное, несубъектное. Победу одержали те, кто колол штыком, бросал горящий самолёт на вражескую колонну и закрывал грудью амбразуру. Это было понятно. А про народ - нет.
Ещё нам говорили, что народ «много вытерпел», но и это мы понимали по-своему. Вытерпел - значит снёс много притеснений, унижений, жестокостей. «Терпеть» означало «сносить». Понятие спортивного и боевого победного терпения нам было плохо знакомо. А уж о трудовом терпении мы и слушать не захотели бы. Скучно. Душа просила романтизма, подвига. Только почему-то выросло из нас в итоге поколение брокеров товарно-сырьевых бирж.
Мужской характер поверяется не подвигом. Подвиг - это то, что «сверх», за рамками человеческого. А мужским характером называется способность к терпению, преодолению и пониманию, «как всё устроено». Мужская твёрдость, уверенность (в том числе интонационная, о которой мы говорили вначале) происходит от знания - «что будет, если я это сделаю», а такое знание, в свою очередь, происходит от знания «как всё устроено». Не как должно быть устроено по нашим представлениям о справедливости, а как есть. Разница между знанием и «знанием, как надо» огромна.
Вспомним о таком качестве Николая Носова, как занудство. Как начнёт что-нибудь объяснять, как что-нибудь устроено или работает, и нудит, нудит… Все эти бесконечные описания труболётов и винтоходов в «Солнечном городе»... Дело в том, что Носов правда очень любил технику. Увлекался радиолюбительством, химией, фотографией. Последнее увлечение привело его в институт кинематографии.
В годы войны Носов занимался режиссурой учебных военно-технических фильмов. Однажды ему поручили снять фильм об английском танке «Черчилль». Английский инструктор показал механику-водителю, как управлять танком, и уехал, а у того вдруг дело не заладилось. Танк выписывал по съёмочному полигону круги и никак не хотел слушаться. Тогда Носов залез в кабину, разобрался и объяснил танкисту его ошибку. Раньше он снимал учебные фильмы
о тракторах - опыт был.
Для повести «Дневник Коли Синицына» Носов кропотливо изучал литературу по пчеловодству и долго посещал пасеку. Процесс выращивания цыплят в «Весёлой семейке» расписан досконально, включая возможные ошибки. Приступая к «Незнайке на Луне», на всякий случай изучил работы Циолковского - зачем? Зануда…
Сегодня мы удивляемся: ишь, как он в «Незнайке на Луне» всё правильно предсказал! Уж не потому ли так вышло, что наш российский капитализм по носовским лекалам построен? Молодые-то реформаторы небось все «Незнайку» читали!.. А дело было наоборот: не капитализм по книжке сделан, а просто автор «Незнайки» не поленился досконально этот самый капитализм изучить - и понять! - по книжкам. До мелочей. Меня восхищает его остроумная и в то же время поразительно меткая трактовка «современного искусства»:
«Ты, братец, лучше на эту картину не смотри. Не ломай голову зря. Тут всё равно ничего понять нельзя. У нас все художники так рисуют, потому что богачи только такие картины и покупают. Один намалюет такие вот загогулинки, другой изобразит какие-то непонятные крючочки, третий вовсе нальёт жидкой краски в лохань и хватит ею посреди холста, так что получится какое-то несуразное, бессмысленное пятно. Ты на это пятно смотришь и ничего понять не можешь, просто мерзость какая-то! А богачи смотрят, да ещё и похваливают. «Нам, - говорят, - и не нужно, чтоб картина была понятная. Мы вовсе не хотим, чтоб какой-то художник чему-то там нас учил. Богатый и без художника всё понимает, а бедняку и не нужно ничего понимать. На то он и бедняк, чтобы ничего не понимать и в темноте жить».
Воистину.
Подставьте на место той полувековой давности абстрактной картины нынешнюю «информационную картину события», получите то же самое. Вроде бы всего на ней много - и загогулинок, и крючочков, а ясности в голове нет. Важно чтобы «бедняк» (обыватель) чувствовал, что его «обслуживают», испытывал чувство информационной сытости, а вот понимания происходящих процессов не нужно. На то он и обыватель, чтоб довольствоваться эмоциями и потреблять что дают.
У классики вообще есть такая особенность - она в любое время воспринимается современно. Потому что затрагивает основы человечьего бытия, которые неизменны. Когда, например, происходит действие рассказа «Мишкина каша»? Вроде бы неважно когда. В детстве! А между тем, важно.
Чем заняты в рассказе «Мишкина каша» Коля и Мишка? Тем же, чем и все остальные дети в то время. Хотят есть. Ведь рассказ-то был опубликован в 1945 году... Правда, у Коли с Мишкой в отличие от большинства тогдашних детей всё-таки есть продукты.
«Сыпь крупы побольше!..»
«Нарезали мы хлеба, намазали его вареньем…»
«Масло попробовали без хлеба есть - тошно…»
Этакая «лакировка действительности». На самом деле - попросту обобщение. Оно позволяет читать рассказ о том, как варить кашу и выпутываться своими силами из затруднительных ситуаций и через пятьдесят лет. Если бы это был реалистический рассказ о послевоенном голоде, он остался бы в своём времени, воспринимался бы как нечто историческое, музейное.
Пап у Мишки и Коли покамест нет. Есть мамы и тётя Даша. Вопрос с папами будет решён положительно в «Весёлой семейке». Положительно, но формально - мелькнут пару раз, скажут пару фраз косвенно прямой речью, и всё.
У носовских детей проблема с папами. Воспитывают их матери. Могут, например, запретить брать керосиновую лампу для инкубатора. Могут сказать страшные слова: «Пусть лучше у меня совсем не будет сына, чем будет сын вор» (рассказ «Огурцы»). А вместо пап - всё больше какие-то «дяденьки»: милиционеры, управдомы, стекольщики...
Критик Александр Архангельский усмотрел в этом носовском литературном сиротстве особенность русского национального характера. Взгляните, дескать, какая полная счастливая семья в рассказах Драгунского. А у Носова дети предоставлены сами себе! Это оттого, что Драгунский еврей, а евреи хорошие семьянины. Архангельскому заочно возразил Вадим Нестеров: когда эти рассказы писались, отцов у большинства детей действительно не было. Они на войне погибли. Вот и не хотел Носов растравлять своим читателям душу.
Возражение удачное, но, думается, дело не в этом. Есть в носовской безотцовщине ещё одна закавыка, связанная и
с личной судьбой, и с тем, что называется «творческим методом». Считается, что в первом произведении писателя, как в эпиграфе, зашифровано содержание всего последующего творчества. Как в яблочном зёрнышке уже таится целое дерево. Первый рассказ Носова «Затейники» увидел свет до войны, в 1938 году, а никакого отца в нём нет. «Мама ушла в магазин», - а про отца ничего.
У самого Носова, судя по автобиографической повести «Тайна на дне колодца», отношения с отцом складывались непросто. Коля очень любил отца и очень остро переживал его, скажем так, не идеальность. Тот был человеком «лёгким» и легкомысленным - полной противоположностью серьёзному, трудолюбивому Коле.
Думается, что «заретушированность» отцов в носовских рассказах - это такой невольный педагогический приём, отчасти порождённый личным опытом (нельзя было писать папу «с натуры», хотелось быть не таким, как родной отец, не таким, какими часто бывают отцы - со слабостями и недостатками), отчасти - временем, в которое рассказы писались.
В эпоху, когда отцов действительно не хватало (мужские утвердительные интонации начали уходить из речи именно воспитываемых матерями послевоенных мальчишек: мужчины стали говорить с женским интонационным повышением в конце фразы - так, как говорили у них в семье), - в эти годы Носов для своих читателей сам был отцом.
И каким!.. Обратим внимание: Носов никогда не обращается к читателям с нотацией или призывом: «Делайте так-то и так-то». Просто его герои сами поступают как нужно. А ведь по натуре, повторимся, он был занудой! Почитайте его адресованные взрослым «Иронические юморески», это же кошмар, уши в трубочку! Учит, наставляет, нудит, нудит…
А в детских рассказах этого нет.
Возьмём психологический триллер «Бенгальские огни». Мишка испортил мамину кастрюлю - так сточил напильником, что она в сковородку превратилась. Вроде бы «вставной аттракцион» такой, шутка. А где же мораль? А вот она:
«- Что же тебе мама сказала?
- Ничего не сказала. Она ещё не видела.
- А когда увидит?
- Ну что ж… Увидит так увидит. Я, когда вырасту, новую кастрюлю ей куплю.
- Это долго ждать, пока ты вырастешь!
- Ничего».
Пауза, конец диалога. Нечего сказать Мишке.
Носов, писавший из самой сердцевины советской дидактичной литературы, был очень деликатен с главным, вроде бы, объектом воспитания и проклёвывания мозгов - с детьми. И это, повторюсь, не черта характера, это выражение писательского мастерства. Он мог позволить себе роскошь быть ненавязчивым по одной простой причине: потому что владел подтекстом.
Разве дети не поняли, что Мишка поступил (не с кастрюлей, а с мамой) нехорошо? Поняли прекрасно, почувствовали. Но если бы их стали тыкать в это носом, возникло бы противодействие давлению и отторжение педагогической морали: «Да ладно... Подумаешь… Ещё чего!»
Посмотрим, кстати, как дальше развивается в рассказе конфликт между рассудительным Колей и авантюристом Мишкой.
Они отправляются в лес за ёлками. Коля свою выбрал быстро, а Мишка долго капризничал. В лесу стемнело, и мальчики заблудились. Мишка недоумевает: «Я ведь не виноват, что так рано наступил вечер». - « А сколько ты ёлку выбирал? А сколько дома возился?» - как бы ворчит Коля (а на самом деле объясняет читателю, что да, Мишка виноват).
По колено в снегу мальчики блуждают по лесу. Мишке чудятся опасности, и он выдумывает разные по-детски несерьёзные пути их преодоления, Коля по-взрослому реалистично критикует его проекты с позиций их практической осуществимости.
В конце концов, Мишка падает с обрыва и ушибает ногу. Не может идти. Коля вскипает: «Горе мне с тобой! То ты
с бенгальскими огнями возился, то ёлку до самой темноты выбирал, а теперь вот зашибся… Пропадёшь тут с тобой!»
Мишка отвечает как бы по инерции скандала: «Можешь не пропадать!»
Кажется, вот сейчас конфликт достигнет кульминации, станет непримиримым… Но нет. Неожиданно Мишка предлагает: «Иди один. Это всё я виноват. Я уговорил тебя за ёлками ехать».
Пылким натурам свойственно благородство.
Но Коля и к этому порыву относится критично: «Вместе приехали, вместе и вернуться должны». В этой чеканной формуле звучит взрослая непререкаемость, чувствуется несколько даже унылая детерминированность взрослого мира, взрослая обречённость на правоту.
И вооружившись верным учением, Коля находит техническое решение проблемы (хотя обычно в их паре фонтанирует идеями Мишка) - сажает Мишку на ёлку и тащит, как на санях.
Вторую ёлку пришлось оставить. И это становится причиной продолжения конфликта потом, после спасения.
«- Отдай её на сегодня мне, - говорит Мишка, - и дело с концом».
Ах, как это мило и узнаваемо. «Посади свинью за стол…» Пока Коля приходит в себя от такой наглости, Мишка предлагает торг на грани отчаяния: «Возьми мои лыжи, коньки, волшебный фонарь, альбом с марками. Ты ведь сам знаешь, что у меня есть. Выбирай что угодно». (У него действительно сложное положение, ведь он пригласил ребят на бенгальские огни, а ёлки теперь не будет.)
И Коля неожиданно соглашается. Но требует взамен не лыжи, не коньки (хотя это цена очень высокая), а живое существо - собаку Дружка. Всерьёз ли? Прямо дьявол-искуситель какой-то!..
«Мишка задумался. Он отвернулся и долго молчал. Потом посмотрел на меня - глаза у него были печальные - и сказал: - Нет, Дружка я не могу отдать».
Мишка выдерживает нравственное испытание, и Коля вознаграждает его за это: «Ну ладно, тогда бери ёлку даром». То есть сперва задаёт задачку, а затем поощряет ученика за правильное решение.
Заметим, что при всей своей правильности и незаменимости Коля во всех рассказах цикла персонаж как будто фоновый, служебный. Будь он единственным героем, про него и рассказать было бы нечего, никаких интересностей. Это же Мишка превращает готовку каши в трудное приключение, Мишка придумывает делать инкубатор и кататься на автомобильном бампере, Мишка своим несносным поведением драматизирует строительство катка и так далее.
(Даже в «Тук-тук-тук», ночные страхи Коли и Кости провоцирует Мишка - тем, что кладёт под подушку топор, перед тем как крепко и спокойно заснуть.) А чем интересен Коля?
Тем, что он вообще не ребёнок. Он замаскированный взрослый. Авторская функция. Удивительно ли, что Носов назвал его своим именем? Ведь когда отцов не хватает, кто-то должен их заменять. Ну, хотя бы показывать, какие они бывают. Что делают.
Для чего нужны.
Хороший педагог позволяет ученику самостоятельно решить проблему, незаметно, неназойливо подталкивая его к правильному решению.
Позволяет совершать ошибки - потому что на них учатся. Именно таков Носов. В его произведениях не находится места романтическому броскому подвигу, но в них много терпения и воли к победе.
Он упорно решает математические задачки вместе с Витей Малеевым. Учит не лгать («Про Гену»), не трусить и не подличать («Саша», «Под одной крышей»), быть ответственным за тех, кто слабее или младше тебя («И я помогаю»). Словом, учит всему тому, что необходимо здесь и сейчас - в обыденной жизни.
Подвиги, как правило, случаются где-нибудь «не здесь» или когда-нибудь «потом». Но жизнь нельзя откладывать
на потом. Чтобы грёзы о подвигах не стали разновидностью эскапизма, мальчик должен научиться быть мужчиной
«в малом», здесь и сейчас.
Валентин Катаев - О Николае Носове
Познакомился я с творчеством Носова раньше, чем прочёл его книги. Вот как это произошло.
У нас в доме стали непостижимым образом пропадать и портиться электроприборы. Рефлекторные нагреватели валялись в чулане с вывернутыми керамическими головками. Почти все штепселя и выключатели были сломаны или, во всяком случае, разобраны до последнего винтика. Электрические лампочки исчезали буквально на глазах.
Несколько раз я наступил на разлитую ртуть, которая каталась из-под моих башмаков тысячами мельчайших шариков, скользких и твёрдых, как алмаз. Все термометры в доме были разбиты, а их жалкие остатки обнаружены в мусорном ведре.
Можно было подумать, что в доме поселился злой дух, который задался целью лишить нас света, тепла и первой медицинской помощи. Затем наступила очередь коробок и ящиков. Все они были непостижимым образом исковерканы и истреблены в течение нескольких дней.
К ужасу, я заметил, что злой дух уже начал подбираться к ящикам моего письменного стола, так как один из них был выдвинут и носил на себе следы пилы-ножовки и стамески.
После этого испортился телефон, перестал работать звонок, прекратилась подача холодной и горячей воды, из кухни запахло газом.
Одним словом, мы оказались на грани катастрофы.
- Я не понимаю, что происходит! - воскликнула моя жена. - Кто это делает?
- Павлик, конечно,- невозмутимо сказала дочь Женя, пожимая плечами.
- Зачем?
- Сооружает инкубатор.
- Что-что? - не понял я.
- Инкубатор! - отчеканила Женя. ? Чтобы в искусственных условиях выводить цыплят,- пояснила она тоном глубокого превосходства.
- Боже мой! - простонала жена.- Мы пропали!
- Как это ему взбрело в голову?
- Начитался Носова.
- Какого Носова?
- Как! Вы не читали Носова?.. А ещё взрослые! - сказала Женя, глядя на нас с нескрываемым сожалением.
- Не читали «Весёлую семейку» ?
- Нет. А что?
- А вот то!
Не теряя времени, я схватил со стола закапанную чернилами книжку Носова, развернул её и с тех пор стал усердным читателем и поклонником удивительного советского писателя Николая Носова.
У этого талантливого человека вечно юная, детски чистая, чудесная душа.
Носов всегда пишет для детей и о детях. Но читают его люди всех возрастов. Он в совершенстве постиг психологию того чудесного, странного, милого человеческого существа, которое называется «мальчик». Уже не дитя, но ещё и не юноша. А именно мальчик. О мальчиках замечательно писал Чехов.
Носов пишет тоже замечательно, но в своем роде. У Носова не просто мальчики, у него советские мальчики, маленькие граждане нашей великой страны. Мальчики Носова несут в себе все черты советского человека: его принципиальность, взволнованность, одухотворённость, вечное стремление к новаторству, привычку изобретать, отсутствие умственной лени.
И всё это хотя и в несколько уменьшенных масштабах, но так же убедительно, психологически достоверно и, может быть, даже значительно ярче, увлекательнее, чем во многих книгах о взрослых.
С. Миримский - Человек из детства
Вспоминая встречи с Носовым и пытаясь увязать его человеческие качества с его писательским обликом, я нахожу, что любовь к детям была у него генеральной чертой, и она всё в нём освещала. Если ко взрослым отношение у него было разное, часто критическое, то детей он любил безоглядно, без всяких оговорок.
Изображая даже лентяев, зазнаек, драчунов и хвастунишек, он в то же время радостно наслаждался их простодушием, готовностью искренне покаяться в своих недостатках, естественностью - качествами, которые, увы, так часто исчезают с годами. Носов обладал редчайшим, я бы даже сказал, гениальным даром полного отождествления с детьми.
В детях он, как и Януш Корчак, видел часть человечества, автономную и суверенную. Не случайно носовские книги напоминают сочинения очень любознательного мальчишки. И вероятно, этим и можно объяснить, что образы взрослых в его книгах художественно беднее ребят. На взрослых писатель смотрел глазами мальчишки, видел в них не психологически сложные индивидуальности, а то, что дети обычно видят в своих папах, мамах, дедушках, бабушках и учителях, то есть обращённую к ним родительскую и воспитательскую функцию.
Думаю, что и в личной жизни Носов не был свободен от этого чисто детского комплекса и на взрослых смотрел чуточку недоверчиво и со стороны. Когда я читаю и перечитываю носовские книги, писатель всегда представляется мне человеком из детства, ярко одарённым мальчишкой, который волею судеб стал знаменитым детским писателем.
Любознательность, жизнерадостность, простодушие, искренность, расположенность к дружбе, которыми так щедро наделены его герои, были, безусловно, и в человеческом характере писателя. Именно таким он был по глубинной сути своей. И таким навсегда останется для своих читателей.
Антон Иванов - Ловушки Николая Носова
Читая «Фантазёров» в детстве и внимая этому диалогу, где герои перебивают друг друга, чтобы поделиться своими вдохновенными вымыслами, я как бы мысленно встревал в их беседу, чтобы дополнить их истории своими. Никогда я, подобно Стасику, не мечтал полететь на Луну или, как Мишутка, побывать в чреве акулы, но сама атмосфера их беседы становилась ещё одной ловушкой, переносившей меня на скамейку в городском сквере, где сидели и разговаривали герои рассказа. Они грезили тем же, чем грезит едва ли не каждый ребёнок.
Они словно бы видели себя в своём будущем - в той удивительно взрослой жизни, когда ты предоставлен самому себе и можешь, никем не ограничиваемый, выбирать любое по сердцу занятие.
В таких мечтах становятся правдоподобными самые чудодейственные превращения. Вот почему истории, которые рассказывают друг другу Мишутка и Стасик, отнюдь не казались мне небылицами. Они были не менее достоверны, чем мир, меня окружавший.
И я почувствовал гнев, когда фантазии Мишутки и Стасика прервал грубый и прозаический окрик соседского мальчика Игоря:
«Вот врут-то! И вам не стыдно?»
«Это не они врут, это ты врёшь!» - хотелось мне крикнуть в ответ. Своим не по-детски назидательным тоном он угрожал разрушить мир, с которым я уже сжился.
Я испытывал чувства те же, что и читая рассказы о Мишке и Коле: мне надо было во что бы то ни стало отспорить правоту Мишки и Стасика.
Но отдавал я себе отчёт и в другом: спор, в который я невольно вовлечён, на этот раз серьёзнее. Коля не был очень серьёзным противником, ведь он и сам в конце концов соглашался с Мишкой, шёл у него на поводу.
Осуждая Мишку за чрезмерную решительность, он всё же не думал мешать его замыслам. Мне, читателю, в споре
с ним незачем было его сокрушать. Мне скорее хотелось убедить его в том, что, по моему мнению, было истинно. Убедить ради него же самого, чтобы ему стало жить интереснее.
А Игорь вызывал во мне настоящий гнев: ведь чем дальше он заходил в своих скучных поучениях, тем понятнее становилось: его цель - внушить Мишутке и Стасику, что мечтать - стыдное и недостойное занятие. И я жадно ловил каждое из его скучных слов - не потому, что они мне нравились, а потому, что мне было необходимо найти какой-то изъян, обосновать уже отчётливо созревшее во мне ощущение: это плохой парень. Пытаясь доказать правоту героев рассказа, я отвоёвывал у Игоря своё право на мечты о необыкновенных делах, которые совершу, когда стану взрослым.
И вот, наконец, Игорь раскрылся. Мой противник признался в том, в чём я давно уже подозревал его: он врёт, врёт не только беззастенчиво, но и подло.
«...Я залез в буфет,- хвастается он перед Мишуткой и Стасиком,- и съел полбанки варенья. Потом думаю: как бы мне не попало. Взял Ирке губы вареньем вымазал. Мама пришла: «Кто варенье съел?» Я говорю: «Ира». Мама посмотрела, а у неё все губы в варенье. Сегодня утром ей от мамы досталось, а мне мама ещё варенья дала. Вот и польза».
И когда после этого признания Мишутка и Стасик прогнали от себя Игоря, и когда нашли его сестру Иру и поделились с ней мороженым, я почувствовал себя так, будто выиграл схватку с опасным врагом. Вновь в рассказе зазвучали вымыслы Мишутки и Стасика, и я был счастлив, потому что теперь знал: никакой Игорь не сможет их прервать.
«- Вкусная штука! - сказал Мишутка. - Я очень люблю мороженое. Один раз я съел целое ведро мороженого.
- Ну, ты и выдумываешь всё! - засмеялась Ира.- Кто тебе поверит, что ты ведро мороженого съел!
- Так оно ведь совсем маленькое было, вёдрышко! Такое бумажное, не больше стакана...»
Годы и годы пройдут, пока в моём лексиконе появится взрослое понятие: чёткость нравственной позиции. И однако именно тогда, в детстве, когда я читал рассказ, у меня возник чёткий эмоциональный критерий, и ясной стала граница, отделяющая фантазию от низкой, расчётливой лжи.
Тяга к разрешению таких вот сверхзадач мне кажется чрезвычайно характерной для Носова. Чем более писатель совершенствует ловушки, вовлекающие читателя в действие, тем чаще рядом с уроками, необходимыми ребёнку сейчас, даются уроки, которые пригодятся ему в будущем.
Становясь соучастником, он не разумом, так чувством постигает и оценивает всё, что происходит в книге. Именно поэтому детям оказывается вполне доступен достаточно сложный нравственный вывод рассказа «Фантазёры».
Именно поэтому же им по плечу и проблематика романа-сказки «Приключения Незнайки и его друзей», хотя многое
в этой книге может объяснить лишь взрослый читатель.
Источник