Зверское убийство морских офицеров на дредноуте «Петропавловск»
Октябрь 1993
События 03-04 октября 1993 - страшная кровавая трагедия русских людей. По существу все случившееся стало продолжением Гражданской войны в России. Тогда победили большевики. Сколько было невинных, исполнявших свой долг, ставших жертвами политического безумия. Либерально-демократическая сторона («буржуазные-демократы» или «февралисты», предавшие Царя и добившиеся его свержения) потерпели поражение. В 1993 году маятник качнулся в другую сторону. Мы оплакиваем жертвы октября 1993, но помнит ли кто о первых жертвах русской междоусобной брани? И кто оплачет их, и кто заплатит за их кровь и слезы родных?... И кто, и что остановит кровавый маятник-молох на русской земле?
«Но есть и Божий суд, наперсники разврата!
Есть грозный суд: он ждет…»
М.Ю. Лермонтов
Зверское убийство морских офицеров на дредноуте «Петропавловск» в сентябре 1917 года
Отрывок из книги «На «Новике» (мемуары).
Автор - офицер Российского флота Гаральд Карлович Граф
Источник: сайт «Военная литература»: militera.lib.ru; http://militera.lib.ru/memo/russian/graf_gk/23.html
После Алексеева, временно принявшего должность главнокомандующего, на это место был назначен известный своими большевистскими тенденциями генерал Клембовский.
Корниловское выступление имело для нас, морских офицеров, самые печальные последствия. Таким удобным случаем, как «контрреволюционный заговор генералов», сейчас же не преминули воспользоваться большевистские агенты. От всех офицеров была отобрана подписка о признании Временного правительства и непричастности их к корниловскому выступлению. Очевидно, было рассчитано на то, что часть офицеров откажется выполнить требование, а тогда можно будет использовать это в целях агитации.
Фактически, морские офицеры никак не могли участвовать в этом выступлении и даже ничего заранее не знали, но вполне понятно, что когда оно произошло, то все в душе ему сочувствовали.
Было очень тяжело отказаться от него и лишний раз подтвердить свое подчинение Временному правительству, которое все презирали. Однако этот вопрос надо было решить немедленно, так как уже вставали грозные признаки новой расправы с офицерами.
Командующий флотом, находившийся тогда в Ревеле, [326] учитывая такой момент, поспешил издать приказ, в котором напоминал, что во время войны офицеры должны быть в стороне от всякой политики и только исполнять свое прямое дело. Этим он как бы отстранял всех морских офицеров от участия в событиях. Мы подписали подчинение Временному правительству.
Тем не менее, без эксцессов не обошлось. В Або, по подозрению в сочувствии корниловскому выступлению, был расстрелян лейтенант А. И. Макаревич, а на «Петропавловске», якобы за отказ дать подписку, арестованы и тоже расстреляны лейтенант Б. П. Тизенко и мичманы Д. Кандыба, К. Михайлов и М. Кондратьев.
Арест и убийство этих офицеров командой «Петропавловска» произошли при следующих обстоятельствах.
30 августа, когда, в сущности, корниловское выступление было уже ликвидировано, судовой комитет «Петропавловска» созвал общее собрание команды. Председатель его объявил, что революционный комитет в Гельсингфорсе постановил взять у всех офицеров подписку в том, что они не подчинятся генералу Корнилову, а будут исполнять только распоряжения советов. Команда, как всегда в таких случаях, вынесла громкую резолюцию с требованием немедленной смертной казни Корнилову и передачи всей власти советам.
После собрания члены судового комитета обратились к старшему офицеру с вопросом, когда офицеры подпишут эту резолюцию. Им было сказано, что они вынесут и огласят свою собственную, а не предъявленную. Немного спустя, в кают-компании собрались все офицеры и вынесли следующую резолюцию: «Отнесясь отрицательно к выступлению генерала Корнилова, вызывающему гражданскую войну, офицеры не подчинятся его распоряжениям, а будут исполнять приказания Правительства, действующего в согласии со Всероссийским Центральным Исполнительным Комитетом Совета Рабочих, Солдатских и Крестьянских депутатов».
Ее подписали все офицеры, кроме мичманов Кандыбы и Кондратьева. В конце концов удалось уговорить и их; таким образом, она была подписана всеми.
После завтрака, около часу дня, судовой комитет пригласил офицеров к себе и там ему была передана их резолюция. Она не удовлетворила ни комитет, ни присутствовавшую команду: они требовали, чтобы офицеры подписали именно их резолюцию. [327]
Прения длились полтора часа и привели к тому, что офицеры согласились добавить к своей резолюции еще фразу: «...и приказания Центрального Исполнительного Комитета, в согласии с местными организациями и выбранными ими органами».
Во время прений, в присутствии комитета и большого количества команды, конечно, не могло быть и речи о каких-либо переговорах офицеров между собою. На перенесение же этого вопроса опять в кают-компанию не соглашался комитет. Офицерам приходилось решать и действовать самостоятельно.
В результате, новую резолюцию, уже с добавлением, не пожелали опять подписать мичманы Кандыба и Кондратьев, а также лейтенант Тизенко, который только что приехал из отпуска и прямо с вокзала попал на собрание; в подписании первой резолюции он не участвовал.
Эти три офицера подали особое заявление: «1. Мы, нижеподписавшиеся, обязуемся беспрекословно подчиняться всем боевым, направленным против внешнего врага России, приказаниям Командующего флотом, назначенного Временным правительством, опирающимся на центрально-демократический орган; 2. Не желая проливать кровь русских граждан, совершенно отказываемся от всякого активного участия во внутренней политике страны; 3. Решительно протестуем против обвинения нас в каких-либо контрреволюционных взглядах и просим нам дать возможность доказать нашу преданность России посылкою нас на Церельский фронт, в самое непосредственное соприкосновение с внешним врагом нашей родины».
Мичман Михайлов, который все это время стоял на вахте, по каким-то соображениям тоже подписал не общеофицерскую резолюцию, а отдельное заявление.
Тогда было созвано общее собрание команды, на котором председатель огласил как общую резолюцию офицеров, так и отдельное заявление. Выслушав их, матросы отнеслись к ним совершенно спокойно, а потому офицеры считали, что вопрос уже исчерпан.
Вечером началась агитация. 4-я рота заявила, что она не желает иметь в своем составе лейтенанта Тизенко и мичмана Кандыбу и требует назначения нового ротного командира. Одновременно, команда запретила Тизенко и Кандыбе съезжать на берег.
На следующее утро старший офицер позвал председателя [328] судового комитета матроса-электрика Дючкова, чтобы как-нибудь уладить инцидент. Тот посоветовал переговорить с ротами всем офицерам, подавшим отдельное заявление.
Так и было сделано. Вскоре мичман Кондратьев доложил старшему офицеру, что ему не удалось прийти к какому-либо соглашению с ротой. Остальные три офицера должны были говорить позже.
Около 11 часов 30 минут к командиру корабля капитану 1 ранга Д. Д. Тыртову пришел Дючков и заявил, что он боится самосуда и считает, что будет лучше, если все четыре офицера будут арестованы и отправлены на берег, в распоряжение революционного комитета. Он добавил еще, что революционный комитет предоставил решить самой команде, удовлетворительна ли такая подписка или нет.
После обеда комитет пригласил к себе старшего офицера; с ним пошел и командир. Придя туда, они увидели там всех этих офицеров. Очевидно было, что шел допрос.
Им задавались чисто провокационные вопросы, например: «Если командующий флотом перейдет на сторону Корнилова, то будете ли Вы исполнять его приказания?» или: «Если Центральный комитет прикажет Вам идти в Петроград, занятый войсками Корнилова, исполните ли Вы такое приказание?» Три офицера лаконично отвечали: «Нет, не исполним», а четвертый, Кондратьев, сказал, что считает подобные вопросы совершенно праздными и, во всяком случае, исполнит только приказания командующего флотом.
Против постановки таких вопросов заявили протест командир, старший офицер и один из членов судового комитета - офицер. Конечно, это не помогло.
Когда опрос был закончен и составлен протокол, то Кандыба и Кондратьев обратились к командиру с просьбой перевести их туда, где можно воевать, а не заниматься только политикой. Слышавший это председатель Дючков сказал, как бы про себя: «Ну, что касается Кондратьева, то это можно».
Судовой комитет решил их окончательно арестовать, но, во избежание самосуда, отправить на берег, в революционный комитет.
Когда для зачтения протокола собралась вся команда, среди нее стали раздаваться голоса, требовавшие [329] немедленного самосуда. Председательствовавший Дючков предложил голосовать. Более умеренные элементы стали возражать, но Дючков, не обращая на них внимания, все-таки поставил на голосование вопрос - «отправлять ли их в революционный комитет или немедленно убить». За второе предложение было всего около 30 человек, а присутствовало - 800.
В это время на корабль приехали два представителя Центробалта, до которого дошел слух о готовящемся самосуде. Они потребовали, чтобы им были выданы офицеры, но судовой комитет отказал, говоря, что нет никакого основания опасаться самосуда и что все равно вечером их отправят в распоряжение революционного комитета. Комитет особенно настаивал на отправлении вечером, так как говорил, что иначе боится эксцессов.
Вскоре затем к старшему офицеру явился дежурный по комитету и доложил, что арестованные хотят с ним говорить. Когда он пришел, они попросили его устроить им возможность переодеться во все чистое, собрать умывальные принадлежности и проститься с кают-компанией. Первые две их просьбы были удовлетворены комитетом, а на третью - сказано, «что они еще увидятся».
У каюты мичмана Кандыбы, где находились арестованные офицеры, все время толпились матросы. Они вели себя крайне вызывающе. Слышались угрозы, брань и насмешки. Старшему офицеру приходилось несколько раз требовать от членов комитета, чтобы они их отгоняли.
Вечером, перед отправкой офицеров на берег, состоялся митинг, но не на верхней палубе, как обыкновенно, а в нижнем помещении. Как потом выяснилось, на нем было постановлено расстрелять этих офицеров. О постановлении команды судовой комитет ничего не сказал офицерам и даже скрыл, что был митинг.
Наконец, в 8 часов 45 минут, был подан катер и туда посажены арестованные под конвоем шестнадцати матросов, выбранных комитетом. Часть из них была вооружена винтовками, а другая - револьверами. Председатель Дючков заявил для успокоения, что кроме того поедут члены комитета - гальванер Климентьев и комендор Кокин. В конвой, между прочим, входили гальванер Мамонов (бывший сельский учитель) и матрос Гилев. Арестованных следовало доставить на Эспланадную пристань, против Мариинского дворца, где их должны были уже ожидать представители Центробалта. [330]
Однако, вместо того, чтобы идти туда, катер направился на Елизаветинскую пристань, в стороне от центра города. Увидев это, офицеры стали требовать, чтобы их везли именно на Эспланадную пристань, но конвой объявил им, что они приговорены к смерти и сейчас будут расстреляны!
На подходе к пристани, мичман Кондратьев, обладавший большой физической силой, прыгнул с чемоданчиком через головы матросов в воду и стал кричать о помощи, в надежде обратить внимание рядом стоящих частных судов. Действительно, его крик был услышан, но, боясь вооруженных матросов, никто не решился оказать помощи.
Матросы на катере стали ловить Кондратьева. Он был отличный пловец, и им было очень трудно его поймать; тогда они ударили его веслом или прикладом и сломали левую руку, между локтем и плечом. Затем Кондратьев был вытащен на катер, где матросы принялись бить его прикладами и ногами.
Когда офицеры были высажены, их выстроили спиной к морю, в двадцати шагах от углового дома; один из матросов отправился за автомобилем.
Им предложили проститься. Они только молча пожали друг другу руки. Раздался залп, и мичманы Кандыба и Кондратьев упали, а лейтенант Тизенко и мичман Михайлов остались еще стоять. Они были все в крови.
Лейтенант Тизенко вскрикнул: «Что вы, негодяи, делаете?!», а у Михайлова вырвался возглас: «Добивайте, мерзавцы, меня до конца...»
Матросы, как дикие звери, бросились на офицеров, стали их расстреливать в упор из револьверов, колоть штыками и бить прикладами. В результате вся грудь у них была изрешечена пулями, каждый имел не менее шестнадцати ран. Удары наносились в головы, от чего оказались пробиты черепа и выбиты зубы. Лейтенант Тизенко долго не умирал и просил его скорее добить. Несколько матросов прикладами выбили ему зубы, сломали нос и исковеркали все лицо.
Потом их тела были посажены в автомобиль и отвезены в покойницкую, где и брошены на пол.
Вид убитых был ужасен: платье изодрано в клочья, некоторые были без сапог, все грязные и так изуродованы, что страшно было смотреть.
Приблизительно четверть часа спустя после того, как [331] катер с арестованными офицерами отвалил от борта «Петропавловска», командиру и старшему офицеру, находившимся как раз вместе, было доложено, что в районе порта слышна стрельба. Это их сильно встревожило.
Вскоре на корабль приехали два члена революционного комитета: солдат и матрос, оба - в штатском.
Они держали себя как-то странно: сначала говорили о дурных слухах относительно «Петропавловска», а потом благодарили команду за ее единодушие и организованность.
После их приезда среди команды стал передаваться слух, что все четыре офицера расстреляны. Старший офицер немедленно потребовал к себе Дючкова и спросил, что это значит. Тот, не моргнув глазом, ответил, что решительно ничего не знает, и что конвою передал только пакет, который должен быть доставлен вместе с арестованными в революционный комитет.
Тогда старший офицер приказал ему, как только вернется конвой, узнать все как следует и сейчас же доложить.
Конвой наконец вернулся, но раньше, чем явился Дючков, за ним пришлось посылать три раза. Придя, он лаконично заявил: «пакет-то доставили, а вот офицеров убили»; где находятся тела убитых, он говорить не хотел.
Для отыскания тел и посылки телеграмм командующему флотом и отцу Кондратьева, адрес которого оказался известен, немедленно на берег были отправлены два офицера. Сначала комитет не хотел было их пускать и уступил только после долгих пререканий. Было уже за полночь, и потому им не удалось разыскать убитых.
На следующее утро, 1-го сентября, на розыски был послан уже флаг-офицер. Он отправился в революционный комитет, где ему и удалось получить копию того письма, которое дал конвою Дючков. Оно гласило так: «При сем препровождаются тела четырех офицеров, растрелянных по приговору команды».
Таким образом, и Дючков, и комитет, уверяя, что все их действия ведут к спасению офицеров, нагло обманывали как командира, так и старшего офицера. В действительности же, они сами их приговорили к смерти и сами организовали расстрел и только выполнение его поручили уже доверенным палачам из команды.
Тому же флаг-офицеру удалось получить и разрешение на их погребение. [332]
Сторож покойницкой, после того как ему посулили денег, согласился обмыть и одеть тела. При помощи приехавших офицеров корабля они были положены в гробы и в тот же вечер, на грузовиках, перевезены в часовню на кладбище.
3 сентября при огромном стечении народа состоялись их похороны. Это убийство глубоко возмутило в Гельсингфорсе не только русских, но и местных жителей. Отдать последний долг погибшим явилось много совершенно посторонних флоту лиц. Могилы были сплошь усыпаны цветами.
Убитые офицеры были еще совсем мальчики: всего 18-19 лет. В политике они не принимали никакого участия, так что не было ни малейшего основания подозревать их в участии в каких-либо заговорах. Это были жертвы зверских инстинктов шайки преступников, свивших себе прочное гнездо на «Петропавловске».
Несмотря на все усилия офицеров, убийцы остались совершенно безнаказанными, ибо убийства офицеров правительство Керенского считало в полном порядке вещей.
В Казанском соборе на панихиде по этим офицерам, кроме родных и друзей убитых, собралось так много молящихся, что их едва мог вместить в себя обширный храм. В числе духовенства, служившего панихиду, был и отец одной из жертв совершившегося злодеяния - старый, убеленный сединами протоиерей. Невыразимо больно было глядеть на его носившее отпечаток глубокой скорби лицо, на слезы, порою скатывавшиеся из глаз по изможденным старческим щекам, и слышать его голос.
Многие плакали в соборе. По временам, то здесь, то там передавались слова «революционного вождя армии и флота» Керенского, который ничего лучшего не мог найти, как сказать: «Эти жертвы неизбежны... Необходимо было таким образом прорваться буре народного негодования...»
Помнит ли сейчас господин Керенский эти слова или, может быть, у него хватит наглости отрицать, что он их произнес?
Кончился инцидент с Корниловым, и все пошло еще хуже; несмотря на все усилия адмирала Развозова, флот продолжал катиться по наклонной плоскости.