ТИРАНИЯ ИНТЕЛЛЕКТУАЛА (Об эссе "Пес с четырьмя глазами" Д. Волчека - о современном Иране)
Эссе Дмитрия Волчека горячо рекомендовали в моей фейсбук-ленте как «лучший русский язык в современной прозе» и «великолепный текст».
Перед тем, как перейти к его анализу, оговорюсь: я не отрицаю и не утверждаю, что в Иране тоталитаризм. Я там не был. А Дмитрий был. И его впечатления мне жгуче интересны. Все, что я видел пока об Иране - отрывки из мощного фильма Панахи «Это не фильм». Я очень хочу получить новые впечатления об Иране из этого эссе - что весьма возможно в случае, если автор сам не зашорен. О стране с предрассудками можно говорить только без предрассудков, правильно?
…Все читаешь, читаешь, но картина, нарисованная Дмитрием, как-то не складывается. Судите сами. То Дмитрий пишет о жесточайшем «сухом законе» в Иране - то вдруг, говорит, «сталкиваюсь в дверях ресторана с хмурыми молодыми людьми и впервые чувствую запах алкоголя».
То в Иране, по слухам, убивают за принадлежность к сексуальным меньшинствам, то - мимоходом: «По руинам Персеполя бродят тщедушные туристы. Элегантная иранка сопровождает двух нью-йоркских геев, словно выскочивших из фильма Айры Сакса».
То над собаками и их хозяевами в этой стране устраивают неимоверные издевательства («незадолго до моего приезда был подготовлен законопроект, предусматривающий наказание для тех, кто осмелится выгуливать собак, - 74 удара плетьми»), то - ой - все несколько сложнее: «Крепость охраняет сторож с собакой, и это первый (и очень несчастный) пес, которого я встречаю в Иране». (Попутно отметим наблюдательность автора, который за секунду успел оценить степень довольства собаки своей жизнью.) Но потом - новое «ой»: «Впервые вижу человека, гуляющего с овчаркой. Тоже диссидент?»
Так сколько собак в Иране «впервые» видел Дмитрий?
То свободы слова в Иране нет напрочь, то - «знакомлюсь в кафе со стихийным диссидентом лет восемнадцати <…>. "Ненавижу правительство, ненавижу ислам. Мы все хотим, чтобы вернулся шах. Мои сестры не хотят носить хиджаб!" - кричит мой новый знакомый».
Новый знакомый. Представился диссидентом. Кричит.
То Дмитрию ни в Интернет выйти, ни позвонить не дают: «Русскоязычный сайт Радио Свобода закрыт полностью: возникают страшные персидские слова, включается таймер, и айфон немедленно перестает ловить сигналы иранских операторов. Неужели это месть недремлющих Стражей Исламской Революции? Обращаюсь за советом к компетентным иранцам, но все говорят, что ни о чем подобном не слышали».
То наконец Дмитрий симку поменял с МТСовской на местную - отлегло от сердца - все заработало. Видимо, удалось все-таки Стражей исламской революции обмануть.
А мне, читателю, все хочется прочесть в эссе об Иране не о личных страхах Дмитрия, а про реальные порядки, которые там царят. Иначе доминирующей эмоцией, возникающей при чтении, становится недоумение. Впрочем, Дмитрий и сам в ступоре, ему хотелось остренького, ан нет: «Наконец, выступает процессия с занжирами - декоративными серебристыми плеточками, молодые люди хлещут себя по плечам, но без членовредительства и увечий. Женщины с постными лицами кучкуются поодаль. Я изрядно разочарован».
Вот с такими проблемами столкнулся Дмитрий в Иране.
Один из ключевых журналистских приемов, примененных автором в этом тексте, - поддакивание местным с одновременным ироничным подмигиванием нам, цивилизованным читателям, - тон, чем-то напоминающий задорновское: «Ну, тупые...»:
«Фируз не просто сторонник режима, но убежденный консерватор, симпатизирующий Ахмадинежаду, ненавидящий Израиль и Америку и уважающий Путина. Говорить с ним одно удовольствие: я с увлечением поддакиваю, так что у него не остается сомнений, что я - его единомышленник».
А зачем, Дмитрий, вы ему увлеченно поддакиваете? Из любви к искусству? Мы поймали намек. Постебемся вместе: «Во дворце Голистан подходит съемочная группа, просят дать интервью. <…> Вдохновенно сообщаю, что Голистан прекрасен, алебастр выше всех похвал, древняя система кондиционирования восхитительна, а изразцы <…> очаровательны. Под конец интересуются, стоит ли верить пропаганде об Иране, и я, нисколько не кривя душой, отвечаю, что верить ничему нельзя, а следует приехать и посмотреть самому».
Параллельно Дмитрий спасает молодого бельгийца от возможного приезда в Россию - не менее, а может, гораздо более стремную, чем этот злосчастный Иран: «Молодой бельгиец с сонными глазами и длинной челкой, похожий на кинокритика Бориса Нелепо, уже побывал в Москве и теперь решил отправиться на полгода странствовать по Сибири. Вспоминаю судьбу японца, которого мои соотечественники не так давно зарезали прямо в палатке, и пытаюсь его отговорить».
И хоть там, в этой стране-двойнике России, «дороги поразительно хороши, и от санкций есть кое-какой прок: в Иране стали выпускать автомобили и автобусы», - в конце Дмитрий напишет о своем приятеле Фирузе победоносно: «Он так и не догадался, что я - живое воплощение его конспирологических кошмаров».
И в финале своего «письма Хлестакова» автор развенчает ещё один собственный маленький миф. Вначале ведь утверждалось, что черная икра здесь в жутком дефиците. А теперь, улетая, Дмитрий все-таки обнаруживает в дьюти-фри «крошечную баночку» за 102 евро. Но это не важно - «сонная продавщица СО ЗЛЫМИ ГУБАМИ знает, что никто у нее ничего не купит». (Еще раз отметим зоркость рассказчика.)
Почему же, все-таки, Дмитрий так пуглив и противоречив? Потому что у статьи есть подзаголовок «Путешествие по Ирану с книгой "Слепая сова" к источникам русской весны». Русская весна восходит к Ирану - хороша генеалогия. Впрочем, в самом начале автор уже поделился своей прикладной методикой: «Если новейшую историю России измельчить и хорошенько перемешать в блендере, может получиться история Ирана».
Не скрою, хотя бы в финале я ждал более детального сопоставления, но дело ограничилось новыми рассказами про фобии Дмитрия: «Боюсь, что победное шествие русской весны завершится хиджабами и публичными казнями собаководов. И я не имею ни малейшего понятия, как этот кошмар предотвратить». Когда в блендере авторского текста перемалывается все - и хинджабы, и русская весна, - на выходе имеем - нет, не свободное высказывание, а зажим - как бывает у актеров, которые потеряли цель.
А ведь подобная книга могла стать событием, если бы автор поехал в Иран не с заранее поставленной целью - обнаружить там расцвет тирании и неосталинизма - а с желанием увидеть и показать нам ЛЮДЕЙ. Если бы чуть умерил интонацию фланера и не демонстрировал так часто свое интеллектуальное превосходство («Наверняка где-то неподалеку пытают и забивают камнями неугодных, но мне кажется, что здесь я единственный человек, который об этом помнит»), - читалось бы это совсем иначе.
«Путешествие по Ирану…» могло стать прорывом немоты, первым приближением к малоизученной стране для российского читателя - государству страшному или прекрасному, таинственному или какому угодно еще. Вот только эссеистику, написанную очевидцем, лучше строить на ФАКТАХ, а не на принципах «одна баба сказала» и «как страшно жить», - тогда и доверие к ней будет безусловным.
Перед тем, как перейти к его анализу, оговорюсь: я не отрицаю и не утверждаю, что в Иране тоталитаризм. Я там не был. А Дмитрий был. И его впечатления мне жгуче интересны. Все, что я видел пока об Иране - отрывки из мощного фильма Панахи «Это не фильм». Я очень хочу получить новые впечатления об Иране из этого эссе - что весьма возможно в случае, если автор сам не зашорен. О стране с предрассудками можно говорить только без предрассудков, правильно?
…Все читаешь, читаешь, но картина, нарисованная Дмитрием, как-то не складывается. Судите сами. То Дмитрий пишет о жесточайшем «сухом законе» в Иране - то вдруг, говорит, «сталкиваюсь в дверях ресторана с хмурыми молодыми людьми и впервые чувствую запах алкоголя».
То в Иране, по слухам, убивают за принадлежность к сексуальным меньшинствам, то - мимоходом: «По руинам Персеполя бродят тщедушные туристы. Элегантная иранка сопровождает двух нью-йоркских геев, словно выскочивших из фильма Айры Сакса».
То над собаками и их хозяевами в этой стране устраивают неимоверные издевательства («незадолго до моего приезда был подготовлен законопроект, предусматривающий наказание для тех, кто осмелится выгуливать собак, - 74 удара плетьми»), то - ой - все несколько сложнее: «Крепость охраняет сторож с собакой, и это первый (и очень несчастный) пес, которого я встречаю в Иране». (Попутно отметим наблюдательность автора, который за секунду успел оценить степень довольства собаки своей жизнью.) Но потом - новое «ой»: «Впервые вижу человека, гуляющего с овчаркой. Тоже диссидент?»
Так сколько собак в Иране «впервые» видел Дмитрий?
То свободы слова в Иране нет напрочь, то - «знакомлюсь в кафе со стихийным диссидентом лет восемнадцати <…>. "Ненавижу правительство, ненавижу ислам. Мы все хотим, чтобы вернулся шах. Мои сестры не хотят носить хиджаб!" - кричит мой новый знакомый».
Новый знакомый. Представился диссидентом. Кричит.
То Дмитрию ни в Интернет выйти, ни позвонить не дают: «Русскоязычный сайт Радио Свобода закрыт полностью: возникают страшные персидские слова, включается таймер, и айфон немедленно перестает ловить сигналы иранских операторов. Неужели это месть недремлющих Стражей Исламской Революции? Обращаюсь за советом к компетентным иранцам, но все говорят, что ни о чем подобном не слышали».
То наконец Дмитрий симку поменял с МТСовской на местную - отлегло от сердца - все заработало. Видимо, удалось все-таки Стражей исламской революции обмануть.
А мне, читателю, все хочется прочесть в эссе об Иране не о личных страхах Дмитрия, а про реальные порядки, которые там царят. Иначе доминирующей эмоцией, возникающей при чтении, становится недоумение. Впрочем, Дмитрий и сам в ступоре, ему хотелось остренького, ан нет: «Наконец, выступает процессия с занжирами - декоративными серебристыми плеточками, молодые люди хлещут себя по плечам, но без членовредительства и увечий. Женщины с постными лицами кучкуются поодаль. Я изрядно разочарован».
Вот с такими проблемами столкнулся Дмитрий в Иране.
Один из ключевых журналистских приемов, примененных автором в этом тексте, - поддакивание местным с одновременным ироничным подмигиванием нам, цивилизованным читателям, - тон, чем-то напоминающий задорновское: «Ну, тупые...»:
«Фируз не просто сторонник режима, но убежденный консерватор, симпатизирующий Ахмадинежаду, ненавидящий Израиль и Америку и уважающий Путина. Говорить с ним одно удовольствие: я с увлечением поддакиваю, так что у него не остается сомнений, что я - его единомышленник».
А зачем, Дмитрий, вы ему увлеченно поддакиваете? Из любви к искусству? Мы поймали намек. Постебемся вместе: «Во дворце Голистан подходит съемочная группа, просят дать интервью. <…> Вдохновенно сообщаю, что Голистан прекрасен, алебастр выше всех похвал, древняя система кондиционирования восхитительна, а изразцы <…> очаровательны. Под конец интересуются, стоит ли верить пропаганде об Иране, и я, нисколько не кривя душой, отвечаю, что верить ничему нельзя, а следует приехать и посмотреть самому».
Параллельно Дмитрий спасает молодого бельгийца от возможного приезда в Россию - не менее, а может, гораздо более стремную, чем этот злосчастный Иран: «Молодой бельгиец с сонными глазами и длинной челкой, похожий на кинокритика Бориса Нелепо, уже побывал в Москве и теперь решил отправиться на полгода странствовать по Сибири. Вспоминаю судьбу японца, которого мои соотечественники не так давно зарезали прямо в палатке, и пытаюсь его отговорить».
И хоть там, в этой стране-двойнике России, «дороги поразительно хороши, и от санкций есть кое-какой прок: в Иране стали выпускать автомобили и автобусы», - в конце Дмитрий напишет о своем приятеле Фирузе победоносно: «Он так и не догадался, что я - живое воплощение его конспирологических кошмаров».
И в финале своего «письма Хлестакова» автор развенчает ещё один собственный маленький миф. Вначале ведь утверждалось, что черная икра здесь в жутком дефиците. А теперь, улетая, Дмитрий все-таки обнаруживает в дьюти-фри «крошечную баночку» за 102 евро. Но это не важно - «сонная продавщица СО ЗЛЫМИ ГУБАМИ знает, что никто у нее ничего не купит». (Еще раз отметим зоркость рассказчика.)
Почему же, все-таки, Дмитрий так пуглив и противоречив? Потому что у статьи есть подзаголовок «Путешествие по Ирану с книгой "Слепая сова" к источникам русской весны». Русская весна восходит к Ирану - хороша генеалогия. Впрочем, в самом начале автор уже поделился своей прикладной методикой: «Если новейшую историю России измельчить и хорошенько перемешать в блендере, может получиться история Ирана».
Не скрою, хотя бы в финале я ждал более детального сопоставления, но дело ограничилось новыми рассказами про фобии Дмитрия: «Боюсь, что победное шествие русской весны завершится хиджабами и публичными казнями собаководов. И я не имею ни малейшего понятия, как этот кошмар предотвратить». Когда в блендере авторского текста перемалывается все - и хинджабы, и русская весна, - на выходе имеем - нет, не свободное высказывание, а зажим - как бывает у актеров, которые потеряли цель.
А ведь подобная книга могла стать событием, если бы автор поехал в Иран не с заранее поставленной целью - обнаружить там расцвет тирании и неосталинизма - а с желанием увидеть и показать нам ЛЮДЕЙ. Если бы чуть умерил интонацию фланера и не демонстрировал так часто свое интеллектуальное превосходство («Наверняка где-то неподалеку пытают и забивают камнями неугодных, но мне кажется, что здесь я единственный человек, который об этом помнит»), - читалось бы это совсем иначе.
«Путешествие по Ирану…» могло стать прорывом немоты, первым приближением к малоизученной стране для российского читателя - государству страшному или прекрасному, таинственному или какому угодно еще. Вот только эссеистику, написанную очевидцем, лучше строить на ФАКТАХ, а не на принципах «одна баба сказала» и «как страшно жить», - тогда и доверие к ней будет безусловным.