архив стихов (2002-2003, часть 4, последняя)
* * *
девятый вал
Только я так умею: одним торопливым жестом
Рушить все, что старательно, тщательно, долго строю...
Как зовется в природе такое несовершенство?
Истерия? Нет, шизофрения... нет, паранойя...
- Доктор, Вы извините, я к Вам забегаю редко,
Вы должны меня помнить, визитка лежит на блюде...
Доктор, я тороплюсь, умираю! Скорей таблетку!
Все равно от чего, подойдет, не себе - так людям,
Нас тут много, у всех - одинаково не проходит...
...А хотите, я расскажу Вам, КАК умираю?
Это словно глядишь в слишком темный пустой колодец,
Слишком низко склонясь над опасным и скользким краем,
А колодец глядит на тебя... Вы читали Сартра?
...Ненавижу стихи! В них все время сгущают краски,
А замешкаешься, зазеваешься - уж и сам ты
Пойман в чей-то сюжет - да нелепый такой, дурацкий...
Впрочем, что это я заболталась? Скорее, доктор!
Там у Вас еще очередь страждущих в коридоре...
Мне таблетку получше и теплый стакан декокта...
...Доктор, остановитесь! Мне хватит своих историй!
Доктор, не подходите! Мне страшно!.. - Не Вам. Обоим.
- Доктор! Я обозналась! У Вас мне не излечиться!..
...Проходи, не смотри, не коснись, не нарушь границы.
- Будет больно, ты знаешь?
- Неправда. Не будет. Больно.
* * *
ну вот
доигрались. скорлупочно-тонкая стенка треснула.
и второй не построить, и этой не склеить заново.
как легко, как беззубо, бесплотно и безболезненно
мы любили б друг друга, когда б не касались главного.
и ружье, ожидающее холостого выстрела,
скоротало б свой век среди списанных декораций.
а теперь наша нежность страшна и горька, как истина.
и постыдна перед объективами папарацци.
* * *
просто
Все было просто. На мокрой ткани
пустого пляжа
Чертили палкой кресты и знаки
забытой речи.
Вода и ветер, вершина лета,
легка поклажа.
Немного позже до ссадин галька
Впивалась в плечи...
Все стало сложно. Потом - не стало.
Увы, не ново.
Застыло кадром, одной страничкой
фотоальбомной.
Всего и только. А что чертили?
Простое слово.
Песок не скажет. Вода не выдаст.
А я - не помню...
* * *
Кукольное
Не все же нам плакать, мой грустный Пьеро, не все же нам биться
Пустой головой о картонную твердь родимых коробок.
Пока наш хозяин качает хлыстом ухоженный бицепс,
Мы оба могли бы отсюда сбежать. Я знаю дорогу,
Я знаю, где доски расходятся в лаз - за старенькой ширмой,
Хозяин найдет себе кукол других, хороших и разных...
Но ты не решишься, мой милый Пьеро. Ну что же, спляши мне,
Ведь в наш переулок с утра завезли малюсенький праздник,
Давай же, мой грустный. Тебя ли учить коронному трюку:
Смеяться, роняя стеклярус чудных соленых горошин?..
Ты слишком влюблен в этот пыльный чулан, в хозяйскую руку
И новенький хлыст. И не веришь в меня. Давай, мой хороший,
Нам есть что оплакивать - будем плясать! Уважим обычай.
Стучи по коробкам, буди остальных. Подумаешь - полночь...
Ты слишком печален, и слишком красив, и слишком забывчив:
Сегодня целуешь-ласкаешь меня, а завтра - не вспомнишь...
Услышит хозяин, устроит разнос. И станет обидно,
Что вновь не сбежали - ни ради себя, ни ради протеста...
Хотя бы не плачь, моя радость. Ведь я - твоя Коломбина
На вечные веки... а далее все - по старому тексту.
* * *
С.
Судьба извела на нас столько сюжетов,
что, должно быть, уже как бабушка у подъезда, -
злобно сплевывает и отворачивается,
завидев нас вместе.
И то:
по ее прикидкам, нам предстояло расстаться
никак не позже августа девяносто восьмого.
Впрочем, мы и расстались.
И потом еще раз пятнадцать.
Но никак не больше пятнадцати.
Время шло и шло, вмещая все, что положено:
новые города, в которые можно сбежать,
новых мужчин и женщин, с которыми можно -
и даже нужно...
Так, мало-помалу
от всех, всех и всех желаний
осталось одно: улыбаться тебе - в ответ
на твою улыбку.
И кажется, это надолго.
Знаешь,
по-моему, стоило не видеть друг друга
месяцы и даже годы, чтобы потом:
- хохотать двенадцать часов кряду,
- любить друг друга под Жана-Мишеля Жарра,
- подозревать чайный гриб в контактах с инопланетянами,
- драться подушками,
- петь в семь утра
"То не ветер ветку клонит..."
- пока нас не видят твои ужасно взрослые дети...
А вчера я сидела смотрела на тебя и думала:
интересно, исчезает ли кот,
когда от него
остается
одна
улыбка?
* * *
плыть
Что мне с этой любви? как всегда, ни детей, ни долгов,
Ни разношенных тапочек, ни дармового уюта.
Только вечная качка, как будто бы дом мой - каюта
Между небом и морем, а не между двух потолков.
Что мне в этой любви? только слушать обратный отсчет
С перебоями в сердце, разлукой посаженном на кол.
Только плыть в темноту и не видеть ни карты, ни знака,
Только собственных слов слабый проблесковый маячок.
Можно плыть на него. Можно плакать холодной двурогой
Тонкогубой луне. Можно верить прощальной строке.
Но и эта строка не отпустит тебя налегке.
Поцелует в дорогу.
* * *
середина декабря
Не летают что-то почтовые мои голуби.
А ведь прежде какими были послушными, быстрыми...
Провода замело им, небесные тропы выстыли?..
Ночь под снегом темна, как под паром черно - в проруби,
А по снежной ночи огоньки наших душ разбросаны -
Далеко, далека, далеки... непроглядная тишина.
Не летят мои голуби. Значит ли, что не пишут нам?
Я под черное небо стелю крахмальные простыни,
Смыкаю усталые веки без покаяния.
Слушаю кровь в висках, жду голубей из сна.
Не дорога длинна между нами - то ночь длинна.
Безымянная прорубь декабрьского солнцестояния.
* * *
spectator
От вечерней прогулки по городу - столько кайфа!..
Отодвинула мысли, как лишний культурный пласт,
Для несбыточной ванной искала безумный кафель,
Любовалась фасонами обуви "пять зарплат",
Запах кофе вдыхала, смотрела в глаза прохожим
Без эмоций, почти как фотограф-профессионал...
Улыбалась тому, что как будто на всех похожа,
И роняла окурки в затянутый льдом канал.
В ювелирной витрине неспешно вращалась призма,
В ней моргали неоновым спектром огни "КИНО"...
Я придумала уравнение оптимизма:
Называешь причину подохнуть и ищешь "но".
* * *
Алхимики
Если нам не зачтется... а это - скорее всего,
Слишком много собратьев сдают тот же самый экзамен,
В легкомысленный ямб воплощая свое естество,
Кровь и слезы - в гекзаметр...
Если нам не удастся махнуть через тот парапет,
За которым бессмертие - выйдем намеченной дверью,
Не создав даже розы из пепла своих сигарет...
Мне достаточно верить,
Что в любых временах, именах и обличьях - по роли,
Сохранив лишь улыбку - дежурную, сторожевую,
Мы увидимся снова, и снова узнаем друг друга,
И еще - что останется неизреченным паролем
Эта память руки, повстречавшей такую же руку:
Неожиданно теплую. Тонкую. Злую. Живую.
* * *
время, когда...
время, когда непонятно, зачем подруги -
те, у которых в ответ на любую новость
три варианта:
"кто он?"
"уже спала с ним?"
и, как итог, - "забей!"
И странно, что это
они называют
дружбой...
время, когда знакомые тебе мужчины
в ответ на абстрактное "завести бы ребенка..."
предлагают услуги -
свои или общих знакомых,
и даже как бы всерьез.
Интересно представить
такое в десятом классе.
Забавно, что это
они называют
дружбой...
Время, когда совсем другие мужчины
наконец-то перестают читать твои письма,
то есть стихи,
потому что уже не боятся
видеть в них письма к себе...
И забавно, что это
тоже на их языке
называется
дружбой...
время, когда идея снова влюбиться
не вызывает явного энтузиазма,
слишком уж много всего:
есть куда позвонить
in case of emergency,
выдернув из-под подушки
шнур, выдавив семь/одиннадцать цифр
вместо стекла... И бог его знает, как
все это называется.
Кажется, дружбой...
время, когда есть кому прошептать
в темную-темную полночь:
спи, моя радость,
спи, охраняемый самым надежным щитом -
самым надежным и самым непрочным на свете.
Кто его знает,
что с нами будет
потом.
*** (город)
Я-то верила: город вышит
и распят на оконных пяльцах,
улыбается: "Здравствуй, гость!"
Оказалось, что город слышит
хруст, с которым сжимают пальцы,
вздох, с которым идут - насквозь,
оказалось, что он - как омут:
неразборчив, и тих, и жаден,
и все время глядит в упор...
Что от шепотов темных комнат
и до самых интимных ссадин -
все годится ему на корм,
что играй, да не заиграйся,
не теряй головы, подруга,
покупаясь на пятачок...
Город памятлив и опасен,
переулки ведут по кругу,
круг сужается, как зрачок...
Неприкаянность - или совесть,
только ноет, и ноет, ноет...
Так ли ночка была сладка,
чтобы синью своих бессонниц
город после следил за мною,
продавая меня с лотка,
выдавая как инородца,
насмехаясь над иноверьем -
за спиною или в глаза,
попрекая меня сиротством,
загоняя меня, как зверя,
за флажки-огоньки-вокзал...
Чтобы мял меня, как бумагу,
и раскручивал каруселью,
чтобы метил штрафным числом...
Чтобы, приноровившись к шагу, -
и единственное спасенье,
и привычка, и ремесло, -
набухали слова, как жилы,
подставляя себя под иглы
непутевых моих врачей...
Чтоб учуявшие наживу,
искушенные в этих играх,
стали целиться - кто ловчей
попадет в незастывший слепок,
в новорожденный теплый сгусток, -
первым выкрикнет: "Сочиняй,
ты - любившая слишком слепо,
ты - нелепым своим искусством
сохрани, сохрани - меня".
*, ** (молча)
*
да, мой хороший.
сквозь ночь, опершись на локоть,
то ли тебя смотрю,
то ли сон... не сглажу.
после меня
никому не бывает плохо,
после меня
жизнь становится только глаже,
легче...
многие женятся - честно-честно! -
несколько месяцев максимум...
нет, не сводня,
просто при случае
ставлю мозги на место....
тшш. я не сильно.
примерно так, как сегодня -
разве же это больно...
спи, не мешай, а?
спи. у меня у самой что-то...
боль тупая.
сон твой смотрю.
примеряю к себе "чужая".
слово - как "завтра".
не липнет, не наступает...
**
...все равно что вывьюживать снег из себя в феврале,
и тебя рисовать на снегу, белоснежно - на черном.
руны - спрашивать. линии душ выводить в параллель,
разжимать этот угол, старательно и обреченно,
чтобы снова сгодился натурщик - случайный, любой,
прошлый, пришлый, залетный... меня ли страшат расстояния.
я стара, чтобы из-за тебя торговаться с судьбой.
у себя лишь прошу: равнодушия - как подаяния...
спекуляция на излюбленную тему
Поскольку сущность только породи -
и станешь ей рабом и господином...
Поскольку даже сломанный будильник
два раза в сутки никому не врет,
кто знает: позади иль впереди
слова, что были так необходимы,
и навсегда ли кончен поединок,
датированный мартом-сентябрем?
Поскольку изреченное есть кровь
и плоть вранья, а складно врать - наука, -
возможна биохимия момента,
когда рифмовка порождает рок.
И, стало быть, в каком-то из миров
живем и мы, влюбленные друг в друга,
и наше летописное memento,
зачатое от первой пары строк.
Есть там и вид из твоего окна,
прикуренная в полночь сигарета,
какой-то произвольный разговор
о смысле бытия, еще на "Вы",
и прочее... Была бы я вольна,
представила бы этот мир макетом
банально-судьбоносно-бытовой
апрельской затуманенной Москвы.
И пусть давно закончился ликбез,
все сущности забыты, те и эти,
а прежде неразлучные герои
не роют глубже, чем "привет-пока"...
Позволь, я потоскую о тебе,
как архитектор о былом проекте:
сдан, воплощен, обжит, благоустроен...
Но как он был хорош в черновиках!..
свидание
обнимая прочту под одежкой под тонкой кожицей
жилки косточки струнки гриф
до чего ж мы с тобой хорошие не похожие
говори родной говори
заполняй минуты прилежно доброжелательно
не поглядывай на постель
все равно мне легче поверить что родила тебя
чем наделать с тобой детей
все равно мне легче следить за любым движеньицем
думать молод мол да востер
все равно мой милый на мне никогда не женится
и не выпишет из сестер
все равно судьба не нарушит обыкновения
все равно не спасут слова
милый что мне с тебя ерундовое вдохновение
и ресницы поцеловать
стоп-кадр
самой длинной дорогой и самой короткой строкой
обойти этот март растянуть его здесь и сейчас
как негромкую ноту хранить равновесный покой
наших старых фонтанных пустых и заснеженных чаш
что есть сил и отсутствия сил ничего не менять
до тех пор пока сами не вскроются тонкие льды
до тех пор пока ты не узнаешь себя наклонясь
над стихом как над зеркалом солнечной талой воды
последнее
Отпустила последнюю птицу из опустелой
обезмолвевшей клетки, оставила настежь дверцу.
Я не знаю, что в точности переживает тело,
абсолютно пустея с последним ударом сердца,
и едва ли припомню в свой час - как молчали прутья,
как тонуло перо, золотистым лихим корветом
опускаясь сквозь воздух; как мелко дрожали руки,
доверяя взъерошенный ком снеговому ветру...
...снег идет и теперь: то отвесной стеной, то вьюжно,
бело-набело переметая любое поле.
Отпустила последнюю птицу. Так было нужно -
то ли мне, то ли ей, то ли сроку ее неволи.
Снег идет, и ночами от снега так город светел,
что отчетлив любой силуэт на застывшей ветке...
Занавешу окошко и буду спасаться этим -
до тех пор, пока сроки не выйдут неволить клетку.
обрывок разговора
Жизнь проживаешь так, как будто тебя - две.
Одна половинка другую хранит от ненужных травм.
- Вот, кошелек украли... - Хорошая была вещь.
- Вот, человек уходит... - Значит, ему пора.
- Может, поплакать все-таки? знаешь ли, свет в окне...
- Но ведь уходит, выбор - сделан. Чего еще?
- Думает, он - подарок, не доставшийся мне...
- Глупенький... Да, подарок. Подарен. И возвращен.
*** (для noname)
Наплывая, сгущаясь из сумеречных глубин,
наполняется мартом, становится осязаем
тот, который невидим, и все же - уже любим,
тот, который быть может, и все же уже muss sein...
Вот такие над нами особенные ветра:
пролетающий гений роняет в одно мгновенье
то перо, то размашистый росчерк сего пера,
то на шее синяк, то рубец на запястной вене.
ночной скорый
...и - завязывать (все!) с путешествиями туда,
где асфальт подсыхает, под солнцем свежеют краски,
где на Чистых прудах веет стылой зимой со льда -
но скорее уже из приличия, для острастки,
где и город - не город, а пестрые лоскутки,
разноцветные кухни с горячим вечерним чаем...
Так немного. Но хватит, чтоб тронуться от тоски -
по тому, чего, кажется, даже не замечаю,
и заметив, легко забываю, едва ценю -
а не то бы осталась, при городе и при деле...
Кто бы знал, до чего же я тщательно не звоню -
с этих улиц, из этих кафе, на любом пределе...
Кто бы знал, сколько нужно выстаивать у окна,
набираясь разлуки - и горькой, и бесшабашной,
чтобы город привычно закончился на канал
и начался на многострадальную телебашню,
чтобы вновь невидимкой бродить по твоей земле,
где асфальт подсыхает, где неторопливо время
протекает по теплым обочинам двух колец,
улыбаться и чувствовать: ветер тобой беременн...
уезжать, возвращаться - покуда из высших сфер
не даруют свободу. Пока ты не сядешь в кресле,
под уютной лампой, поглядывая поверх
книги. И я не уеду. И не исчезну.
*** (blues)
Идет бычок качается...
Видимо, нет во мне ничего певчего.
Слушаю радио - от тишины прячусь.
Это любовь кончилась - петь нечего.
Это доска кончилась - не иначе.
Буду молчать, улыбаясь чужому блюзу... как
им не смешно - ныть на одной струне?
baby, мне так одиноко, вернись ко мне...
baby, мне так одиноко, вернись ко мне...
Это уже не "хочу", а "заело". Музыка...
Слишком все просто: две разнополые особи,
после встать и уйти - говорить-то не о чем.
Я же молчу. И лишь иногда - госссссподи,
рецидивист, пойманный на мелочи -
лишь иногда, по ночам...
Кто бы знал, как странно -
за гранью сна - синеглазую дочь Анну
под яркой лампой рожать для тебя - кесаревым...
А поутру - плакать.
Скажи, если бы...
Браки вершатся не на земле - на небе.
So hush, little baby...
*** (два канала)
Собору дано отражаться в воде.
Воде суждено отраженье собора.
Так в архитектуре рождается город,
невидимым разумом бога зачат,
в решетки, фасады и воды одет
руками строителей, тоже - ведомых.
Их лики забыты, но каждого дома
история теплится - камни звучат.
А мне, как одной из мельчайших идей,
дано отражаться в тебе - как в идее.
И можно молиться, чтоб не оскудели
ни воды, текущие в этот канал,
ни воды иные, о коих радею -
одно из простых человечьих чудес.
Стих волен. И я, вероятно, вольна.
И все же я - здесь.
*** (приближение к теме)
1
Боже Дающий, я знаю, что я - не ровня.
Что ни срывается с губ - мотылек, Учитель,
кто ни касается этих же губ бескровных,
не нарушает гармонии слов и чисел.
Медленно отодвигается занавеска,
пыль прогорает в луче (поведи рукою),
солнце плывет через день по прозрачной леске,
все что ни есть охраняет покой покоя...
Не совершаю, Учитель. Не существую -
на простыне, на бумаге, во сне, на карте...
Не к кому вызвать ни скорую, ни кривую,
чтобы куда-нибудь вывезла - как покатит...
Мыть философский песок у истока Леты
или гордыню замаливать на панели, -
Боже Дающий, стрела не находит цели,
медленно обращаясь вокруг планеты
в вязком, как мед, равновесии притяжений.
Неутолимо жженье.
2
продавать бы мне рыбу, креветки на пестрых полотнах хальса
где-нибудь в малой старой новой голландии.
не зная грамоты, понимать деньги. пышным телом
из корсета подмигивать - заглядение, а не муза.
содержать бы пансионат в позапрошлом веке. жить с постояльцем -
исключительно благопристойно. в том бадене-бадене,
где воды-воды и много гуляющей публики-публики. между делом
пить пиво, считать талеры, варить Gemuse.
служить бы сонечкой на конногвардейском бульваре,
сутулить плечи, верить в высшие силы, за всех молиться,
исполняя свой долг ради каждой дрожащей господней твари,
улыбаться бледно. смотреть на затылки, в них видеть лица.
быть бы твоей женой - русой, мятной, ромашечно-васильковой.
засыпать, уложив ладонь на твою ключицу,
чтобы нынче и впредь не посмело с тобой случиться
ничего. и ничто не посмеет.
слышишь ли? я готова
на любую женскую роль. на любую участь.
но не так, чтоб сидеть и сидеть над бумагой, мучаясь,
карандаш кусая, чем далее - тем немее.
даже малости - рассказать о тебе - не умея.
***
и так уже почти что на краю
еще себя подталкивая к краю
за коим никого не выбирают
и в зеркале лица не узнают
а видно только: женщина в окне
еще раз постаревшая до срока
она стоит спиной и вьется локон
и клетки шали вьются по спине
а видно только: кутается в шаль
и над плечом восходят кольца дыма
и слишком нить судьбы исповедима
чтобы найти причину сделать шаг
и видно как бессмысленна затея
вернуться в это зябнущее тело
застывшее на ветреном краю
пусть даже это я сама стою
письма с е4
Примирившихся время лечит.
Непокорных могила учит.
Мучил, мучился... взял и вычел.
Вот уж все тебе - трын-трава.
Я - оглядываюсь навстречу
и прощаюсь - на всякий случай.
Кто тут к этому не привычен?
Кто тут верит моим словам?
Будь по-твоему, я согласна
на худом, на ничейном мире.
Без особой, признаться, спешки
заучила твои "нельзя!",
"не ходи туда!", "там опасно!" -
и застряла на E4
в амплуа недалекой пешки -
всемогущественней ферзя.
И отсюда прекрасно видно,
как ты бродишь по черным клеткам -
сам судья себе, сам изгнанник -
в ореоле своей тоски.
Остается вполне невинно
познакомить тебя с соседкой,
и по белой диагонали
выйти замуж за край доски -
без записочек - в полночь жду, мол, -
оприличниться, стать "законной"...
А сердечное скрыть из вида -
как в сарай, под сырой настил.
Чтобы ты обо мне подумал -
раз в столетье, но так спокойно,
будто долго таил обиду,
а теперь наконец простил.
*
сердце мое, чем выше нота, тем фальшь яснее,
как на просвет - рубашка из дорогого шелка...
чудится, или слышишь?.. где - наяву, во сне ли? -
снова разбит стакан, и мне не собрать осколков...
грозы ильи пророка над полуночным садом,
запахом теплых яблок досыта не напиться...
сердце мое, чем выше взлет, тем страннее падать.
верно, и в теле камня теплится память птицы,
верно, и мы умели - собственными руками
строить свои дороги в ближнее поднебесье...
ну, потерпи же, сердце. повремени, не бейся.
слышишь? не все из камня.
здесь
"Отыщи мне причину, хотя бы одну".
А причин не находится, до или после.
Завершая виток календарной спирали,
мы с тобою вернулись к началу начал...
Я старею. Я много курю по ночам.
Я шагаю к метро проходными дворами...
Новый город. С иголочки - новая осень.
И приемник настроен на ту же волну.
Ничего от случайности: случай лукав,
а у нас предсказуемо все до смешного.
Я могу быть счастливой, могу быть чужой -
серединных значений, как водится, нет,
и когда мне приносит тебя Интернет,
я уже не горжусь этим редким уловом:
электронный фантом, не краснея, солжет -
ухватить бы лжеца за прозрачный рукав:
Так, бывает, поймается рыбка "прощай" -
сразу по сердцу грубо проходится рашпиль,
и на миг успеваешь смириться, поверить,
будто можно и вправду - зачистить следы
поцелуев, укусов, соленой воды,
полуночного смеха на грани истерик,
отпечатков вчерашних и позавчерашних -
нас - вчерашних... да стоит ли так упрощать?
Знай: какие бы там ни настали года,
мы - осколки немного наивного века,
поколение честно и горько влюбленных, -
мы уже не расстанемся, что бы там ни...
Разве только сумеем себя изменить
до глубинных глубин - из последних силенок,
до тончайших миров, до последних молекул...
впрочем, знаешь - мне кажется, даже тогда.
Это осень, не первая. Будет весна,
не последняя из - как и все остальное,
что отмерила щедрая чья-то рука -
нам - и в горе и в радости - нам, не кому-то...
Это я остаюсь (stand by me) за спиной.
Это я говорю тебе "доброе утро".
Это ты улыбаешься издалека,
Как пловец, поднимаясь к поверхности сна.
снег
а он стоит, улыбаясь растерянно,
будто услышал, но не поверил своим ушам,
гораздо проще опять - по кругу,
теряя счет сигаретам, прикуренным от одной...
а подойти к нему - как, обнять его - как?
я теряю слова, я по новой учусь дышать,
а помню - точку на левой мочке,
такую точно, как у меня. так и так - родной...
проснешься - снег, на рябине снег,
за окошком свет электричества, кофе в такую рань...
и можно сесть на трамвай в Сокольники,
ехать долго, упрятав пальцы в карман плаща, -
до поворота, над сонной Яузой,
по Стромынке, по снегопаду, по тем утрам,
в которых просто себе поверить,
самой поверить, самой себе же наобещать,
что все случится и все получится,
все уладится, будем счастливы, в свой черед...
а что поделать, что будем делать,
когда под вечер, когда разлука, когда тоска?
он улыбается, так растерянно...
завтра, после, там воскресенье и Новый год,
и значит, все начинай сначала,
лепи куличики из утекающего песка.
***
ангел мой, пена твоих небес
не опускается ниже кровли...
долго маячил у изголовья,
думал о чем-то. потом исчез.
я просыпалась, смотрела в ночь
через ресничную паутину,
видела: ангел меня покинул,
снова проваливалась на дно...
ангел мой, тень твоего крыла
неотличима от тени дыма.
я привыкала не быть хранимой,
делала то, что могла - ждала,
перерождалась, была никем,
переходила миры и меры:
недоставало крупинки веры,
чтобы повеситься на крюке,
день начинался - белей листа,
ночь приходила - и все сначала...
делала то, что могла. молчала.
ангел вернулся, но не застал.
так
а у нас тут зима, дарлинг. подморозило как-то вдруг,
того и гляди, выдует голову из-под шапки:
мерзнешь в тонком пальтишке, куришь с обеих рук,
ходишь по самой кромке, белый свет ощущая шатким:
а и что тут поделать, дарлинг, если дом просклонялся в дым,
жизнь высвистывает в трубу - удивиться не успеваешь:
просыпаешься до будильника, под струей горячей воды
лед растапливаешь на пальцах. растопила - опять живая.
а кто виноват, дарлинг, не выходит у нас ни черта,
обижаться - не обижаться, суетиться - не суетиться...
полночи ушло на бессонницу. думала про Алтай,
а под утро приснилась Ялта. и тень на воде - от птицы.
*
проверка на прочность спинного хребта.
дорога пустынна, точнее пуста,
точнее на ней не видать ни черта,
и не во что верить,
и каждый твой шаг отзывается там,
в больном межреберье.
но если подумать, так было всегда:
менялись глаза, имена, города,
под серым мостом застывала вода,
готовясь замерзнуть.
у слова любимый росла борода,
и капали слезы,
стекаясь за годы в огромный ручей...
и значит, все правильно до мелочей,
всегда был свободен, всегда был ничей.
всегда забывали.
и в этот-то раз, уходя без ключей,
вернешься едва ли.
free
Составляя опись ненужных вещей, не медли.
Все равно кто-нибудь да достанет тебя из петли,
сколько бога ни зли, - снизойдет, простит, пожалеет,
и избавит тебя от любви и всего, что с нею.
А потом зачерствеет наружная корка сердца,
и уже никому не войти в него, не рассесться -
по Преверу - с утра кофеек au lait попивая...
Почему? потому что слово не убивает.
Убивает другое: бесплодность любых усилий.
Вот трава - проросла, а к осени - покосили.
Вот любовь - проросла, а напрасно, что в фас, что в профиль...
Вот такие дела, мон амур. Допивай свой кофе.
Потому что мы оба далёки от совершенства.
Потому что ценю красоту бытового жеста.
Центробежная сила выносит куда угодно.
Видит бог: я давно не едала такой свободы.
десять строчек
Непритязательный вальсок на десять строчек -
о том, что каждому подай чего попроще,
о том, что каждый понимает то что хочет,
о том, что было и прошло - промежду прочим.
Легко запишут во враги, легко охают,
а ты беги, беги, беги - что есть дыханья...
Как остановишься - подай карманной меди
на назревающий шедевр - творцу комедий:
из жизни выпадет кусок в десяток станций,
а тон прощания высок - обхохотаться.
декабрь
Рукотворный мой космос держится на соплях, на обрывках снов,
а с утра в пустой голове не найдешь подходящего слова:
Я бы спела тебе о том, что не знаю и знать не хочу основ,
и о том, что когда не знаешь основ, становишься сам - основой...
Я бы спела тебе, но в рамках родного русского языка
за какую вещь ни возьмешься, все бьет наотмашь - не в лоб, так ниже,
как советская парфюмерия: ландыш=ландыш, тоска=тоска...
Я не знаю, как будет правильно. Я спою тебе то, что вижу.
Я скажу тебе: вот мой город, вот чайная роза его ветров,
вот Hi-Tech, вот престиж, вот пафос новогоднего фейерверка:
Восемнадцать семей на вокзале, девять пьяных старух в метро -
я уже хочу посмотреть на счастливого человека,
я бытую в нижних слоях атмосферы, помню свои пути,
но не знаю, что будет завтра, - или оно не желает знаться...
Я всегда нахожу причину хоть по разу на дню войти
в ту же воду - чтобы вода наконец начала меняться,
превращаясь в снег или облако, начиная медленный бег
по орбите круговорота через все его измерения...
Вот и все.
От нас уходящих - нам, выпестовавшим в себе
бескорыстную радость друг друга, - привет по линии времени.
все.
...так легко, спокойно, будто все решено, -
жизнь расколота трещиной, медленно сходит в минус.
снятся хорошие сказки,
собаки,
немое кино...
я остаюсь на месте. я никуда не двинусь.
что-то иссякло, кончилось, вывихнуто. щенячья
нежность, смешная нежность,
слабая боль укола.
выбери и запомни что-нибудь от меня,
чтобы услышать после,
если уйдет мой голос.
* * *
та женщина, которая во мне...
она рисует чуткие портреты, -
не потому, что так ее учили,
а потому, что карандаш в руке,
читает на английском языке,
читает и хохочет вслух над книгой,
поет на кухне, если режет мясо,
чтоб потушить на медленном огне...
та женщина, которая во мне,
с которой я болтаю, как с подругой -
не самой близкой и не самой верной,
всегда предпочитающей мужчин,
та женщина, как правило, молчит
и слушает, и поправляет трубку,
и слушает, и подливает кофе,
чуть улыбаясь левым уголком...
мне кажется, ты с нею незнаком.
я и сама едва знакома с нею,
я знаю только то, что быть умею
и ею, и еще - бог знает кем.
* * *
Какая мне разница, что случится,
когда сорвется, махнет с резьбы?
Что - память, прикормленная на числа,
черкнет клыком по руке судьбы?
Закончится воздух в часах песочных,
и дни застынут, не сочтены,
душа поплывет по канаве сточной
расколотой лодочкою луны...
Какая мне разница? куст сирени
галлюцинацией на снегу...
Я вижу время, вдыхаю время,
но слышать времени не могу,
Ich kann nicht... leben oder nicht leben...
Штурвал выкручивая назад -
мой день четверг. Я смотрю на небо,
и небо прячет свои глаза.
nihil
нет у меня ничего от меня для меня обо мне во мне.
вышла на базу совсем утонула надо же очень жаль.
всем, наблюдающим издали, виден не-мой силуэт в окне,
точность зависит от силы бинокля и высоты этажа.
губы разбиты простудой, температура звенит в ушах.
что, говорю тебе, что? а какая разница, столько льда...
правда ли, нужно решиться на что-то, решиться и сделать шаг?
снова подросток, птенец перед ужасом - вылететь из гнезда...
правда ли, чтобы открылся голос - нужно совсем уйти,
вволю кричать о тебе, говорить о тебе, говорить, молчать...
пообещал экстрасенс из Одессы: "все - с двадцати пяти",
и посмотрел уважительно; что бы он видел во мне сейчас?
сила моя не стала мудрее; жизни осталась треть,
максимум половина, но как сторговаться до половин,
если курить так, как я, - потому что должно же хоть что-то греть
и убивать изнутри - кроме, собственно, голоса и любви.
вверх
и всегда что-нибудь мешало... голоса в телефонной трубке,
непутевый оракул сердца, сны - с изнаночной стороны...
так слепец безнадежно шарит по стене - на поверку хрупкой,
но не может поверить в хрупкость и стеклянность любой стены.
бог вычерчивал мне маршруты по серийным своим лекалам,
если вдруг выводил в прямую - сразу вешал "кирпич" в конце...
и осталась - одна забава: я так долго ее искала,
я бежала к ней, как графиня, изменяясь в своем лице...
время плыть безмятежным змеем: тополя, провода и крыши,
голубиные стаи, мачты, предзакатные огоньки...
улыбаться всему, что любишь, поднимаясь над ним все выше,
и в случайном порыве ветра дернуть нить из твоей руки.
мы не сходимся
Мы не сходимся.
Мы - словно пара безумных бабочек -
Влет сшибаясь крыльями, стряхиваем пыльцу.
Мы - поскольку абрис дальнейшей судьбы загадочен,
На прощанье проводим пальцами по лицу
И движемся дальше, запертые в нелепице
Своей параллельности, невесомые - на весу,
Нематериальные, как монады Готфрида Лейбница,
Сумма чистых идей и разница этих сумм.
Нас, наверное, скоро высадят на фиг с поезда,
Чтобы иллюзия рельс, развернутая в длину,
Дотянулась до пункта, где смыкание - как гипотеза -
Создает религию - осязаемую, одну,
Для любого из нас:
Но покуда она все вертится,
мы все едем, молчим, проплываем...
И нам не верится,
Ни во сне, ни в уме, ни на суше, ни на воде.
Нигде.
*******
такая простая дорога, что версты считаешь на дни,
толкая послушную землю, как белка - свое колесо...
одно бесполезное слово, которого не отменить,
уже прозвучало однажды - и, видимо, все-таки - все.
такое разбитое сердце, что нечему больше болеть,
и значит, идешь без поклажи, и дышишь, и помнишь легко.
и эта последняя нежность - как колокол в дальнем селе,
как небо над низким гуденьем, как перистый слой облаков...
такое дурацкое счастье - смотреть, как прядется судьба,
как блики закатного света мерцают на веретене...
такая простая дорога. и пара небесных собак
еще не забыли мой запах. и коротко лают во сне.
пели
Господи!
как они пели - на площади,
где тучи рваными клочьями
перебегали зенит...
Милый мой!
мне так хотелось, чтоб слышал ты,
как звук метался меж крышами...
там каждый флюгер звенит,
правда! - как
вставала тонкая радуга
полифонической аркою!..
И те, кто думал идти
ужинать,
брели вчерашними лужами,
и замирали, и слушали,
прижав авоськи к груди...
Милый мой!
ты был в каком-нибудь городе,
в Казани, Сызрани, Вологде -
какая разница, где,
ежели
ты был так занят взаправдашне,
что даже капельки радужной
не разглядел бы в дожде...
Милый мой.
Мне так хотелось сказать тебе...
Я шла домой одна, затемно,
и ночь текла по плечам...
Знаешь ли,
ты пропустил эту музыку.
Как ты был нужен, как нужен, как!..
а хор уже замолчал.
так-так
можно сходить с ума,
можно писать тома,
можно глотнуть дерьма -
за пятачок в охотку,
можно - со всем полком...
ради тебя - легко, -
тоненьким каблучком,
гордой такой походкой.
только нельзя уже
переписать сюжет.
поезд от М до Ж
ходит без остановок,
в поезде - кто не спит,
пьют разведенный спирт...
что же во мне скрипит,
что же мне так хреново?
вот же ведь - колея,
узкая, но своя,
пусть далеко не я
рядом с тобой кочую -
вот она я сама:
шпильки, очки, сума.
возле пути дома,
где-нибудь заночую...
мелкооптовый сбыт
недорогой судьбы.
я перестала быть,
Харе развелся с Кришной,
сказочка-то проста.
выверни - я пуста.
что-то кричишь, но так
поезд шумит - не слышно.