SP(H)IN(X)
Если бы я взялась составлять персональные списки и рейтинги, этот фильм победил бы в номинациях "Самый возбуждающий саспенс" и "Самое бесстыдное удовольствие от постмодернистского (кино)искусства". Сеанс запрещённых наслаждений. Просто весь набор нужных мотивов.
Писатель-гомосексуалист и католик (мне одной кажется, что все эти наименования суть в некотором смысле взаимообуславливающие внутри семантического поля "художник"?), да еще и вдобавок прогрессирующий алкоголик - приезжает в соседний городок читать лекции по литературе. А также, по своему обыкновению - точнее, даже профессиональный обязанности, - плодить фантазмы и заниматься возгонкой значений.
Быть писателем, сочинять романы - уже означает трансцендировать своё тело в эротику текста. И вряд ли есть другая религия, которая поощряла бы переживание тела и механизм телесной сублимации с большей силой, чем это делает католицизм (или какие угодно другие, радикальные его формы) - такая благодатнейшая почва для буйного цветения чувственных кошмаров и сверх-конкретной работы воображения. А феминизированный писатель-католик - да это же просто идеальный извращенец и греховодник! Мне вспоминается декадент одного поколения с Уайльдом - Эрик Стенбок, с его голубыми цветочками и литературной страстью к хрупким юношам. Как пишет о нём Дэвид Тибет, "Стенбок развивал религиозно-художественную эстетику, основанную на католицизме, опьянении чувств, любви к молодым мужчинам и садомазохистских импульсах".
Герарда преследует и в конце концов приводит к помешательству - или прозрению? - кошмар двойственности женской природы: Мария-спасительница в голубом плаще чередуется со вдовьей паучихой Кристиной, внегендерным монстром, кастрирующим своих любовников.
Андрогинная femme fatale Кристина сексуально привлекает его лишь постольку, поскольку он видит в ней мальчика; но в то же время и женскую власть, поглощающую его собственную натуру - истерическую (что вообще характерологично для людей искусства) и податливую. Она становится для него руководящей нитью судьбы: сводит с юношей, которого тот заприметил на станции метро и с того момента одержимо желал им обладать (идеальная плоть, обожествлённый объект, что в приступе сладострастного ослепления померещился Герарду на кресте вместо Иисуса); она заводит его в лабиринт эроса и танатоса, по которому в изобилии расставлены знаки и предупреждения.
"Когда ты так стоишь... ты напоминаешь мне... красивого мальчика. Стой так..."Режиссёр остроумно прошёлся и по тотальному вуайеризму западной культуры, и по её феминизации вкупе с подсознательной жаждой феминизированного субъекта стать жертвой, пасть под гнётом своих же символических призраков.
Но глаз - это инструмент и нашего (моего, вашего) постыдного и такого сладкого удовольствия : наблюдать за другими - или быть тем, за кем наблюдают, будь то кино, текст или реальность. В этом свете даже забавно, что финальное убийство, завершающее сюжетную конструкцию, совершается именно через глаз - кара за греховные наслаждения? А режиссёр, щедро рассыпая по всей картине зарифмованные детали, под конец насмешливо опрокидывает весь многозначительный символизм - вероятно, плод воспалённого сознания героя и постмодернистской игры творца, для которого нет никаких границ и запретов.
Писатель-гомосексуалист и католик (мне одной кажется, что все эти наименования суть в некотором смысле взаимообуславливающие внутри семантического поля "художник"?), да еще и вдобавок прогрессирующий алкоголик - приезжает в соседний городок читать лекции по литературе. А также, по своему обыкновению - точнее, даже профессиональный обязанности, - плодить фантазмы и заниматься возгонкой значений.
Быть писателем, сочинять романы - уже означает трансцендировать своё тело в эротику текста. И вряд ли есть другая религия, которая поощряла бы переживание тела и механизм телесной сублимации с большей силой, чем это делает католицизм (или какие угодно другие, радикальные его формы) - такая благодатнейшая почва для буйного цветения чувственных кошмаров и сверх-конкретной работы воображения. А феминизированный писатель-католик - да это же просто идеальный извращенец и греховодник! Мне вспоминается декадент одного поколения с Уайльдом - Эрик Стенбок, с его голубыми цветочками и литературной страстью к хрупким юношам. Как пишет о нём Дэвид Тибет, "Стенбок развивал религиозно-художественную эстетику, основанную на католицизме, опьянении чувств, любви к молодым мужчинам и садомазохистских импульсах".
Герарда преследует и в конце концов приводит к помешательству - или прозрению? - кошмар двойственности женской природы: Мария-спасительница в голубом плаще чередуется со вдовьей паучихой Кристиной, внегендерным монстром, кастрирующим своих любовников.
Андрогинная femme fatale Кристина сексуально привлекает его лишь постольку, поскольку он видит в ней мальчика; но в то же время и женскую власть, поглощающую его собственную натуру - истерическую (что вообще характерологично для людей искусства) и податливую. Она становится для него руководящей нитью судьбы: сводит с юношей, которого тот заприметил на станции метро и с того момента одержимо желал им обладать (идеальная плоть, обожествлённый объект, что в приступе сладострастного ослепления померещился Герарду на кресте вместо Иисуса); она заводит его в лабиринт эроса и танатоса, по которому в изобилии расставлены знаки и предупреждения.
"Когда ты так стоишь... ты напоминаешь мне... красивого мальчика. Стой так..."Режиссёр остроумно прошёлся и по тотальному вуайеризму западной культуры, и по её феминизации вкупе с подсознательной жаждой феминизированного субъекта стать жертвой, пасть под гнётом своих же символических призраков.
Но глаз - это инструмент и нашего (моего, вашего) постыдного и такого сладкого удовольствия : наблюдать за другими - или быть тем, за кем наблюдают, будь то кино, текст или реальность. В этом свете даже забавно, что финальное убийство, завершающее сюжетную конструкцию, совершается именно через глаз - кара за греховные наслаждения? А режиссёр, щедро рассыпая по всей картине зарифмованные детали, под конец насмешливо опрокидывает весь многозначительный символизм - вероятно, плод воспалённого сознания героя и постмодернистской игры творца, для которого нет никаких границ и запретов.