"В плену у смерти"
Перепост из дневника Агунды, девушки, которая три дня находилась в плену у террористов, захвативших школу в Беслане в 2004-м году..
Лежа в больнице, сразу после того как у меня появился ноутбук, я начала записывать свои воспоминания о тех 3 днях, проведенных в заложниках. Спустя 6 лет хочу опубликовать эти записи, которые писала тогда, на свежую голову.
НАЧАЛО. 01.09.2004
С моим городом произошел страшный случай, который разрушил нашу прежнюю жизнь. Название ему - захват террористами школы №1 города Беслана…
Утро. Тепло. Солнечно. 1 сентября. Любимый праздник после дня рождения. Одеваюсь. Белая новая кофточка, черная юбочка, любимые туфли. Мама надела свой любимый бежевый костюм. Позавтракали, собрались, десять минут девятого - выходим. Какая же погода хорошая! Мы идем по залитой солнцем Надтеречной, так солнечно - глаза болят! Что-то никого нет - рано еще. Мы вышли пораньше, чтобы докончить оформление маминого кабинета.
Подходим к школе, людей во дворе мало - человек сорок. Большая часть, наверное, внутри. Все как обычно: ученики стоят кучками по классам и обсуждают моментально закончившиеся каникулы, учителя занимаются почти тем же, кто-то таскает аппаратуру, первоклашки заходят с огромными букетами и шариками в школу.
Мы с Мамой заходим в ее класс. По всей школе пахнет краской: Света и Александр Михайлович не успели все доделать. Еще обвалились потолки в коридоре перед столовой и где-то на втором - Мама рассказывала.
Пока все тихо, никого нет. Мама пишет на доске фразу: «Добро пожаловать в школу!». Я хожу, что-то прибираю. Вышла на улицу - никого из «наших» нет. Конечно, мы уже старшие классы (девятый), грех не опоздать. Полчаса ходила, искала одноклассников, никого не было. Батика встречала с Шалвой. Джульетты Георгиевны еще нет. Вообще никого из наших нет. Выхожу во двор. Ну, вот, стали потихоньку собираться. А вот и Дреева! Она в панике: туфли натерли, нужна вата. Забежали к Маме. Там уже первоклашки сидят за партами, у всех банты, цветы. Все нарядные. Кто-то снимает на камеру своих драгоценных чад, Кто-то делит между детьми шарики, они, по сложившейся традиции, сегодня должны улететь в небо. Я Мадине говорю, что завидую им: «Они такие маленькие и счастливые». Потом вышли во двор, там наши уже построились. Ну, мы рванули к ним. Все стоят, разговаривают, в ожидании начала линейки. Мы с Кристиной и Дзерой обсуждаем Дзерину кофточку…
Тут наш разговор обрывается. Где-то совсем близко раздались выстрелы. Я повернула голову и увидела трех мальчиков бегущих к выходу, а за ними человека в камуфляже и с черной густой бородой. Он бежал за мальчиками и стрелял в воздух. Я подумала: «Кто-то плохо шутит, наверное, розыгрыш или опять какая-то проверка». Эти мысли сразу же пропали, когда со всех сторон началась стрельба и нас погнали в сторону котельной. Мы сбились в кучу. На асфальте валялись потоптанные букеты, туфли, сумки. Мы сидели у стены котельной. Люди паниковали. Они приказали нам молчать и подходить к спортзалу. Люди не подходили к двери спортзала, а просто кинулись туда. В голове почему-то все время вертелось правило, которое нам всегда твердили учителя: «В чрезвычайной ситуации главное - не паниковать». Конечно, это, правда, но не паниковать было невозможно. Это чувство охватывало все тело, весь разум, все сознание. Хотелось бежать куда-то в толпу, подальше, где-нибудь спрятаться, скрыться. Повторяла себе: « Все сейчас кончится, это только сон». Всегда, когда я слышала эти фразы в голливудских фильмах, я смеялась над американцами, но сейчас было совсем не до смеха. Это был не страх, это было желание жить.
Дверь спортзала была закрыта, и тогда Они выбили два окна выходящие в коридор. Все стали запрыгивать через них. Пихались, толкались, старались пролезть. Когда все люди оказались в коридоре, они сказали нам, чтобы мы сели на корточки и молчали. В этой толпе я разглядела Зарину - мою одноклассницу. Я взяла ее за руку. Она очень крепко сжала мою ладонь и попросила, чтобы я не отпускала ее. Странно, я ничем не могла ей помочь, но мне самой эта чья-то рука в моей ладони сильно была нужна. Это какая-то взаимопомощь, поддержка. Очень сильное чувство, которое помогает даже в такой ситуации. Мы держались, мы были рядом, мы были ВМЕСТЕ. Это очень важно.
Мы медленно продвигались к спортзалу. Когда мы в него зашли, я заметила свою близкую подругу - Мадину. Мы с Зайкой продвинулись поближе к ней. Она нас заметила, и нас стало уже трое. Мы сидели на корточках и держали «руки зайчиком», как Они сами говорили. Люди паниковали, мы были в истерике. Чтобы нас успокоить, Они подняли мужчину и пригрозили убить его, если мы не замолчим. Мы старались, но страх и паника брали верх. Раздался выстрел. Они его убили… тут наступила тишина, мертвая, в прямом значении этого слова. Лишь плач и крик детей нарушал ее. Они приказали сначала выбросить все телефоны, а потом и сумки. Они сказали, что расстреляют двадцать человек, если услышат какой-нибудь телефонный звонок. После этого полетело еще около десятка сотовых. Они еще раз пригрозили, сказали, что расстреляют двадцать детей. Учителя уговаривали людей, чтобы они отдали все мобильные. Еще несколько телефонов вылетело из толпы. Некоторую массу людей Они подняли и перегнали в противоположную сторону спортзала. Среди них оказались и мы. К этому времени они уже разложили взрывчатку. Наверное, там было снарядов десять, я так думаю. Все Они делали очень профессионально, как будто всю жизнь занимались Этим.
Все время я думала о Маме. В зале я ее не видела, там было такое количество народа. Все время искала ее глазами, но безуспешно. Но вскоре я услышала голос, самый приятный и любимый голос с детства. Ее Голос. Она просила одного из Них, разрешить ей пойти сесть ко мне. Как бы не было странно, но Они разрешали родственникам вставать и передвигаться, чтобы сидеть рядом. Мама подошла к нам и села. Мы сразу стали расспрашивать ее, что будет, отпустят нас или нет. Всех одолевал страх. Мама говорила очень спокойно, что все будет хорошо, что нас спасут. Хотя я смотрела на нее, и понимала, что даже мама не знает, чем все кончится, но она просто успокаивала нас, как своих учеников, как детей. Дети - мы действительно, тогда были просто испуганными детьми. Подумаешь - девятый класс, но мы все равно ДЕТИ, просто дети. В такой ситуации даже самые взрослые ВЗРОСЛЫЕ, становились капризными детьми. И я их не осуждаю, просто мне кажется нельзя их осуждать. На самом деле, это была далеко не простая ситуация. Психологически тяжелая, было очень трудно держать себя в руках.
Прямо возле нас стояли две шахидки. Они были в парандже, и их не лиц не было видно. Только глаза и ноги. Они были в спортивках и кедах. В одной руке у них были пистолеты, а другую они все время держали на кнопках от поясов. И еще у них был такой взгляд… Ледяной, неживой, способный на все. Именно шахидки вселяли такой страх и ужас. Но самое большое чувство, которое появлялось при виде них, это ненависть.
Еще до Этого, когда я слышала о смертницах, я их ненавидела, они вызывали у меня отвращение, омерзение, ненависть. В моем представлении женщина - это, прежде всего МАТЬ, хранительница домашнего очага, жена. Как ЖЕНЩИНА может убить невинного, беззащитного человека? Женщина создана для того, чтобы любить. А Мужчина для того, чтобы защищать Женщину, детей. Для меня идеал Женщины - это, конечно же, Мама. Она прожила нелегкую жизнь, всегда любила папу и была ему верной, воспитывала нас правильно, а самое главное - смыслом ее жизни была семья и дети.
Шахидки куда-то вышли. А потом, подняли десятерых крупных мужчин и вывели. Нам сказали, чтобы мы не переживали и, что с ними будет все в порядке. Мимо проходил боевик, вдруг он остановился, что-то сказал, потом посмотрел на Мадину, и очень разозлился. Он со словами: «Закрой свой стыд!», кинул ей какой-то пиджак. У нее были голые колени и она, испугавшись, сразу накрылась. После этого мне стало чуть-чуть легче. «Хоть насиловать не будут»,- думала я.
Именно этот боевик, его лицо, было мне очень знакомым. Как будто, я его уже видела в Беслане. Я сказала это Мадинке, и она сказала, что тоже где-то его видела. Может, она ошибалась. Ему было лет 35-38, не больше и у него был огромный шрам на шее. Сначала, он был самым нормальным.
Да, и вообще.… Все Они сначала были «нормальными».
В первый день Они кидали людям листочки, чтобы мы могли обмахиваться, пускали в туалет, раздавали воду. Они назначали некоторых мальчиков, и эти мальчики заходили в туалет, набирали в ведра воду и разносили ее по залу.
Правда, потом люди стали «стали вести себя, как базарные бабки». И Их великодушие куда-то по чуть-чуть стало уходить. Они назначили Злату Сергеевну, она должна была водить детей в туалет, по очереди. Воду уже не раздавали, можно было попить только в туалете.
Время текло очень медленно. Было жарко, ужасно жарко. Мы снимали себя, все, что только можно было снять и остаться в приличном виде. Места было мало, мы сидели на скамейке. Как-то я смогла разорвать на себе колготки. Девочки младших классов мучались в своих синтетических формах.
Мы сидели с Мадинкой и разговаривали. Разговаривали о том, что совсем не верится, что это все происходит с нами, в реальной жизни. Мы находились в недоумении. Было такое чувство, что это происходит в каком-то параллельном мире, не с нами. Было очень странно, что уже о нас знает весь мир. Как бы там не было, но мы держались, вели оптимистические разговоры, шутили. В тот момент как мне кажется, это был самый правильный выход. Лично тогда считала, что не надо плакать, отчаиваться у них на глазах - тем самым доставлять Им удовольствие и показывать Их могущество над нами. Поэтому я и держалась, хотя желания поплакать, почему-то не было.
31.08.2004
Еще вчера мы все приходили в школу, прибирались у мамы в кабинете, там же с Дзеркой рисовали плакат с Буратино и букварем маминым первоклашкам. Потом после работы мы ели обычный для МАДАММ обед: лаваш с майонезом и полутора литровый лимонад за 9 руб. мы все сидели за двумя маленькими партами: я, Батик, Дзера, Мадинка, Алина и мой двоюродный брат Тимур. Все было тихо. Ничто не предвещало приближающуюся трагедию. Мы сидели там часов до четырех - сидели, болтали, прибирали, что-то дорисовывали. Было уже что-то около трех, когда мы собрались по домам.
Мы (МАДАММ) часто собирали такие посиделки, и обычно сидели часов до четырех, до самого закрытия школы. Сидели у мамы ли в тридцать третьем (в собственном кабинете).
Случалось даже такое, что школу закрывали, и мы вылезали из окон. Но всегда нам очень сильно хотелось остаться в школе с ночевкой. Вот такое маленькое МАДАММовское желание.
А Мама часа в два ушла в паспортный стол - делать российское гражданство. А наш паспортный стол почему-то упорно отказывал, естественно, рассчитывая, что мы дадим взятку. Лишь потом один наш знакомый А., работающий в милиции, великодушно согласился сделать то, что по закону сделать был обязан. Как раз первого сентября Мама собиралась идти за своим «красивым» паспортом…
Самый первый взрыв.
Где-то часов в пять раздался какой-то взрыв. Он был в школе, но далеко от спортзала. Спустя несколько минут в главный вход боевики завели одного раненого мужчину из тех, кого выводили. Возле нас сидела Фатима-медсестра, и его подвели к нам. Фатима попросила, чтобы ей разрешили взять медикаменты из кабинета, но Они ее не выпустили. Тогда она нашла какую-ту рубашку, и стала перевязывать его голову и плечо. Кацанова Алана очень сильно ухаживала и помогала. Она все время вытирала раненого тряпкой, давала ему воду, обмахивала бумажками. Мы все находились в каком-то ступоре, а Аланка так помогала. Она молодец. Для меня она героиня. Я очень ей горжусь, а за себя даже стыдно. Он еще долго лежал возле нас, а потом я не знаю, что случилось, но его уже не было. К концу дня чувства голода почти не было, вернее жажда и жара забили его. Было где-то около восьми часов, когда пошел дождь, он стучал крупными каплями по подоконникам. Мы как раз сидели под выбитыми окнами и хватали ртом дождинки - так хотелось пить. Мама накрывала меня и девочек своим пиджаком, а я все время вылезала из-под него - под дождь. Мне было так хорошо, по-моему, самое лучшее воспоминание из этого ада. Люди раскладывали тряпки и вещи на подоконниках, чтобы они намокли. Потом мы обтирались ими. Естественно после дождя стало чуть-чуть прохладнее.
Кстати, ближе к обеду Они пытались установить в зале телевизор (видимо, чтобы развлечь заложников передачами новостей), но у них не получилось, потом Они его унесли. Они рассказывали, что по телевидению передают, что в заложниках 354 человека. Мы находились, как бы это лучше сказать, в негодовании. Мы злились, мы отчаивались, мы ненавидели.
«Маленькое МАДАММовское желание».
Приближалась ночь. Никаких новостей. Хотелось спать, хотелось пить, есть не хотелось совсем. Кто-то еще днем находил шоколадки и раздавал. Мне тоже давали, правда я не ела. Я ее отдала. Зачем есть, если еще сильнее захочется?
В течение дня к нам подсиживались новые люди. Просто возле нас сидела Л.А., и люди думали, что с директором будет безопаснее. А она… Нет, я, конечно, не считаю, что она была в связи с террористами, но просто мы в ней разочаровались, как в учителе, как в Человеке, как в более взрослом человеке. Даже если тебе девяносто лет, то ты не имеешь права засовывать в рот таблетку, когда вокруг тебя дети, падающие в обмороки, просящими глазами смотрят на тебя. Да, что смотрят - подходят, матери просят, а ты говоришь: «Больше нет», досасывая валидол. В такой ситуации не надо быть героем, просто нужно быть Человеком, и даже не с Большой Буквы. Может я не права, но это мои моральные принципы.
Мы в первый день держались, шутили, да и вообще старались не впадать в какую-то панику. Так как Залина - психолог, по ее словам я считала, что будет лучше, если мы не будем особенно зацикливаться на происходящем. Мы шутили, шутили даже «по черному». Да, мы были положительно настроены.
Всю ночь мы спали парами по часу. Пока мы с Мадиной сидели на скамейке, Мама с Зариной спали на полу. Проходил час, и мы менялись. Кто-то спал у кого-то на коленях, на плечах. Все были измучены, было уже не жарко - душно, на руках женщин плакали полусонные детки. Вот в такой, не самой лучшей обстановке и исполнялось наше «маленькое МАДАММовское желание». Лучше бы оно никогда не исполнилось…
День второй, самый длинный.
Проснулись рано, часов в семь. По-прежнему душно. Есть не хочется, только пить. Ужасная жажда. Хочется спать, а с Этими поспишь…Начинают стрелять,
неизвестно почему, видимо показать нашим, что мол, мы здесь, у нас оружие есть, мы страшные, и патронов много, так что не расслабляйтесь. А мы сидим. После каждого выстрела детки начинают плакать. У матерей истерика. Они еще не знают, что сегодня придет добрый дядя Аушев и заберет их (матерей с грудными детьми). А мы останемся, останемся ждать. После ухода Аушева у нас появится надежда, вернее обретет вторую жизнь. Но это все случится вечером.
Вчера Они бегали по залу и кричали: «Никто не выходит на связь! Никому вы не нужны, мы все вместе сдохнем!» И, действительно, ни Дзасохов, ни Зязиков, никто не выходил на связь. После их слов Л.А. сказала: «Тут есть дети Мамсурова, может к нему?» «Кто?» И тут встала Замка и ее брат. Их повели куда-то, видимо в учительскую. Но как их сдала Лидия Александровна, даже мы, дети (подростки) поняли это предательство. Неужели нельзя было промолчать, соврать? Также на вопрос: «Кто у вас завхоз?», она быстренько ответила: «Света, где Света?» Слава Богу, им ничего не сделали, но все же. Можно было сказать: «Она заболела». И никто бы ее не выдал. Так и про Фатиму (медсестру). Хотя не знаю, как бы поступила я, будь на ее месте, ведь на счету стояла не только ее жизнь, но и жизнь тысячи с лишним человек.
К концу первого дня Они с кем-то стали вести переговоры. Выставляли следующие требования:
1. Вывод войск из Чечни;
2. предъявление Рошаля, Путина, Аслаханова, Дзасохова, Зязикова;
3. отделение Чечни от РФ.
После этих требований все взрослые поняли: отсюда живыми мы не выйдем. Выполнить эти требования просто невозможно. А дети наивно говорили: «Ну, пусть они выведут эти войска! Пусть эти пять человек придут! Ну, что им сложно?» Я тоже думала: «Что там такого? Пусть выведут». А Мама сказала, что это невозможно, что войска выводятся годами. Сказала, но для меня все казалось простым. Тогда я еще не знала, что всем до нас по фигу, что мы никому не нужны. Мне казалось, что люди должны быть благородными, что эти пять человек обязательно придут и обменяются собственными жизнями. Наивная была, маленькая, глупенькая. Даже террористы и то были умнее, когда говорили, что мы никому не нужны, что мы все сдохнем, и всем на нас наплевать.
Когда Они вели переговоры, мне послышалось вместо Рошаля «Рушайло». Я еще кому-то сказала: «Зачем им Рушайло, его же Путин давно снял с поста?» А мне сказали, что не Они не Рушайло просят, а Рошаля. Я тогда даже и не знала хорошо, кто он такой. Я слышала, что он детский врач и ездит по миру, помогает, лечит, что-то о нем во время терракта на Дубровке слышала.
Они не разрешают пить воду, ссылаясь на то, что она отравлена. Выпускают в туалет выборочно. Возле выхода в туалет образовалась огромная очередь, которую Они время от времени разгоняли своими криками и угрозами.
Второй день тянулся долго… Очень. Делать было нечего, ноги затекали, хотелось только воды, иногда в туалет. А мы сидели по-прежнему, о чем-то говорили. Настроение еще было ничего, пытались шутить. Иногда раздавался звонок мобильного - маленькой красной раскладушки (конечно, было смешно смотреть на боевика со столь миниатюрным женским мобильником, но тогда мы об этом не думали)… Мелодия “Nokia Tune”. Теперь, когда я слышу этот звук, то внутри сразу возникает чувство тревоги.
Вот и опять кто-то позвонил. Они разговаривали, конечно, на повышенных тонах, иногда даже кричали в трубку, иногда говорили с иронией, наверное, думали, что шутили очень остроумно. Вроде особо матом не ругались или нам не было слышно. Хотя, конечно в плане слышимости мы сидели в удобном месте. По крайней мере, я многое слышала, больше чем другие. Еще рядом были окна, что позволяло нам более-менее нормально дышать, в отличие от других, которые задыхались в центре спортзала. Они так плотно сидели там, и им не хватало воздуха настолько, что люди падали в обмороки уже в конце второго дня.
Мы с Мадиной решила «сесть» в ту самую очередь. Мы проходили мимо Альбины Викторовны. На ее коленях лежала девочка-пятиклассница, у которой уже почти не было сил, а А.В. гладила ее по голове, отвечала на ее вопросы и успокаивала. Заметив нас, она сказала «Ой, вы здесь, девочки мои? С вами все в порядке? Ну, хорошо. Все будет хорошо». А я была так рада ее видеть. Как будто не видела родного человека несколько лет. У нас с Мадишкой настроение поднялось.
Еще в этой очереди мы встретили Дзерочку. Спросили, где она сидит. Мадишка пыталась ее переманить в нашу сторону уговорами, что там почти все «наши». Но Дзера сказала, что сидит там с Зариной В. и не пошла.
Но выйти в туалет нам с Мадишкой так и не удалось - Они опять разогнали очередь.
Утром я удивилась одной вещи. Я сидела очень близко к той линии, где были развернуты снаряды и где могли проходить люди, поэтому хорошо слышала боевиков когда они вели переговоры по телефону или обращались к нам, говоря что-то мерзкое типа ‘Вас нникто не спасет, мы все сдохнем’ или когда просили о дисциплине: ‘Руки зайчиком!’. От этой фразы передергивает до сих пор, до сих пор везде бродят картинки из видео, где заложники сидят ‘зайчиками’. Очень руки затекают, кстати.
Утром мимо нас прошел один из Них со стопкой газет. Я почувствовала запах свежей бумаги и начала думать о том, откуда газеты взялись у них. То же самое я задавала себе, когда один террорист проходил мимо с канистрой воды, хотя они грозились, что вода в водопроводе отравлена. А день все тянулся… Никакого движения, никаких новостей. Сил на шутки и вообще приподнятое настроение оставалось все меньше, но несмотря на это, мы продолжали держаться. В туалет не выпускали, воду не разносили с начала захвата. Становилось тяжело. Внезапно боевики воодушевились и стали вести себя более активно. Подняли Л.А. и пошли с ней куда-то… Через некоторое время она вернулась с одним мужчиной в камуфляжной шинели. Я его совсем не знала, видела впервые. Л.А. что-то сказала, потом начал говорить он. Я не слышала их речи, потому что они стояли у выхода, но когда они замолчали, заложники стали улыбаться и хлопать, кто-то плакал. Я подумала, что людям уже психологически очень тяжело. Некоторых Мам поднимали с детьми. Потом по слухам толпы, мы узнали что их вывел этот дядька, Аушев. Не знаю, для чего именно и из каких целей он это сделал, но благодарна ему, он спас многих… До вывода, еще в первый день ходили женщины и записывали сколько детей и сколько кому лет, тем самым давали надежду на освобождение. Вообще, даже сидя в зале, слухи разносились мгновенно. Сколько раз люди говорили между собой о том, что ‘Вот через час (два часа, вечером, завтра в 11) начнут выпускать детей, оставят взрослых’… Видимо с надеждой было легче.
После ухода Аушева атмосфера в зале стала как-то полегче. По-прежнему было очень жарко и душно. Днем одному пожилому мужчине в зале стало плохо. Рядом с ним все это время сидела очень красивая женщина в черном платье с кружевами, она обратилась к одному из боевиков с просьбой о помощи, лекарствах, на что он, со своим диким вайнахским акцентом отвечал: ‘Мы ничего вам не дадим’, ‘Пусть умирает’. Женщина стала ругаться и кричать, что вывело боевика и заставило его поставить дуло автомата перед лицом этой женщины. Она его не боялась, говорила что-то типа ‘Стреляй’. Подбежала Лидушка, начала кричать Им: ‘Мальчики не надо, пожалейте ее, она и так вдова’. У этой женщигы было красивое, сильное лицо, с будто вырезанными чертами. После этого она еще будет лежать в ЦИТО, в Москве , с травмой черепа и височной кости.
Около часов 9-10 в террористах снова проснулись человеческие качества и они сказали нам, чтобы пожилые люди, учителя по желанию вставали и перемещались в тренажерный зал. Мы поднялись и пошли туда. Там было довольно прохладно, до этого момента и никогда не была там. Мы сели. Практически на голый бетонный пол… Ходов оставил нас и вышел в спортзал. В тренажерном зале дежурил тероррист, который был одним из нескольких оставшихся ко второму дню в маске. Глаза его были хорошо видны и почему-то казались нам не такими страшными, хоть под левым глазом был огромный синяк. При этом он приподнимал свою маску и заметить бороду мы тоже не могли. Он стал нас запускать в душевые по очереди. Это было очень кстати, потому что силы были на исходе, очень хотелось в туалет, но мы терпели весь день. Я зашла в душевую с Мадиной и ее братом Дзамбиком, на полу были разбитые стекла, поэтому я решила взять босого и раздетого Дзамбика на руки, он был очень худым и невысоким мальчиком. С плакатов, висящих на стене нам улыбались спортсмены: боксеры, баскетболисты и бодибилдеры. Пока Мади была в ‘туалете’ я отвлекала Дзамбика разговорами о футболе - это его страсть. Потом пошла сама и наконец пила воду. Ничего вкуснее, приятнее, сытнее этой воды я не пробовала в своей жизни. И мне тогда было совершенно все равно, отравлена она или нет. Мы вернулись, потому что этот молодой террорист подгонял всех быстрее, ‘чтобы все успели зайти’ и, видимо, боялся возвращения Ходова. Но он все-таки успел заметить то, что залоЖники были в душевой и орал на этого парня… Мы легли спать. Мама положила рядом Дзамбика - он был ее учеником, одним из любимых, а я легла рядом с ним, при этом стараясь обнять маму, потому что он был совсем раздетым, еще у него были проблемы с почками, а мы таким способом старались его греть. К автоматным очередям и вообще перестрелкам мы привыкли, поэтому легко и быстро заснули под пулевую ‘музыку’.
ДЕНЬ ТРЕТИЙ
Скажу честно - третий день писала не по “горячим следам”. Он был слишком запоминающимся и слишком долго воспоминания о нем приносили мне боль, чтобы я могла их записать. Я никак не могла его закончить. Потому что не могу прожить его до конца.
Развязка.
Проснулись очень рано. Где-то в начале шестого, потому что тогда еще не рассвело, когда нас переводили обратно в спортзал. Наши места
под окнами на скамейках были заняты и в итоге мы оказались между кольцом и центром спортзала.
Время тянулось очень медленно, ползло. Какое-то время мы еще спали. Жажда убивала. И бессилие, не хотелось даже двигаться. Я видела у некоторых людей баклажки с желтой жидкостью, сначала я не поняла, что это была моча. Все это время с Зариной был ее двоюродный брат, первоклассник, она очень боялась за него. На третий день он был совсем слабым, и все время просил воды. Тогда она взяла откуда-то мочу в какой-то сломанной дешевой шкатулке и давала ему немного, обтирая ее же его и свое лицо. Я не смогла преодолеть свою брезгливость или моя жажда была не такой сильной, чтобы выпить это. Зарина лишь протирала мне лицо и губы. Это не было так мерзко на тот момент, нет. Рядом сидел мальчик из параллельного класса и явно уже был не в себе. Просил у нас наши номера телефона, обязательно хотел их запомнить и набрать, когда мы выйдем оттуда. А когда увидел сосуд с мочой, стал швырять его и кричать нам чтобы мы не пили «это масло». Дико хотелось спать. Я уже мечтала не столько об освобождении, сколько о смерти, потому что это казалось более вероятным исходом. А хотели в третий день мы только одного - конца. Любого конца, лишь бы все это кончилось.
В бессилии и желании уснуть я валилась на пол, но боевики заявили, что будут расстреливать всех, кто теряет сознание. Тогда Мама сказала: “Надо подняться”. Мы с Зариной прислонились друг к другу спинами, так и сидели, потому что сил совсем не осталось, сама мама была уже очень-очень слабая. Зарина спросила меня который час. Все это время на мне были любимые красно-коричневые часы ‘Swatch’, которые мне подарила сестра, поэтому я все 3 дня могла ориентироваться во времени. На тот момент было без малого час дня, где-то без 10-5 минут. Потом раздался телефонный звонок. Время от времени боевикам звонили, и они все (как нам казалось, наверное) пересказывали заложникам. “Из Чечни выводят войска, - сказали они. - Если эта информация подтвердится, мы начнем вас понемногу выпускать”. И тут мне первый раз за все эти три дня захотелось заплакать, потому что появилась надежда, что мы вырвемся оттуда. А потом…. Я просто потеряла сознание, а когда очнулась, надо мной горела крыша, все падало, кругом лежали люди. И первое, что я увидела, когда я поднялась - горящий и обожженный труп одного из террористов на стуле, под разорвавшимся снарядом, которого заливал ведром с водой другой боевик. Они стали кричать о том, чтобы живые поднимались и выходили из спортзала в коридор. Не знаю почему, но мы с Мамой встали и пошли. Я успела заметить небольшую разорванную ямочку на левой руке и мысленно успокоилась, что других ран нет. У Мамы же в правой лопатке было маленькое и узенькое отверстие. По пути к выходу я пыталась идти осторожно, везде лежали тела, фрагменты потолка, дымящиеся деревянные брусья. У самой двери я увидела то, что до сих крутится у меня в голове, когда я думаю о теракте… Я увидела тело маленькой и худой девочки, а когда посмотрела выше шеи, поняла, что просто не вижу верхней половины черепа, какое-то бело-красное месиво над красивым, но мертвым личиком. Это был самый страшный и жуткий момент, наверное, тогда ко мне пришло осознание того, что это все реально.
Боевики вывели нас из спортзала в столовую. Там заложники могли выпить воды из бочек, какие-то дети жадно ели печенья. Недалеко от меня стоял мужчина с мальчиком на руках. Мальчик был все еще одет в брюки и белую майку, в центре которой был большой красный кровавый круг. Он плохо дышал, вернее, его дыхание больше походило на хрипы странного животного. Мама спросила меня: «Это, что, мой Вовка?». Я его вроде узнала, но тогда не могла быть уверенной ни в чем, как будто мои зрение, восприятие и психика играли со мной. А к маме привязалась одна девочка лет 8 в столовой и говорила: «Галина Хаджиевна, я вас знаю. Вы меня заберете к себе жить? Моя мама и сестра умерли. Точно, у нее кровь изо рта шла. Я хочу с вами жить, я сама одеваться умею и купаться, хорошо?». Мама только кивала в ответ, успокаивала ее и держала рядом.
Потом Они заставили заложников выставить в окна (а в столовой они были еще и прикрыты решетками) детей, чтобы те махали солдатам тряпками и кричали, что тут заложники, чтобы наши не стреляли. Женщины не захотели ставить детей и встали на подоконники сами. Все снова лежали на полу (меня тогда чуть не задавили, мама помогла выбраться из-под груды тел). Потом раздался новый взрыв, очень сильный по своей мощи. Я смотрела в тот момент в потолок и горячая плотная взрывная волна окатила меня с головы до ног. Я подумала: «Вот и конец. На этот раз я точно умерла».
Я очнулась. Кисть уже висела, кровью были залиты мои любимые “Swatch”. Я посмотрела на ногу и увидела, что сквозь рану ниже колена я вижу что-то белое блестящее, похожее на кость. Мне было совершенно не больно, просто тяжело поднимать руку и ногу. Мама лежала рядом. “Нога, - сказала она. - Уходи”. никогда не смогу простить себе то, что послушала ее, развернулась и пошла. Не знаю, что это было. Откуда это предательство.
Я поползла на четвереньках к выбитому окну. Возле окна стояли какие-то печки, я добралась до подоконника. На одной из этих печек лежали два трупика раздетых истощенных мальчиков. Они были похожи как братья. Их глаза… Видимо, их выставляли в окно с тряпками. Или дети просто хотели вырваться.
До улицы мне оставалось одно движение, когда моя нога провалилась в щель. Я уже ногу почти не чувствовала, не могла ее найти, все тянула ее, тянула, и ничего у меня не получалось. Внизу меня уже ждали, и наши ополченцы, и военные. Они кричали мне: “Давай, золотце, давай, солнышко!” А я не могла. От этого чувства бессилия и безнадежности я стала плакать. Первый раз за 3 дня я плакала. Но потом как-то собралась и освободила ногу. Меня подхватили, положили на носилки, понесли через какие-то дворы, закинули в пазик и повезли куда-то. Моя правая ступня всю дорогу как-то странно качалась. В пазике со мной лежала женщина, которая сначала жадно пила воду. А мне было все равно. Сил радоваться уже не было…
Потом меня найдут родные; потом меня отвезут во владикавказскую больницу, где я буду лежать в одной операционной с моей мамой, но узнаю об этом только потом; потом я буду бороться со своим сознанием, чтобы ему не казалось, что я все еще в заложниках; потом я буду читать смс сестры и случайно прочту соболезнования о моей Маме; потом по телефону мне скажут, что буквы Д в МАДАММ больше нет - Дзерочка погибла; что Арсена нет в живых; что Аланка - моя героиня всех этих трех дней, погибла; что Сабину похоронили в закрытом гробу после экспертизы; что Альбина Викторовна выводила детей; что самые благородные и сильные умерли, сгорели, истекли кровью… И много разных «потом». До сих пор умирают из-за последствий теракта. До сих пор люди проживают эти события снова и снова. Я вам не рассказала и половины, наверное. Память - удивительная штука: стремится забыть все плохое, страшное, больное.
Каждый день - новое «потом». Я не знаю, что надо сделать, чтобы такого больше не повторилось. Или чего-то другого, ужасного. Я рассказываю вам свою историю. Все, что произошло - произошло в моей любимой школе, с моими близкими и любимыми мне людьми, и я считаю, что имею право на то, чтобы рассказать о своей боли вам. То, что я тогда называла жизнью - у меня отняли. У кого-то отняли даже право на жизнь. Над многими издеваются до сих пор, делая их еще большими калеками.
Бесланчане стремятся распространить правду. Но это у нас плохо получается. Расследование идет уже 6 лет и не сдвигается с мертвой точки. Все вопросы, которые у нас имелись тогда, остаются и по сей день. Это - моя правда, может местами слишком откровенная, иногда даже жестокая и тошнотворная.
agunya.livejournal.com/