Грэм Грин про новую Маскву
кусочек из романа Комедианты. Смит приехал на Гаити строить вегетарианский центр. Министр ему предлагает купить участок в новой столице Гаити, строящейся по указаниям славного дока Дювалье.
На следующий день мы отправились в Дювальевиль - мистер Смит, я и
министр; за рулем сидел тонтон-макут - может быть, он должен был нас
охранять, может быть, за нами шпионить, а может быть, помогать нам
пробираться через заставы; это была дорога на север, по которой, как
надеялось большинство жителей Порт-о-Пренса, в один прекрасный день придут
танки из Санто-Доминго. И я подумал: что толку тогда будет от трех
захудалых милиционеров у дорожной заставы?
На р
ынок в столицу направлялись сотни женщин, они сидели, свесив ноги, на своих bourriques [осликах (фр.)] и смотрели по сторонам на поля, не обращая на нас никакого внимания: для них мы не существовали. Проносились автобусы, выкрашенные красными, желтыми и голубыми полосами. В стране могло не хватать еды, но зато красок было хоть отбавляй. Склоны гор одевали темно-синие тени, море отсвечивало золотом и зеленью. Зелень была повсюду, все ее оттенки: ядовитая бутылочная зелень сизаля, пересеченная черными полосами; бледная зелень банановых деревьев, желтевших на макушке под цвет песка на кромке тихого зеленого моря. В стране буйствовали краски. По скверной дороге на бешеной скорости промчалась большая американская машина, обдав нас пылью, - и только пыль была бесцветной. Министр вытащил ярко-красный носовой платок и протер глаза. - Salauds! - воскликнул он. Мистер Смит пригнулся к моему уху и прошептал: - Вы видели, кто проехал? - Нет. - По-моему, один из них был мистер Джонс. Но я мог и ошибиться. Они ехали так быстро. - Ну, это маловероятно, - сказал я. На плоской неприглядной равнине между горами и морем построили несколько белых однокомнатных коробок, цементированную спортивную площадку и огромную арену для петушиных боев - рядом с маленькими домишками она выглядела почти так же величественно, как Колизей. Все это было расположено во впадине, наполненной пылью, которая, когда мы вышли из машины, вихрем закружилась вокруг нас, поднятая порывом ветра, предвещавшим грозу; вечером пыль снова превратится в грязь. И, стоя в этой цементной пустыне, я удивлялся, откуда могли тут взяться кирпичи для гроба доктора Филипо. - Это что, античный театр? - с интересом спросил мистер Смит. - Нет. Здесь убивают петухов. Рот у мистера Смита страдальчески передернулся, но он поборол свое чувство: ведь оно было бы тоже своего рода осуждением. - Что-то здесь не видно людей, - сказал он. Министр социального благоденствия с гордостью ответил: - На этом месте проживало несколько сот человек. Ютились в убогих землянках. Необходимо было расчистить площадку. Это была операция крупного масштаба. - Куда же они переселились? - Некоторые, наверно, ушли в город. Другие - в горы. К своей родне. - А они вернутся, когда город будет построен? - Да видите ли, мы хотим поселить здесь людей поприличнее. По ту сторону арены для петушиных боев стояли четыре дома с опущенными, как у мертвых бабочек, крыльями; они напоминали дома Бразилиа, если их разглядывать в перевернутый бинокль. - А кто будет жить там? - спросил мистер Смит. - Это дома для туристов. - Для туристов? - переспросил мистер Смит. Даже моря отсюда не было видно; кругом не было ничего, кроме гигантской арены для петушиных боев, цементной площадки, пыли и каменистого склона. У одной из белых коробок сидел на стуле седой негр; вывеска над его головой сообщала, что он - мировой судья. Это было единственное тут человеческое существо; наверно, он обладал немалыми связями, чтобы так быстро здесь обосноваться. Нигде не было и признака рабочих, хотя на цементной площадке стоял бульдозер без одного колеса. - Ну да, для посетителей, которые приезжают осматривать Дювальевиль, - разъяснил министр. Он подвел нас поближе к одному из четырех домов, который ничем не отличался от прочих коробок, если не считать бесполезных крыльев - я представил себе, как они отвалятся в сезон проливных дождей. - Один из этих домов - их проектировал наш лучший архитектор - вполне подойдет для вашего центра. И вам не придется начинать на голом месте. - Мне казалось, что помещение должно быть побольше. - А вы можете взять все четыре дома. - Куда же тогда денутся ваши туристы? - спросил я. - Мы построим другие дома вон там, - ответил он, махнув рукой в сторону иссохшей, невзрачной равнины. - Глуховатое место, - мягко заметил мистер Смит. - Мы поселим здесь пять тысяч человек. Для начала. - Где они будут работать? - Мы перебазируем сюда промышленность. Наше правительство стоит за децентрализацию промышленности. - А где же будет собор? - Вон там, за бульдозером. Из-за угла большой арены выползло, раскачиваясь, еще одно человеческое существо. Мировой судья, как видно, был не единственным обитателем нового города. Город имел уже и своего нищего. Он, верно, спал на солнышке, пока его не разбудили наши голоса. А может, ему померещилось, что мечта архитектора сбылась и в Дювальевиль нагрянули туристы. У него были очень длинные руки, но зато не было ног, и он приближался к нам рывками, как игрушечная лошадь-качалка. Увидев нашего водителя, его темные очки, револьвер, он замер на месте, потом что-то монотонно забормотал, вытащил из-под дырявой, как сито, рубахи маленькую деревянную статуэтку и протянул нам. - Значит, здесь уже есть и нищие, - сказал я. - Это не нищий, - объяснил министр, - это скульптор. Он что-то сказал тонтон-макуту, тот пошел и принес статуэтку; это была фигурка полуголой девушки, ничем не отличавшаяся от десятков таких же фигурок в сирийских лавках, где они дожидались легковерных туристов, которые больше не приезжали. - Позвольте преподнести вам подарок, - сказал министр, вручая статуэтку мистеру Смиту; тот смутился. - Образец гаитянского искусства. - Я должен с ним расплатиться, - сказал мистер Смит. - В этом нет никакой необходимости. О нем заботится правительство. Министр повернул назад к машине, поддерживая мистера Смита под локоть, чтобы тот не оступился на разрытой площадке. Нищий раскачивался взад и вперед, издавая звуки, полные горечи и отчаяния. Слов нельзя было разобрать; кажется, у него была повреждена верхняя челюсть. - Что он говорит? - спросил мистер Смит. Министр сделал вид, что не слышит. - Со временем, - сказал он, - мы здесь воздвигнем настоящий дворец искусств, где художники смогут жить, созерцая природу и черпая в ней вдохновение. Гаитянское искусство славится во всем мире. Многие американцы коллекционируют наши картины, кое-какие из них даже выставлены в Музее современного искусства в Нью-Йорке. Мистер Смит сказал: - Что бы вы ни говорили, я заплачу этому человеку. Он стряхнул с себя руку министра социального благоденствия, побежал обратно к калеке, вытащил пачку долларовых бумажек и протянул ему. Калека смотрел на него со страхом и недоверием. Наш шофер двинулся было, чтобы вмешаться, но я преградил ему дорогу. Мистер Смит нагнулся к калеке и всунул деньги ему в руку. Нищий с огромным трудом закачался назад к арене. Может, у него там была какая-нибудь дыра, где он мог спрятать деньги... Лицо шофера исказилось от бешенства - будто его ограбили. По-моему, он собирался вытащить револьвер (пальцы у него так и дернулись к поясу) и прикончить хотя бы одного художника, но мистер Смит возвращался, заслоняя ему мишень. - Ну, вот, теперь он не прогадал, - с удовлетворением улыбнулся мистер Смит. Мировой судья привстал около своей коробки, наблюдая за сделкой, - теперь, когда он поднялся на ноги, видно было, какой это гигант. Он прикрыл рукой глаза от яркого солнца. Мы заняли места в машине, и на мгновение воцарилось молчание. Потом министр спросил: - Куда бы вы хотели поехать еще? - Домой, - лаконично ответил мистер Смит. - Я могу показать вам участок, который мы наметили для колледжа. - На сегодня достаточно, - сказал мистер Смит. - Если вы не возражаете, я хотел бы поехать домой. Я оглянулся. Мировой судья огромными прыжками мчался через спортивную площадку, а калека, отчаянно раскачиваясь, уходил от него к петушиной арене; он напомнил мне краба, удирающего в свою нору. Ему оставалось всего каких-нибудь двадцать шагов, но дело его было гиблое. Когда минуту спустя я оглянулся, Дювальевиль скрылся в облаке пыли, поднятом нашей машиной. Я ничего не сказал мистеру Смиту, он благодушно улыбался, совершив доброе дело; по-моему, он уже предвкушал, как расскажет эту историю миссис Смит - историю, которой она вместе с ним порадуется. Когда проехали несколько миль, министр заметил: - Туристский участок, конечно, находится и в ведении министра общественных работ; придется также посоветоваться с министром по делам туризма, но он мой личный друг. Если бы вы договорились со мной, я позаботился бы, чтобы и остальные были удовлетворены. - В каком смысле "удовлетворены"? - спросил мистер Смит. Не так уж он был прост: хотя его веру и не поколебали нищие на почтамте, город Дювальевиль, по-моему, раскрыл ему глаза. - Вы же вряд ли пожелаете участвовать в бесконечных совещаниях, - продолжал министр, доставая коробку сигар из-за спинки сиденья. - А я изложу вашу точку зрения моим коллегам. Возьмите, профессор, парочку сигар. - Благодарю вас, я не курю. Водитель курил. Увидев эту сцену в зеркальце, он перегнулся назад и перехватил две сигары. Одну он закурил, другую сунул в карман рубашки. - Мою точку зрения? - сказал мистер Смит. - Что ж, если угодно, я ее изложу. Я не думаю, что ваш Дювальевиль станет подлинным центром прогресса. Он слишком далеко расположен. - Вы бы предпочли участок в столице? - Я начинаю подумывать о пересмотре всего проекта вообще, - сказал мистер Смит так решительно, что даже министр смущенно замолчал.
На следующий день мы отправились в Дювальевиль - мистер Смит, я и
министр; за рулем сидел тонтон-макут - может быть, он должен был нас
охранять, может быть, за нами шпионить, а может быть, помогать нам
пробираться через заставы; это была дорога на север, по которой, как
надеялось большинство жителей Порт-о-Пренса, в один прекрасный день придут
танки из Санто-Доминго. И я подумал: что толку тогда будет от трех
захудалых милиционеров у дорожной заставы?
На р
ынок в столицу направлялись сотни женщин, они сидели, свесив ноги, на своих bourriques [осликах (фр.)] и смотрели по сторонам на поля, не обращая на нас никакого внимания: для них мы не существовали. Проносились автобусы, выкрашенные красными, желтыми и голубыми полосами. В стране могло не хватать еды, но зато красок было хоть отбавляй. Склоны гор одевали темно-синие тени, море отсвечивало золотом и зеленью. Зелень была повсюду, все ее оттенки: ядовитая бутылочная зелень сизаля, пересеченная черными полосами; бледная зелень банановых деревьев, желтевших на макушке под цвет песка на кромке тихого зеленого моря. В стране буйствовали краски. По скверной дороге на бешеной скорости промчалась большая американская машина, обдав нас пылью, - и только пыль была бесцветной. Министр вытащил ярко-красный носовой платок и протер глаза. - Salauds! - воскликнул он. Мистер Смит пригнулся к моему уху и прошептал: - Вы видели, кто проехал? - Нет. - По-моему, один из них был мистер Джонс. Но я мог и ошибиться. Они ехали так быстро. - Ну, это маловероятно, - сказал я. На плоской неприглядной равнине между горами и морем построили несколько белых однокомнатных коробок, цементированную спортивную площадку и огромную арену для петушиных боев - рядом с маленькими домишками она выглядела почти так же величественно, как Колизей. Все это было расположено во впадине, наполненной пылью, которая, когда мы вышли из машины, вихрем закружилась вокруг нас, поднятая порывом ветра, предвещавшим грозу; вечером пыль снова превратится в грязь. И, стоя в этой цементной пустыне, я удивлялся, откуда могли тут взяться кирпичи для гроба доктора Филипо. - Это что, античный театр? - с интересом спросил мистер Смит. - Нет. Здесь убивают петухов. Рот у мистера Смита страдальчески передернулся, но он поборол свое чувство: ведь оно было бы тоже своего рода осуждением. - Что-то здесь не видно людей, - сказал он. Министр социального благоденствия с гордостью ответил: - На этом месте проживало несколько сот человек. Ютились в убогих землянках. Необходимо было расчистить площадку. Это была операция крупного масштаба. - Куда же они переселились? - Некоторые, наверно, ушли в город. Другие - в горы. К своей родне. - А они вернутся, когда город будет построен? - Да видите ли, мы хотим поселить здесь людей поприличнее. По ту сторону арены для петушиных боев стояли четыре дома с опущенными, как у мертвых бабочек, крыльями; они напоминали дома Бразилиа, если их разглядывать в перевернутый бинокль. - А кто будет жить там? - спросил мистер Смит. - Это дома для туристов. - Для туристов? - переспросил мистер Смит. Даже моря отсюда не было видно; кругом не было ничего, кроме гигантской арены для петушиных боев, цементной площадки, пыли и каменистого склона. У одной из белых коробок сидел на стуле седой негр; вывеска над его головой сообщала, что он - мировой судья. Это было единственное тут человеческое существо; наверно, он обладал немалыми связями, чтобы так быстро здесь обосноваться. Нигде не было и признака рабочих, хотя на цементной площадке стоял бульдозер без одного колеса. - Ну да, для посетителей, которые приезжают осматривать Дювальевиль, - разъяснил министр. Он подвел нас поближе к одному из четырех домов, который ничем не отличался от прочих коробок, если не считать бесполезных крыльев - я представил себе, как они отвалятся в сезон проливных дождей. - Один из этих домов - их проектировал наш лучший архитектор - вполне подойдет для вашего центра. И вам не придется начинать на голом месте. - Мне казалось, что помещение должно быть побольше. - А вы можете взять все четыре дома. - Куда же тогда денутся ваши туристы? - спросил я. - Мы построим другие дома вон там, - ответил он, махнув рукой в сторону иссохшей, невзрачной равнины. - Глуховатое место, - мягко заметил мистер Смит. - Мы поселим здесь пять тысяч человек. Для начала. - Где они будут работать? - Мы перебазируем сюда промышленность. Наше правительство стоит за децентрализацию промышленности. - А где же будет собор? - Вон там, за бульдозером. Из-за угла большой арены выползло, раскачиваясь, еще одно человеческое существо. Мировой судья, как видно, был не единственным обитателем нового города. Город имел уже и своего нищего. Он, верно, спал на солнышке, пока его не разбудили наши голоса. А может, ему померещилось, что мечта архитектора сбылась и в Дювальевиль нагрянули туристы. У него были очень длинные руки, но зато не было ног, и он приближался к нам рывками, как игрушечная лошадь-качалка. Увидев нашего водителя, его темные очки, револьвер, он замер на месте, потом что-то монотонно забормотал, вытащил из-под дырявой, как сито, рубахи маленькую деревянную статуэтку и протянул нам. - Значит, здесь уже есть и нищие, - сказал я. - Это не нищий, - объяснил министр, - это скульптор. Он что-то сказал тонтон-макуту, тот пошел и принес статуэтку; это была фигурка полуголой девушки, ничем не отличавшаяся от десятков таких же фигурок в сирийских лавках, где они дожидались легковерных туристов, которые больше не приезжали. - Позвольте преподнести вам подарок, - сказал министр, вручая статуэтку мистеру Смиту; тот смутился. - Образец гаитянского искусства. - Я должен с ним расплатиться, - сказал мистер Смит. - В этом нет никакой необходимости. О нем заботится правительство. Министр повернул назад к машине, поддерживая мистера Смита под локоть, чтобы тот не оступился на разрытой площадке. Нищий раскачивался взад и вперед, издавая звуки, полные горечи и отчаяния. Слов нельзя было разобрать; кажется, у него была повреждена верхняя челюсть. - Что он говорит? - спросил мистер Смит. Министр сделал вид, что не слышит. - Со временем, - сказал он, - мы здесь воздвигнем настоящий дворец искусств, где художники смогут жить, созерцая природу и черпая в ней вдохновение. Гаитянское искусство славится во всем мире. Многие американцы коллекционируют наши картины, кое-какие из них даже выставлены в Музее современного искусства в Нью-Йорке. Мистер Смит сказал: - Что бы вы ни говорили, я заплачу этому человеку. Он стряхнул с себя руку министра социального благоденствия, побежал обратно к калеке, вытащил пачку долларовых бумажек и протянул ему. Калека смотрел на него со страхом и недоверием. Наш шофер двинулся было, чтобы вмешаться, но я преградил ему дорогу. Мистер Смит нагнулся к калеке и всунул деньги ему в руку. Нищий с огромным трудом закачался назад к арене. Может, у него там была какая-нибудь дыра, где он мог спрятать деньги... Лицо шофера исказилось от бешенства - будто его ограбили. По-моему, он собирался вытащить револьвер (пальцы у него так и дернулись к поясу) и прикончить хотя бы одного художника, но мистер Смит возвращался, заслоняя ему мишень. - Ну, вот, теперь он не прогадал, - с удовлетворением улыбнулся мистер Смит. Мировой судья привстал около своей коробки, наблюдая за сделкой, - теперь, когда он поднялся на ноги, видно было, какой это гигант. Он прикрыл рукой глаза от яркого солнца. Мы заняли места в машине, и на мгновение воцарилось молчание. Потом министр спросил: - Куда бы вы хотели поехать еще? - Домой, - лаконично ответил мистер Смит. - Я могу показать вам участок, который мы наметили для колледжа. - На сегодня достаточно, - сказал мистер Смит. - Если вы не возражаете, я хотел бы поехать домой. Я оглянулся. Мировой судья огромными прыжками мчался через спортивную площадку, а калека, отчаянно раскачиваясь, уходил от него к петушиной арене; он напомнил мне краба, удирающего в свою нору. Ему оставалось всего каких-нибудь двадцать шагов, но дело его было гиблое. Когда минуту спустя я оглянулся, Дювальевиль скрылся в облаке пыли, поднятом нашей машиной. Я ничего не сказал мистеру Смиту, он благодушно улыбался, совершив доброе дело; по-моему, он уже предвкушал, как расскажет эту историю миссис Смит - историю, которой она вместе с ним порадуется. Когда проехали несколько миль, министр заметил: - Туристский участок, конечно, находится и в ведении министра общественных работ; придется также посоветоваться с министром по делам туризма, но он мой личный друг. Если бы вы договорились со мной, я позаботился бы, чтобы и остальные были удовлетворены. - В каком смысле "удовлетворены"? - спросил мистер Смит. Не так уж он был прост: хотя его веру и не поколебали нищие на почтамте, город Дювальевиль, по-моему, раскрыл ему глаза. - Вы же вряд ли пожелаете участвовать в бесконечных совещаниях, - продолжал министр, доставая коробку сигар из-за спинки сиденья. - А я изложу вашу точку зрения моим коллегам. Возьмите, профессор, парочку сигар. - Благодарю вас, я не курю. Водитель курил. Увидев эту сцену в зеркальце, он перегнулся назад и перехватил две сигары. Одну он закурил, другую сунул в карман рубашки. - Мою точку зрения? - сказал мистер Смит. - Что ж, если угодно, я ее изложу. Я не думаю, что ваш Дювальевиль станет подлинным центром прогресса. Он слишком далеко расположен. - Вы бы предпочли участок в столице? - Я начинаю подумывать о пересмотре всего проекта вообще, - сказал мистер Смит так решительно, что даже министр смущенно замолчал.