этос и политическое в модели Шмитта
между прочим: Шмитт лишает политику этоса вообще.
Хотя вот непонятно: а как определяются друзья, если вне этоса?
это как с естествознанием: этос политики - когда отмысливаешь все "внешнее", всякие "сантименты" и "романтику" и остается только соотнесение тел. Дружба - видимо, в смысле досократиков, как избирательное сродство, не более того, функциональноеа не сентиментальное, сила, в смысле Ницше (падающего подтолкни и все такое).
Примысливание сентиментального к дружбе, еще внешнего ей этоса - сразу замутняет политическое отношение, размазывает его и делает опасным.
Опасным в силу отсутствия фокализации. Господин политического, суверен, перестает быть точкой, и дробится на множество мелких суверенчиков.
Вот тогда и возникает советская модель аппаратного политического, где кому быть или не быть евреем, решает бесконечное количество народа.
"Чем белее, тем бесчеловечней" - нечеловеческое, отделенное в одной точке, вынесенное в одну фигуру, исключительно решающую, кто здесь еврей - в такой системе мира кажется куда безопасней.
этос - как сугубое приложение сил жестокости, убивают не из удовольствия, а потому, что так целесообразно в данном раскладе.
Тогда все силы жестокости оттянуты в особое пространство? Зло лишено возможности размещения в банальном?
Едва ли.
Мы видели, что банальность зла - отсутствие мышления как элемента политического. Т.е. решают не здесь, всегда не здесь. Где-то наверху. В этом суть этоса тоталитаризма. не бывает виноватых, и даже суверен кивнет на более высокую инстанцию.
да, лучше иметь дело с тигром, чем с кровопийцей по идейным соображениям. Но никогда идейных соображений не отмыслить от политического.
Возьмем совсем другой пример: наука. Патос Сокала и Брикмана - банализация научных сил, разжижение научного этоса. Чистые бесчеловеченые силы науки, мыслимой только технически, куда здоровее всей этой мутной терминологической возни гуманитариев, заигрывающих с наукой.
Но: это перевернутое отношение. Чистая наука для себя - тот самый тигр. Его этос - постав, гештель. Воля к власти в ницшеанском смысле. Те, кто используют язык науки всуе - придают науке этос, соразмерный человеческому присутствию.
Вывод: чистые силы политики точно также фюсисиальны, как и силы науки. не там Этос. Этос - когда возникает цезура или сознание, когда в логосе появляется заглавная буква или запятая. То ти ен ейнай.
Шмитт, кажется, выходит из затруднения через левиафана как смертного бога. Или катехона.
Но на деле в этой модели катехон - каждый, кто готов принять на себя этосное решение. Встать как цезура между добром и злом.
И друг, все-таки, тот, другой, через кого ты определяешь место этой цезуры.
Другое дело - имменетен ли тонос или примысливается. Здесь главная заковыка, главная опасность. Из которой Шмитт, кажется и вывел свои абсолюзизации.
Т.е. он философ "негативного трансцендентального", трансгрессивного треансцендентального: угроза трансцендентализации - главный ужас, готорый движет его мысль в горизонте имманнентного.
Видимо, именно отсюда надо обдумывать его двойственное отношение к католицизму и к Богу вообще. кажется, у и Мартына примерно так же работает схема. надо бы внимательно посмотреть его семинар с Финком по Гераклиту - как там они спорят на тему отношения богов и людей.
Т.е. У Шмитта перевернута вся мысль. именно поэтому она очевидна как удар молнии (Юнгер), как беззвучная бомба.
Эта очевидность сродни платоновскому умозрению. У него есть своя схема сознания. Иэто схема сознания и есть средоточие смертоносного в политическом.
Вот уж действительно, "мы-боль".
единственный ответ внутри этой модели, видимо - этика события Делеза. Все-таки не даром Фуко написал об этике Делеза как утренней заре. Хотя вот интересно: а его собственная этическая программа, построенная, кстати, тоже на стоиках, если мне не изменяет память - она в одном горизонте с делезовской этокой события? Или Делез прав, говоря об иронии Фуко?
Хотя вот непонятно: а как определяются друзья, если вне этоса?
это как с естествознанием: этос политики - когда отмысливаешь все "внешнее", всякие "сантименты" и "романтику" и остается только соотнесение тел. Дружба - видимо, в смысле досократиков, как избирательное сродство, не более того, функциональноеа не сентиментальное, сила, в смысле Ницше (падающего подтолкни и все такое).
Примысливание сентиментального к дружбе, еще внешнего ей этоса - сразу замутняет политическое отношение, размазывает его и делает опасным.
Опасным в силу отсутствия фокализации. Господин политического, суверен, перестает быть точкой, и дробится на множество мелких суверенчиков.
Вот тогда и возникает советская модель аппаратного политического, где кому быть или не быть евреем, решает бесконечное количество народа.
"Чем белее, тем бесчеловечней" - нечеловеческое, отделенное в одной точке, вынесенное в одну фигуру, исключительно решающую, кто здесь еврей - в такой системе мира кажется куда безопасней.
этос - как сугубое приложение сил жестокости, убивают не из удовольствия, а потому, что так целесообразно в данном раскладе.
Тогда все силы жестокости оттянуты в особое пространство? Зло лишено возможности размещения в банальном?
Едва ли.
Мы видели, что банальность зла - отсутствие мышления как элемента политического. Т.е. решают не здесь, всегда не здесь. Где-то наверху. В этом суть этоса тоталитаризма. не бывает виноватых, и даже суверен кивнет на более высокую инстанцию.
да, лучше иметь дело с тигром, чем с кровопийцей по идейным соображениям. Но никогда идейных соображений не отмыслить от политического.
Возьмем совсем другой пример: наука. Патос Сокала и Брикмана - банализация научных сил, разжижение научного этоса. Чистые бесчеловеченые силы науки, мыслимой только технически, куда здоровее всей этой мутной терминологической возни гуманитариев, заигрывающих с наукой.
Но: это перевернутое отношение. Чистая наука для себя - тот самый тигр. Его этос - постав, гештель. Воля к власти в ницшеанском смысле. Те, кто используют язык науки всуе - придают науке этос, соразмерный человеческому присутствию.
Вывод: чистые силы политики точно также фюсисиальны, как и силы науки. не там Этос. Этос - когда возникает цезура или сознание, когда в логосе появляется заглавная буква или запятая. То ти ен ейнай.
Шмитт, кажется, выходит из затруднения через левиафана как смертного бога. Или катехона.
Но на деле в этой модели катехон - каждый, кто готов принять на себя этосное решение. Встать как цезура между добром и злом.
И друг, все-таки, тот, другой, через кого ты определяешь место этой цезуры.
Другое дело - имменетен ли тонос или примысливается. Здесь главная заковыка, главная опасность. Из которой Шмитт, кажется и вывел свои абсолюзизации.
Т.е. он философ "негативного трансцендентального", трансгрессивного треансцендентального: угроза трансцендентализации - главный ужас, готорый движет его мысль в горизонте имманнентного.
Видимо, именно отсюда надо обдумывать его двойственное отношение к католицизму и к Богу вообще. кажется, у и Мартына примерно так же работает схема. надо бы внимательно посмотреть его семинар с Финком по Гераклиту - как там они спорят на тему отношения богов и людей.
Т.е. У Шмитта перевернута вся мысль. именно поэтому она очевидна как удар молнии (Юнгер), как беззвучная бомба.
Эта очевидность сродни платоновскому умозрению. У него есть своя схема сознания. Иэто схема сознания и есть средоточие смертоносного в политическом.
Вот уж действительно, "мы-боль".
единственный ответ внутри этой модели, видимо - этика события Делеза. Все-таки не даром Фуко написал об этике Делеза как утренней заре. Хотя вот интересно: а его собственная этическая программа, построенная, кстати, тоже на стоиках, если мне не изменяет память - она в одном горизонте с делезовской этокой события? Или Делез прав, говоря об иронии Фуко?