капустин и шмитт
Прочел тезисы Б.Капустина и рассмеялся: название, он забыл поменять название! Правильно им было бы называться: «Гимн Карлу Шмитту». Или, более обтекаемо: «Карл Шмитт - философ свободы» (знающий да заценит!). Весь пафос Капустина сводится к битве с эссенциализмом именно в горизонте, задаваемом шмиттовской философией политики, а не какой-то другой. Данилов сойдет с ума, наверно. Обложили так обложили его «фашистом Шмиттом». С одной стороны - Виталик Иванов , цитирующий Шмитта как необходимую коррекцию Суверенной Истины, с другой - Борис Капустин с гимном высвобожденному на простор человеческого действия (воли к воли, если уж говорить точно) политическому субъекту, прямо по Шмитту 20х-30х годов.
Все, Шмитт победил.
Радует ли этот факт меня, давнего почитателя Ш.? Нисколько. Массовый продукт имеет скверный вкус и носит печать фальсификации. В этом Шмитте, входящем ныне в широкий оборот русской речи, я вижу лишь обломки великого здания. Мне такой Шмитт даром не нужен. Пусть он даже и философ свободы. Тогда я буду лучше антишмиттенец.
Шмитт, так сильно ударивший меня на рубеже веков, был о другом( во всех смыслах): как Бог сохраняет свое присутствие посреди воли к воле. Какой напряженной и драматичной борьбой наполнено соотнесение трансцендентного и имманентного в человеческом действии отнесения к Другому. Политика у Ш - область бесконечной, ни чем не гарантированной опасности, а вовсе не «царство свободы». Она высвобождает на простор, в котором невозможно встретить другого, но закономерно найти врага. Но пафос у Ш, его главный нерв совсем обратный тому, чему поет гимн Капустин: где человек, обреченный и проклятый на политическую дискриминационную линию, на имманентизм, способен отыскать ресурс для открытия места для Другого, для Трансцендентного. Мир, живописуемый Капустиным - лишь половинка, и неприятная половинка шмиттеанского космоса. Его нацизм проистек именно из нее. Даже можно сказать - памятуя Арендт, про которую совсем не случайно у Капустина ни слова - что эта половинка, в которой человек отдан в одержимость волей к воле - акосмическое состояние, разгул чистого титанизма. Мир без другого, мир без Бога, мир, задаваемый множестзвенностью мифического. Но у Ш есть еще другая половинка - та, которая определяется политической теологией, в которой главный вопрос - обуздание титанической воли к воле, редукция врага к противнику - или по крайней мере разминирование бомбы «абсолютного врага». Эта половинка - «космизм» Присутствия. Ради нее все у Шмитта. Собственно, мир двух номосов - это он, мир полусфер космического устроения космизма земли против морского пиратского акосмизма.
Тезисы Капустина заставили меня, между прочим, сразу вспомнить Батищева, позднего (или зрелого?) Батищева, проклявшего «деятельностный принцип в философии», то, что он назвал «ячеством». Спасение от «саламандросвости» в ячестве - ход ложный, ведущий в никуда - так, видимо, сказал бы Батищев, прочев капустинские тезисы. Надо перечитать опус магнум Батищева, кажется, я нашел призму для его чтения. Декодирование построений Батищева, видимо, требует держать в голове Арендт и Блоха. В космическом утверждении жизни у Батищева, возможно, нет «тирании ценностей». Его мир может быть устроен по-другому. Батищев - политический философ - интересный оборот.
Мир «политической философии», конструируемый Капустиным - безблагодатен. Мир идолов в топографии Марьона. Это тот самый мир, который у Юнгера покинули боги. Тень главного лесничего густо падает на это простирание. Я бы сказал, что этот гимн Шмитту - гимн либертинажу, но и в либертинаже вопрос о Великом Другом - центральный, пусть и в негативном виде. И кроме апатии, там идет еще речь об удовольствии. Очень характерно в этой связи, что Капустин говорит о страдании как центральном принципе, а совсем не удовольствии или радости. Стоики, основа либертинской вселенной, машут нам издалека рукой. Ех каптивус. Страдание - след на месте Другого в тезисах Капустина. У Капустина слабый как угнетенный. Но: борющийся против страдания. За удовольствия, надо думать? Человек рессантиманта? Нет ответа. Спинозистская политика счастья и позитивной множественности, во всяком случае, лежит за пределами этой вселенной, состоящей по преимуществу из черной материи страдания
Сказав А - отвергнув онтологию сущего - нельзя останавливаться на полпути, вводя контрабандой нигилистскую онтологию деловитой борьбы угнетенного против страданий. Деэссенциализация должна вестись более последовательно. Принцип слабого, а не угнетенного, экспонируемого данному как даримому. Арендовский бездомный как житель Космоса. Каким образом кроме отделяемой «внешней этики» у Капустина появляется еще этика, имманентная его вита актива страдающих угнетенных - остается неясным. Способ ее конституирования не дан. Софос не смещен со своего поста, одной отсылки к Канту по поводу здравого смысла маловато. Вспомним, с какой тщательностью конституируется здравый смысл у Арендт.
Подведу итог: политическая философия у Капустина остается философией бытия и политикой бытия. Но не политикой Другого и друга. Что это означает на самом простом уровне здравого смысла? Невозможность помыслить политическое, не собранное на субъекте, на воле к воле. Это значит, что русский мир, с его собиранием через карго, циркуляцию даров, негосударственно-репрезентационную тотальность экономии удовольствия и т.п. - зачеркивается в исходном акте мысли. Эта «политическая философия» закрыта к вопрошанию российского акосмизма. Усилие самозачеркивается -или самозачеркивает место своего присутствия - в своем исходном жесте. Перед нами - темный двойник и обратная сторона расхожей монеты Гламура. Ее решка. Или орел. Кому как нравится.
Нет, не даром он спорил с Филипповым, отстаивая место «политики без arcana“. За эти годы он стал шмиттеанцем, но не изменился по сути со времен своего прудонизма: радикальный разрыв в порядках имманентного ему по-прежнему чужд, как чужда и политическая теология. Марксистско-гегельянский титанизм, с которым он так отчаянно борется в этих тезисах, его не покинул, и нигилизм воли к воле ведет его по-прежнему в цепкие объятия просветляющего свой мир тотальной пошлостью ясного как солнце Субъекта.