patria potestas
Kreont написал постинг на тему "солидарность и легитимность". http://kreont.livejournal.com/135797.html?style=mine
Смысл его таков: приходит капитал, сооружает производство, извлекает прибыль, пока она извлекается, и уходит, когда норма прибыли становится слишком непривлекательна. А туземцы остаются на руинах подстроенной под удобство капитала и его предприятия инфраструктуры. И не ясно, что им теперь делать, предположим, в большом городе, собранном под нужды огромного завода, ныне никому не нужного. Вобщем, стандартная логическая фигура антиглобалистов.
Но теперь посмотрим ее вблизи.
1. Неясно про приходящий капитал. Предположим, строят целлюлозно бумажный комбинат возле Байкала, Или огромный танковый завод в городе. Строит его не капитал никакой, но "социалистическая власть", коя, как известно из других рассуждениой Креонта, была социальным государством. И вот кончилась потребность в целлюлозе или эти танки никому больше не нужны. Нет больше на них денег илистратегия изменилась. Ситуации реальные, могу указать географию. Как мы должны трактовать эту ситуацию? Нужно ли расширить ситуацию на всю промышленность, типа хайдеггеровского гештелля? И проклять индустриальное развитие? Или мечтать о каком-то строе, коий обеспечит примирение индустриального развития и туземцев? Каковы его основы?
2. Но и это не все. Тема критики индустриального колониализма имеет в России еще тот оборот. коий ей придали деревенщики
не просто разрушение традиционного уклада пришлым индустриализмом-гештеллем, но еще и разрушении мира туземцев пришлыми людьми. ПОнятно, что главный образ "пришлого человека" давно освоен через фигуру еврея. Приход промышленности планируют и воплощают, ессно,евреи, ненавидящие и непонимающие Традицию. НУ понятно, фигура еврея собирательная, туда быстро встраиваются всякие "хачи". Именно отсюда вырастает современный российский национализм, увенчанный "нерусью" такого удивительного человека как Крылов, озабоченного абстрактными туземцами в чистом виде, уже без фольклорно-религиозных сантиментов.
Это не две разные фигуры мысли - а одна. Креонта это - я задал ему такой вопрос в комментах - совсем не беспокоит:
ну, совпадает и совпадает. хотя вообще-то это вполне естественно. во всем этом новом движении мы с ним на стороне проигравших, оба, хотя только с той разницей, что он может надеяться выиграть, а я нет
Ответ не прост, в нем запрятан сильный ход "право слабого" (подробно разработанный у Арендт. Симоны Вайль и, отчасти, в теме сообщества у Нанси и особенно ее интерпретации Олегом Аронсоном). Радикальная разница между Креонтом и Крыловым именно в этом - Крылов весь построен на логике рессантиманта, тогда как Креонт говорит от имени "печальных тропиков" без того, чтобы предаться вите актива. К сожалению, неясно, как он собирается обходить тот путь, который приведет к Крылову. Арендт развивает для этого достаточно богатую систему аргументов, предлагающую заново складывать политическое на греческой триаде фронезиса, техне и эпистемы, т.е. иную концепцию соотнесение "практического" и "теоретического" разума , в которой общество строилось бы фигурой парии и этикой как первой философией. Как помысливает ситуацию слабого Креонт - я не знаю, кажется, там должна быть власть рациональной науки и сильного социального государства. Вобщем, не буду фантазировать за другого.
Но что мне интересно в той опасной фигуре мысли, которая роднит Креонта и Крылова: особого рода руссоизм. Мы видим сочетание жесткого рационализма с высокого градуса заботой о солидарности. это отнюдь не "философия сердца", т.е. не исходный руссоизм, а особый консерватизм, вытекающий из гибридизации того, с чем боролся Руссо, и его посыла солидарной чувствительности. В общем, мы все помним, что Робеспьер вышел прямо из руссоисткого халата. Но трактуется это так, что нагадила в политике новая "рациональная религия", созданная по мотивам Руссо.
В данном случае пафос туземца и охраны локального предельно утилитарен, по видимости.
Я, конечно, не изверг, и совершенно поддерживаю заботу Креонта о тех, чья жизнь разрушена внезапно исчезнувшим "инородным телом". Но только чтобы держать здесь мысль, а не демонстрировать пустую "чувствительность сердца", кончившуюсю очень плохо для самих туземцев уже много-много раз, я думаю, следует вводить много дополнительных ходов мысли. Фашизм же рождается именно как самый простой мобилизационный ответ на эту проблемную ситуацию, как ответ в ситуации недержания мысли или безотсветсвенного перевода воздыхания о слабых в сильное чувство рессантиманта, собирающего слабых в весьма сильную и злобную массу.
С этой точки зрения "советское ретровоздыхание" - безусловно прямой источник конструирования топоса "мстящего парии", взыскующего возвратной солидарности.
Здесь, конечно, работает стратегия симулирования первоисточника, т.е. парадиза солидарных аборигенов, чья естественная жизнь была якобы разрушена ЧУжим. Руссо, кстати, весьма тонко трактовал соотнесение естественного и общественного состояния, антигоббсом он совсем не был, и считал естественное состояние предельно опасным по факту (отсюда его идея конституции, конституирующей власти, общественного права и т.п.). Но фило и онтогенез источников чувствительного сердца - т.е. солидарности - у него задает запрос на эту фантазматическую утопию утраченного"золотого века". Здесь, в конструировании "человека вообще" через парию. т.е. в выделении морали в автономную сферу репрезентации присутствия - самое опасное, что породил гуманизм. Креонт и Крылов - гуманисты-руссоисты.
Есть, конечно, совсем другой ресурс руссоизма в России - Лев Толстой. Толстой - антигуманист, ибо не поддался на провокации рацио. КОнституируемый его мыслью действователь - не автономный индивид Канта, но фронестический индивид, удерживающий усилие оставания- парией. Наверно, его "Хозяин и работник" 8и "Три смерти" - сильнейший из ответов безысходной диалектике раба и господина. И мы помним, что смерть дерева - еще выше на шкале ценностей этики как первой философии. То, что Мартын только декларировал, Толстой удерживает как непосредственность своей мысли о политическом, т.е. о солидарности.
Смысл его таков: приходит капитал, сооружает производство, извлекает прибыль, пока она извлекается, и уходит, когда норма прибыли становится слишком непривлекательна. А туземцы остаются на руинах подстроенной под удобство капитала и его предприятия инфраструктуры. И не ясно, что им теперь делать, предположим, в большом городе, собранном под нужды огромного завода, ныне никому не нужного. Вобщем, стандартная логическая фигура антиглобалистов.
Но теперь посмотрим ее вблизи.
1. Неясно про приходящий капитал. Предположим, строят целлюлозно бумажный комбинат возле Байкала, Или огромный танковый завод в городе. Строит его не капитал никакой, но "социалистическая власть", коя, как известно из других рассуждениой Креонта, была социальным государством. И вот кончилась потребность в целлюлозе или эти танки никому больше не нужны. Нет больше на них денег илистратегия изменилась. Ситуации реальные, могу указать географию. Как мы должны трактовать эту ситуацию? Нужно ли расширить ситуацию на всю промышленность, типа хайдеггеровского гештелля? И проклять индустриальное развитие? Или мечтать о каком-то строе, коий обеспечит примирение индустриального развития и туземцев? Каковы его основы?
2. Но и это не все. Тема критики индустриального колониализма имеет в России еще тот оборот. коий ей придали деревенщики
не просто разрушение традиционного уклада пришлым индустриализмом-гештеллем, но еще и разрушении мира туземцев пришлыми людьми. ПОнятно, что главный образ "пришлого человека" давно освоен через фигуру еврея. Приход промышленности планируют и воплощают, ессно,евреи, ненавидящие и непонимающие Традицию. НУ понятно, фигура еврея собирательная, туда быстро встраиваются всякие "хачи". Именно отсюда вырастает современный российский национализм, увенчанный "нерусью" такого удивительного человека как Крылов, озабоченного абстрактными туземцами в чистом виде, уже без фольклорно-религиозных сантиментов.
Это не две разные фигуры мысли - а одна. Креонта это - я задал ему такой вопрос в комментах - совсем не беспокоит:
ну, совпадает и совпадает. хотя вообще-то это вполне естественно. во всем этом новом движении мы с ним на стороне проигравших, оба, хотя только с той разницей, что он может надеяться выиграть, а я нет
Ответ не прост, в нем запрятан сильный ход "право слабого" (подробно разработанный у Арендт. Симоны Вайль и, отчасти, в теме сообщества у Нанси и особенно ее интерпретации Олегом Аронсоном). Радикальная разница между Креонтом и Крыловым именно в этом - Крылов весь построен на логике рессантиманта, тогда как Креонт говорит от имени "печальных тропиков" без того, чтобы предаться вите актива. К сожалению, неясно, как он собирается обходить тот путь, который приведет к Крылову. Арендт развивает для этого достаточно богатую систему аргументов, предлагающую заново складывать политическое на греческой триаде фронезиса, техне и эпистемы, т.е. иную концепцию соотнесение "практического" и "теоретического" разума , в которой общество строилось бы фигурой парии и этикой как первой философией. Как помысливает ситуацию слабого Креонт - я не знаю, кажется, там должна быть власть рациональной науки и сильного социального государства. Вобщем, не буду фантазировать за другого.
Но что мне интересно в той опасной фигуре мысли, которая роднит Креонта и Крылова: особого рода руссоизм. Мы видим сочетание жесткого рационализма с высокого градуса заботой о солидарности. это отнюдь не "философия сердца", т.е. не исходный руссоизм, а особый консерватизм, вытекающий из гибридизации того, с чем боролся Руссо, и его посыла солидарной чувствительности. В общем, мы все помним, что Робеспьер вышел прямо из руссоисткого халата. Но трактуется это так, что нагадила в политике новая "рациональная религия", созданная по мотивам Руссо.
В данном случае пафос туземца и охраны локального предельно утилитарен, по видимости.
Я, конечно, не изверг, и совершенно поддерживаю заботу Креонта о тех, чья жизнь разрушена внезапно исчезнувшим "инородным телом". Но только чтобы держать здесь мысль, а не демонстрировать пустую "чувствительность сердца", кончившуюсю очень плохо для самих туземцев уже много-много раз, я думаю, следует вводить много дополнительных ходов мысли. Фашизм же рождается именно как самый простой мобилизационный ответ на эту проблемную ситуацию, как ответ в ситуации недержания мысли или безотсветсвенного перевода воздыхания о слабых в сильное чувство рессантиманта, собирающего слабых в весьма сильную и злобную массу.
С этой точки зрения "советское ретровоздыхание" - безусловно прямой источник конструирования топоса "мстящего парии", взыскующего возвратной солидарности.
Здесь, конечно, работает стратегия симулирования первоисточника, т.е. парадиза солидарных аборигенов, чья естественная жизнь была якобы разрушена ЧУжим. Руссо, кстати, весьма тонко трактовал соотнесение естественного и общественного состояния, антигоббсом он совсем не был, и считал естественное состояние предельно опасным по факту (отсюда его идея конституции, конституирующей власти, общественного права и т.п.). Но фило и онтогенез источников чувствительного сердца - т.е. солидарности - у него задает запрос на эту фантазматическую утопию утраченного"золотого века". Здесь, в конструировании "человека вообще" через парию. т.е. в выделении морали в автономную сферу репрезентации присутствия - самое опасное, что породил гуманизм. Креонт и Крылов - гуманисты-руссоисты.
Есть, конечно, совсем другой ресурс руссоизма в России - Лев Толстой. Толстой - антигуманист, ибо не поддался на провокации рацио. КОнституируемый его мыслью действователь - не автономный индивид Канта, но фронестический индивид, удерживающий усилие оставания- парией. Наверно, его "Хозяин и работник" 8и "Три смерти" - сильнейший из ответов безысходной диалектике раба и господина. И мы помним, что смерть дерева - еще выше на шкале ценностей этики как первой философии. То, что Мартын только декларировал, Толстой удерживает как непосредственность своей мысли о политическом, т.е. о солидарности.