несколько замечаний к интервью А.Филиппова в РЖ
Как только появился манифест Павлова, берущего, самое смешное, интервью у Филиппова, я сразу подумал, что ту фигню, которая там написана, да еще со ссылкой на Шмитта, хорошо бы опровергнуть именно рассказом о том, что действительно написано в «Политическом романтизме» Шмитта. Т.е. ясно, что никакого представления ни о книге Шмита, ни, видимо, о Шмите как таковом Павлов, ссылаясь на него, не имел. Он это подтверждает своим смешным вопросом про «отказ Шмитта от идеалов юности». Ага, реакционный католик, чья первая диссертация - «Закон и приговор», уже критикующая «абстрактные нормы» со ссылкой на гегелевский десиционизм (который - часть гегелевской критики романтиков, между прочим) - и «отказ от идеалов юности»! Т.е. там был отказ, но куда более драматический, и частью этого отказа, этого фронетического ВЫБОРА был, между прочим, внезапный поворот к Гитлеру, кончившийся для Ш печально. Как было бы актуально описание смысла этого выбора в оптике сегодняшнего российского дня! Оно бы все дискуссии «реалистов» и «романтиков», как они ставятся в споре Павлова и Чадаева, сдало бы, скорей всего, в архив.
Ну да не будем о грустном. Что интересно в интервью? Его вторая часть про общественный договор на самом деле интересно рифмуется с первой. Делая дискуссии о конституции куда более любопытными, чем они недавно прошли (про то почему Путин не поменял конституцию).
- Политический романтизм, как его толкует Ш, очевидным образом связан с его критикой абстрактного позитивистского нормативизма в праве. Т.е. Кельзен, по всей видимости - «политический романтик» для Ш. Т.е. для Ш юридическое - проблема не самих норм, а их ПРИМЕНЕНИЯ, где всегда сидит «окказиционализм». Это его беспокоило больше всего, и совершенно не беспокоит прекраснодушных любителей парламента. Они - политические романтики. Как романтики - все, рассуждающие о «законах рынка». Абсолютный десиционизм путина со товарищи по гестапо вырастает именно отсюда и именно поэтому был поддержан. Т.е. весь пафос «реального» вчера и сегодня - это пафос кказиционализма, при чем ничтожного по сравнению с уровнем, на котрой поднял его Ш. Все эти упреки об «отрыве от реальности» и одновременная «борьба со Шмитом, Юнгером и фашизмом» (или еще попытка отделить сталинизм от фашизма) - она сама себя зачеркивает. Люди просто не вменяемы.
- В этом смысле приобретает особый интерес различение конститутивной и регулятивной идеи общественного договора. Мне кажется, здесь надо сильно уточнять в контексте того, как трактовал конститутивную власть» Ш, но ясно, что подлинный смысл оппозиции реализм/романтизм сегодня - именно здесь. Парадоксальная постсоветская конституция устроена странно, из смеси абсолютного сиюминутного окказиционализма и абстрактных позитивных идей об общественном договоре как таковом, ее реализация (см отличную рецензию на конституцию в «Пушкине») предполагает именно абсолютное торжество «приговора» над «законом», т.е. абсолютное исключительное положение.
- Или - полную отмену всякой идеи конституирующей власти. Как все это описать адекватно? В каком смысле вообще слово конституция применимо в этой ситуации? Путину не нужно ни чего менять, потому что принцип гестапо и есть принцип этой «конституции». Но: парадоксальным образом этот абсолютный десиционизм легитимируется именно «идеей неприкасаемости и неизменности». Из идеи так осуществляемого конституирования следует идея неприкасаемости институтов десиционизма - институтов, построенных на силе гестапо. Здесь много интересных ходов к развитию, не без участия Ш на службе Гитлера.
- Романтики, следует помнить - главные предшественники консервативной революции. Их «прекраснодушные идеалы» - идеалы предельно консервативные и мистические по сути. Индивид для них презренен, на самом деле, не менее чем для Ш. Но: идея поэта-пророка, главная политическая идея романитков, погрузившая политическое в эстезис, в котором оно пребывает до сих пор, - в корне противоположна идее суверена, хозяина исключительного положения, у Ш. Т.е. это борьба двух разных консерватизмов за политическое. Здесь андо тщательно прописать, как эстетизация политического у романтиков отличается от шмиттовского теологического десиционизма. В этой связи очень любопытно обсумать дискуссию о романтизме в конце 20х годов в СССР с ее «долой Шиллера!». Борьба за Шиллера в этом контексте борьбы за политическое - уже интересна. Но еще интересней Сталин и сталинские мальчики в этой связи. Именно в контексте деэстетизации политического и «новой театрализации». Лившиц как толкователь Маркса-эстетика в этом контексте становится очень любопытен.
- Очень интерсно суждение о крахе регулятивного рационализма и замещении его техническим. Я, как враг рационализма и мистико-теологический анархиствующий теократ, вижу здесь шаг вперед. Но куда? Если бояться открывающейся дали - то впереди тупик и никакого образа будущего. Но если сюда включить шмиттовский реакционный католицизм, его политическую теологию как основу отношения нормы и решения - все становится открыто к продумыванию. Я понимаю, что в нынешнем контексте говорить о политической теологии - эти сразу давать повод отнести себя к атомному православию и реакционному клерикализму РПЦ. Но нельзя дать себя запугать этим тыканием. Да, атомное православие - тупоумно. Но почему? Именно как плод технической рациональности. Мне кажется, можно и нужно искать другие ресурсы именно там, где опасность. Только Бог может нас спасти. Иисус который ЕСТЬ Христос - как резюмирует это умозаключение от норм к решению через фундаментальное положение христианской теологии Шмитт. В этом ЕСТЬ - по другому, чем бытие - ход и к обдумыванию сегодняшних сгущающихся опасностей «новой либерализации», к адекватной модели конституирующей власти. Здесь - главная актуальность мысли католического реакционера и фашиста Шмита. Если это фашизм, то я фашист.
- На деле за совершенно девальвированным термином фашизм надо искать адекватные локальные содержания. Пока горизонт заслонен правым национал-социализмом. Что дает индульгенцию «антифашизма» всему и вся, что не. К примеру, современному русскому государственному консерватизму сурковско-колеровского типа. Но в контексте интервью интересно вот что: не является ли фашизм катастрофическим пересечением двух форм выведения политичекого консерватизма к виду, обеспеченного двумя разными формами политической теологии: эстетизирующего политического поэта-пророка и окказиционалистского политического теологизма Шмита и некоторой части консервативных католических(?) революционеров (достаточно вспомнить Канторовича и Хайдеггера, чтобы увидеть масштаб явления) ? Т.е. умение отделить здесь одно от другого становится тогда ключевым - для нашего сегодня. Как способность думать политическое не в направлении опасности, а в направлении спасительного
- И последнее - то, что говорится в интервью о действии. Я открыл для себя вчера, что Бытие и Время - проект, выросший из первоначальной «феноменологии Аристотеля», сконцентрированной на толковании фронезиса (дианоэтики) в 6 книге Никомаховой этики. Т.е. вся терминология ЗиЦ, и постановка проблемы бытия к смерти там и решимости должна, видимо, рассматриваться в свете аристотелевского фронезиса. Это очень любопытно и применительно к десиционизму Ш, к дилемме закона и приговора, господину исключительного положения и т.п. Т.е. не является ли его способ толковать суверена и исклпючительное положение- именно поэтому вдохновивший Беньямина - попыткой вернуть фронезис в размышление о политическом в его отношении к государству и закону? Вся проблематика «действия», о которой поминает А.Филиппов, не исключая и Хабермаса, и какого-нить Роулза, сразу смотрится куда любопытней именно как вопрошание о политическом в горизонте, формулируемом фронезисом. Где вес «индивида» совершенно иной, чем принято в либеральных теорий «личности». Тогда вся тема господства» государства над индивидом» смотрится принципиально иначе лично для меня….