Александровская слобода: очарование запустения
О церемонности и церемониальности, о пристрастии к выяснению отношений - не церемонясь! - как тяжком пороке российской интеллигенции (впрочем, разве есть другая? в других местах обретаются интеллектуалы) думалось мне на самом древнем в стране, ярославском тракте, по пути из нынешней столицы в столицу грозненской опричнины, в Александров, этакий предбанник Золотого кольца. Днем раньше я колесила по другому старому тракту - Астраханскому, по дорогам Рязанского княжества, некогда вполне соперничавшего и по мощи, и по географии с московским, как конкурировали меж собой Олег Рязанский и Владимир Серпуховской (тогда как трусливый Дмитрий Донской курил в сторонке, пока персонажи вроде Пересвета вершили его вековечную славу). Рязань из-за оборонных предприятий в Золотое кольцо вообще не вошла, но столь запущенной и брошенной не выглядит, конечно...
Свобода и слобода - однокоренные слова. Опричники молились истово утром, а вечером пировали. В Александровской слободе Иван Грозный сформировался. Здесь любил звонить в колокола, здесь же убил своего сына - что вы хотите, темное время, средние века. Есть легенда, что знаменитая библиотека тоже затеряна где-то здесь.
Захиревший с отъездом Грозного Александров спалили в смутные времена. Нынешние доминанты города - собор Рождества Христова 1696 года и невесть какого года памятник Революции - невесть какой. Здесь метафора о хлебе насущном и хлебе духовном воплотилась буквально: в храме 17-го века после революции размещался хлебозавод.
В полуразрушенном и заброшенном александровском парке с перманентно закрытой калиткой на детскую площадку думается с грустцой о другом - об очаровании и мерзости запустения на месте барских просторов усадьбы Первушина, эффективного менеджера мануфактур Баранова.
В местной закусочной на обед супчик из сайры. А из второй рыбы с еврейским именем, из мойры, нету. Спиртного тоже нет. Но со своим «приличным людям» разрешается.
