Оптимисты будущего совершенного
В этом эссе художник и теоретик искусства Арсений Жиляев рассуждает о том, кому под силу завершить общечеловеческую миссию по преобразованию капиталистической вселенной и войти в пространство бесконечной космической жизни.
Иллюстрация Бориса и Калерии Кукулиевых к книге "Сын России" (1982 г.)
- Смерть утопиям! Смерть вере! Смерть любви! Смерть надежде! - гремит ружейными залпами и пушечными раскатами двадцатое столетие.
- Смирись, жалкий мечтатель! Вот я, твое долгожданное двадцатое столетие, твое «будущее»!…
- Нет! - отвечает непокорный оптимист: - ты - только настоящее!
Л. Троцкий. О пессимизме, оптимизме, XX столетии и многом другом
Лев Троцкий в своем эссе «О пессимизме, оптимизме, XX столетии и многом другом» дает краткую и, как он говорит, «ненаучную» классификацию оптимистов и пессимистов по отношению к прошедшему, настоящему и будущему. Революционер клеймит оптимистов прошлого беспомощными ностальгирующими ворчунами, а оптимистов настоящего самодовольными обывателями. По Троцкому, только пессимист настоящего, который в то же время оптимистично смотрит в будущее, заслуживает обсуждения. Прошедшее же интересует его постольку, поскольку оно относится к неудовлетворительному положению дел в настоящем. По тому, как Троцкий описывает оптимиста будущего, ясно, что мы имеем дело с революционером и, в целом, марксистским взглядом на отношение мира и времени. Мир историчен, как и суждение о нем, которое во многом зависит от того, насколько успешна практика его оптимизации.
Интересно, что несмотря на то, что Троцкий описывает некоторые катастрофы в тексте 1901 года, он не допускает идею пессимистичного взгляда в будущее. В то время вероятность несчастия или коллапса в мировом масштабе не рассматривалась как уместная или подходящая революционеру. Но по прошествии чуть более чем ста лет именно пессимист будущего становится главным проводником надежды на изменение мира. Красноречивое доказательство этому - распространённость афоризма, обычно приписываемого Джеймесону, а затем Жижеку: «Сегодня нам легче вообразить конец света, чем конец капитализма».
Такая популярность обнаруживает не только нынешнюю слабость освободительных движений, но и недостаток жизнеутверждающих представлений о будущем. Идея апокалипсиса как избавления, парадоксально оптимистичного решения наших насущных проблем, многое говорит об онтологизации несправедливостей, присущих капиталистическим отношениям. Сегодня почти невозможно представить себе, что капитализм имеет как начало, так и конец, то есть момент, в который произойдет его превращение в иную систему взаимоотношений. Другими словами, капиталистическая система кажется абсолютно естественным состоянием вещей, глубоко заложенным в сущности мира. И если люди неспособны совершить социальную революцию, можем ли мы ждать от них переворота самой сути мироздания? Пессимистичный взгляд на возможность настолько радикальной трансформации стал общим местом. Смельчаки, оспаривающие этот пессимизм и утверждающие, что социальная несправедливость может и должна исправлена, крайне немногочисленны.
Роберт Пастернак, "История после искусства", 2037 или 2047. Video still.
Что ещё более удивительно: одновременно с марксистским решением проблемы оптимизма, существовало ещё одно: оптимизм русских космистов, который, стремясь вернуть назад, воскресить и изменить прошлое, фокусируется на будущем совершённом.
Вопрос оптимизма имеет отношение не только к психологической оценке мира. Он также связан с возможностью соответствия, а также с наличием оптимального, лучшего состояния, определяющего то или иное явление. Капитализм заменяет оптимальное состояние вещей бесконечностью, но прежде всего бесконечностью роста и накопления. В то же время, при капитализме именно неоптимальное состояние здесь и сейчас, дурная бесконечность настоящего объявляется оптимальным состоянием. Рука об руку с Реформацией, капитализм дестабилизирует привычную конечность, замкнутость и жесткость иерархий феодального мира. Наряду с процессом экономического принуждения, который вырывал людей из привычного ритма жизни в знакомой обстановке, капитализм также инициирует имманентизацию вечности.
Благодаря Реформации Бог постепенно переселяется на землю, становясь более доступным, понятным и логичным. Соответственно интенсифицировался процесс божественных транзакций. Человек, ранее веривший в отложенное наслаждение, наступающее в загробной жизни, отныне мог быть награжден за добродетельные дела или наказан за отсутствие предпринимательского духа здесь и сейчас. Ранее христианский Абсолют в виде бесконечности жизни был вынесен в потустороннее будущее, он был отсроченной бесконечностью, которая, однако, при этом детерминирует жизнь в посюстороннем здесь и сейчас. В условиях нового времени Бог как актуальное положение дел, вбирает в себя будущее, давая жизнь вечной современности. Законы, управляющие Божьей карой, постепенно прояснялись, принимая форму правомерности и естественности экономического принуждения. Несправедливость и зло были в свою очередь приписаны человеческой слабости, которая не всегда способна действовать в соответствии с логикой оптимальной организации мира. Так был рожден абсолютный оптимизм. Тогда же возникла идея лучшего из возможных миров, философски описанная Лейбницем и безжалостно высмеянная Вольтером в «Кандиде, или Оптимизме».
Илья Репин, "Бурлаки на Волге", 1870-1873 гг., Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
Начиная с эпохи великих географических открытий, кругосветные путешествия в миниатюре пространственно дублируют вечность настоящего. Отныне поверхность Земли не имеет границ, но при этом оказывается замкнутой бесконечностью. Вселенная, тем не менее, кажется безграничной. Однако последующая научная революция показала конечность мира, ограничивая его средствами знания и измерения, а не божественного.
Смена геоцентрической картины мира, сосредоточенной на внутренних ресурсах, на гелиоцентрическую, внешне управляемую систему, подразумевает появление бесконечности здесь и сейчас. Впрочем, эта бесконечность была перемещена с Земли в группу галактических скоплений. Наша планета стала одной из бесчисленных зависимых планет, неизменно вращающихся вокруг энергетических центров их солнечных систем, вечно приближаясь или отдаляясь от них. И если бы эти планеты могли говорить, они бы наверняка произнесли поговорку популярную в России в 1990-е гг. (эру так называемого «дикого капитализма») среди бывших советских граждан, принужденных к непрерывной бизнес активности, подобно крестьянам, которым в свое время приходилось чередовать сельскохозяйственный труд с сезонной работой в городе: «Хочешь жить, умей вертеться». И вероятно, эта поговорка была бы бессознательным эхо знаменитого высказывания Галилея: «Eppur si muove» («И всё-таки она вертится»!).
Фигура “M” из "Сокращения коперниканской астрономии" И. Кеплера, показывающая мир как принадлежащий только одной из любого количества подобных звезд
Как известно, возвращение Бога на землю и его замещение невидимой рукой рынка в конечном итоге привели к смерти Творца. Любая связь с посмертной вечной жизнью, обещанной христианством, само существование которой раньше определяло настоящее, была разорвана. А вместе с ней обрывается и внутренняя привязка вещей к самим себе. Пребывание бесконечного здесь и сейчас освободило человечество от замкнутой природы бытия, но сделало это за счет расширения пространства принуждения. Капитализм требует квантификации и абстрагирования мира, которые приобретают смысл только в жестких рамках формальных соответствий. Любая вещь, в принципе, может быть заменена на любую другую.
С психологической точки зрения, квантификация жизни была воспринята как отчуждение, которое было дополнено разрушением, навязанным бесконечностью, погруженной в статичное состояние старого мира. То, что однажды было живой, дышащей материей сейчас превратилось в ассамбляж цифр, не только лишенный аутентичности и своей сути, но и отвергающий любую иллюзию подчинения небесной власти. И божественный закон церкви и секулярная сила всегда одинаково содержали определенную степень персонификации и осмотрительности относительно их мотивов. Они были открыты к диалогу, даже если этот диалог не был на равных. Их действия были открыты к интерпретации и потому понятны, давая человеку возможность найти свое место в этих взаимоотношениях. Цифры, однако, от природы циничны. Они не двусмысленны в отношениях, построенных на подчинении, не оставляют места недомолвкам и игнорируют любые попытки психологизировать свои мотивы. Квантификация явно говорит нам, что мизерная оплата труда не имеет ничего общего с личной жадностью или садистскими наклонностями начальника. Дело не в Божьем гневе, как заключила Инквизиция, а в тривиальном вопросе математики, отношений, построенных по расчету: «Ничего личного, просто бизнес», - как говорят бухгалтера. Некоторые пытаются избежать этой банализации мира, обращаясь к фашизму, который персонифицирует численное принуждение, проецируя его на расовые различия и стремится преодолеть травму бесконечности через возврат к предыдущему состоянию изначальной подлинности, конечности. Нынешние фундаменталистские религиозные организации функционируют согласно варианту той же логики, но вместо персонификации сакрализируют числовую реальность, возвращая ответственность за неё Богу.
Марксистский проект не стремится очеловечить или обожествить числа. Он защищает истинную бесконечность в противопоставление ложному представлению о ней, как о пределе развития, воплощенного самим капитализмом. Хорошо известно, что становление сил производства при капитализме рано или поздно обречено на столкновение с системой трудовых отношений. Таким образом, для дальнейшего развития необходимо трансформировать силы производства посредством революции. Преодоление этого ограничения развития должна установить диктатуру пролетариата, который, в свою очередь, рационализирует и оптимизирует производственный процесс, возобновляя бесконечный рост. Следовательно, с помощью планирования, регулирования и распространения справедливости коммунистическая рационализация и оптимизация должна завершить процесс квантификации мира, который был развязан капитализмом, сделавшим его из процесса-в-себе процессом-для-себя. В марксизме эта полная количественная оценка мира преодолеет отчуждение и вернет вещи к самим себе.
Николай Чернышевский - одна из ключевых фигур русского освободительного движения - описывает переход от капитализма к социализму, обращаясь к теории разумного эгоизма. Согласно Чернышевскому, капитализм как и социализм основан на примате эгоизма, являющегося врожденным человеческим качеством. Однако в определенный момент любое индивидуальное развитие для получения большего удовлетворения своих потребностей сталкиваются с необходимостью учета других индивидуальностей. Другими словами, рано или поздно человеческий эгоизм окажется в ситуации, схожей с дилеммой заключенного в теории игр. Эта модель предполагает, что игнорирование потребностей других приводит к парадоксальному бескорыстию, а сотрудничество дает лучшие результаты (и лучше служит корыстным целям), чем упрямое желание преследовать только свои личные интересы, которое приводит к провалу.
Джакомо Балла, "Числа в любви", 1920 г.
Согласно Марксу, капитализм, на самом деле, не удерживает бесконечность в качестве своего предела; обещание этого оказывается самообманом, ведь оно никогда не будет исполнено. Для того, чтобы достичь бесконечного роста, капитализму необходимо выйти за собственные пределы и превратиться в коммунизм. Игнорируя этот факт, мы приходим к абсолютному оптимизму, высмеянному Вольтером и Троцким. Смерть Бога, вместо того, чтобы сделать всё возможным (как в романах Ф.М. Достоевского), делает всё невозможным (в соответствии с теорией Лакана). Если раньше считалось, что Бог обязан поддерживать мировой порядок, сохранять вещи такими, как они есть (из чего следует, что после смерти Бога вещи будут освобождены от оков и смогут преодолеть себя), то сейчас очевидно, что природа вещей сдерживается логикой капиталистических отношений. Вещь есть вещь лишь потому что её значение предопределено логикой товарно-денежных связей. Предельная бесконечность - это абстрактная возможность, которая никогда не будет реализована из-за ограничений капитализма. И в этом смысле дурная бесконечность «строительства нормального капитализма», внутри которой живут постсоветские страны, является весьма характерным явлением.
Если вернуться к классификации Троцкого, можно сказать, что марксистский подход призывает к критическому пессимизму в отношении оптимизма вечного настоящего и одновременно с тем к оптимизму в отношении будущего, которое должно заменить ложные сиюминутные надежды на истинное пребывание в беспредельном. Но интуитивно можно предположить, что продлевая настоящее в будущее и трансформируя капиталистическое корыстолюбие или капитализм-в-себе в диалектическую противоположность, коммунизм, или эгоизм-для-себя, не всегда возможно получить доступ к абсолютному росту и полной конгруэнтности. Скорее, эта трансформация подчиняет их велениям настоящего на каком-то более высоком уровне.
Примеры из истории подтверждают это предположение. Не была ли партия большевиков партией оптимистов здесь и сейчас? Они были потрясающими тактиками, но не стратегами: игроками в шахматы, но не любителями игры Го. Другими словами, члены партии были людьми, которые, подобно другим прогрессивным силам того времени, редко могли позволить себе ссылаться на что-то за пределами уже имеющегося положения дел. И именно поэтому большевики смогли совершить революцию. К сожалению, история РСДРП после 1917 г. - это история о гонке в настоящем, запись бесконечных попыток успеть за неуловимым капиталистическим пределом. Но не первая в истории успешная попытка выйти в открытый космос бесконечности.
Другое решение проблемы невыполненного капиталистического обещания бесконечности можно найти в философии русского космизма, возникнувшей практически одновременно с марксистским проектом. Обе доктрины имеют много общего в своих намерениях касательно человечества и в отношениях к объектам. Возможно также сравнить марксизм и космизм как два примера анти-философии, которые прежде всего стремятся не построить интегрированную интеллектуальную систему, а организовать практическое действие посредством интеллектуального прояснения сложившегося положения дел. Однако марксизм и космизм расходятся в решении. Первый рекомендует коммунистическое возвращение к бесконечности роста, посредством рационализации и интенсификации производства, то есть ускорения прогресса. Второй также предлагает рационализацию производства, но не с целью достижения роста большего, чем возможно при капитализме, а скорее ради того, чтобы остановить это развитие раз и навсегда в тот момент, когда людям удастся овладеть временем. Космисты относятся к прогрессу не как к цели или концу самому по себе, а как к необходимой жертве, неотъемлемой части борьбы человечества за выживание и развитие. Они верят, что реальное развитие может начаться только после победы человека над смертью. Это видение предполагает, что будущее станет реконструкцией или реставрацией прошлого: стрела времени догонит свой хвост.
Космизм предлагает побег - освобождение от капиталистической гонки, подрывающей вечное настоящее изнутри, оптимизацией здесь и сейчас. В некотором смысле возможность овладения временем требует рационализации коммунистической рационализации, поскольку последняя ограничивает свои намерения регулированием успеха процесса развития. Но этот процесс сам по себе принят как данность, как аксиома того, что не является субъектом рационализации. Другими словами, при коммунизме вещи мира, вопреки существованию восстановленными в соответствии самими собой и с бесконечностью роста, не становятся полностью реализованными, не оптимизируются для себя.
Открытое осмысление сближения двух проектов освобождения человечества является редкостью. Для одного из основоположников космизма Николая Федорова марксизм был неприемлем из-за наличия в нем насилия. В противоположность ему философия общего дела строилась на всеобщем разоружении и примирении ради совместной борьбы против общего для всех классов врага - смерти. С точки зрения марксизма пренебрежение к механике разворачивания производственных отношений и теологичность космизма (пусть и ради решения схожих социальных проблем) была признаком в лучшем случае утопического ненаучного социализма.
Однако уже в начале 20-го века можно найти ряд еретических течений, для которых столь неожиданный на поверхностный взгляд союз был осознанной необходимостью. В начале 1900-х гг. можно обнаружить фракцию большевиков «богостроителей», возглавляемых Богдановым, Анатолием Луначарским и Максимом Горьким, которые вместе организовали школу для рабочих на острове Капри (Италия). Школа резко критиковалась Лениным, и, в итоге, была закрыта. Группировка была распущена, а её главный теоретик, Александр Богданов, отстранен от политической деятельности. Но следы богостроителей можно найти в Пролеткульте, движении культурных производителей (поэтов, актеров и т.д.), созданном Богдановым. Он был также директором Института переливания крови, который выдвинул исключительные идеи по достижению единства людей в бесклассовом обществе, обществе без расовых, половых или возрастных ограничений и с возможностью радикального увеличения продолжительности жизни.
Когда Пауль Каммерер, известный биолог, связанный с нео-ламаркизмом, был приглашен Луначарским в СССР в 1920-х гг., его повестка была схожа с богостроительской. Учёный изучал возможности наследования приобретенных свойств организмов, что, как известно, исключено из эволюционной теории Дарвина. Он также экспериментировал с продлением жизни. Каммерер верил, что не существует такой вещи как «естественная смерть», потому что смерть всегда насильственна, просто иногда сама природа выступает в качестве убийцы. Оба аспекта исследования биолога могли быть чрезвычайно полезны молодому пролетарскому государству, одержимому созданием нового человека, бессмертного и проникнутого высокой культурой, необходимой для жизни в коммунистическом обществе.
Институт переливания крови под началом Богданова предлагал свои решение для достижения тех же целей. Единение людей в бесклассовом обществе без расовых, половых и возрастных ограничений и с возможностью радикального продления жизни. Вот чем было необходимое космисткое дополнение к марксизму большевиков.
Но и среди последователей философии Федорова были попытки сознательного взаимодействия с большевизмом. К ним можно отнести послереволюционную деятельность представителя русской религиозной философии Валерьяна Муравьева. Мыслитель главным образом известен благодаря единственной прижизненной публикации - «Овладение временем», написанной в период своей недолгой работы в Центральном Институте Труда. Институции, которая была создана пролеткультовским поэтом Гастевым с целью выработки научной организации труда (НОТ как они его обозначали) и её последующей рациональной оптимизации.
В своей книге Муравьев развил идеи своих коллег, поместив их на универсальную шкалу. Совместив теорию множеств Кантора, философию длительности Бергсона и некоторые выводы из теории относительности Эйнштейна, Муравьев предложил проект предельной оптимизации времени, который можно понимать как возрастающее сжатие или уплотнение организации жизни.
Согласно Муравьеву, при капитализме существует запланированное развитие (первая производная от времени). Коммунизм предполагает его ускорение (вторая производная от времени). Проект космиста предполагал необходимость дальнейшего ускорения, потенциально до предела нашей Вселенной (третья и последующие производные от времени). Для достижения этой цели Муравьев настаивал на итоговой квантификации мира и на развитии «универсальной производственной математики», которая использовалась бы для управления проектом.
Густав Клутзис, "Принципы Научной Организации Труда", 1925 г.
Если попытаться описать процесс овладения временем, то он мог бы походить на распространение принципов НОТ не только на человеческую деятельность, но на все бытие в целом. Этот процесс можно назвать онтологизацией управления, менеджмента времени или даже управления жизни, потому что для Муравьева время выражает меняющуюся жизнь. В качестве примеров, доказывающих пусть пока частичную возможность реализации задуманного, мыслитель приводит нашу возможность использовать обратимость химических реакций (при помощи которых мы можем разрушать или же вновь создавать одни и те же вещества), а также умелое действие пролетария, производящее работу быстрее положенного. То есть овладение временем понимается как сознательное управление, направленное на рост сложности / организованности жизни в противовес деградации и хаосу.
Без коммунистической рационализации производственного процесса, который делает первый шаг навстречу управления жизни, реализация проекта Муравьева не была бы возможной. Не удивительно, что Муравьев, который на самом деле резко критиковал большевиков, получил должность в Центральном институте труда благодаря Льву Троцкому. Космист и революционер впервые вступили в контакт в 1921 г., когда Муравьев, осознавая важность трансформации, начатой коммунистической партией, написал письмо Троцкому. Этот текст, сохранившийся в архивах ФСБ, позволяет лучше понять логику сочетания марксизма и космизма с точки зрения последнего:
«Да, политическая победа Советской власти полная. Но ведь не это нужно, чтобы можно было говорить о строительстве в том, большом масштабе. Для этого нужно, чтобы изменилась вся подпочва жизни, чтобы произошел в самом деле глубинный переворот всех отношений, всех представлений, всех способов жизни… Пока я вижу вокруг себя как бы войско, готовое к бою, но стоящее на месте <…> . Надо видеть его в бою. Пока я вижу искусно созданный механизм. Надо, чтобы он зажил собственной жизнью, превратился в организм. Тогда можно будет сказать, родился ли он в самом деле или нет, действительность ли он или только видимость…»[1].
А если так, то по классификации Троцкого, оптимист будущего - это всего лишь улучшенная версия самодовольного жителя вечного настоящего. Только оптимист будущего совершённого (будущего, состоящего из воскрешенного и оптимизированного прошлого) может завершить миссию человеческого вида по преобразованию капиталистической вселенной и войти в пространство бесконечной космической жизни. Бесконечность развития, обещанная капитализмом и воплощенная в его марксистской рационализации, нуждается в следующем шаге. Именно поэтому Муравьев говорит о космистах: «Nous sommes plus bolchevistes que les bolcheviques memes!»[2] (по аналогии: “…больше роялисты, чем сам король…”; только вместо “короля” - “большевики”). И поясняет свою мысль: «Революция для нас недостаточно революционна, что она слишком замыкается в общественных задачах, тогда как мы хотели бы мировой космической Революции…» [3].
Примечания
1. Из архива Валериана Муравьева // Вопросы философии, 1992, № 1, с. 100-101.
2. См. подробнее: Аксенов Г.П. Искатель последней правды…, с. 8.
3. Там же.
Источник: syg.ma