Пророк и пифия (предсказка)
Из тьмы, порванной корчами огня в камине, вышел человек и подсыпал травяного сбора в жаровню, ароматный дым вальяжной паутиной потянулся по комнате, опутывая тени. "Да, это не спайс, но приходиться пользовать местные ресурсы" - подумал Нострадамус. Пифия, которая давно, еще со времен Троянской войны, разучилась различать реальность и грезы о будущем встрепенулась, открыла глаза, ноздри ее затрепетали и она прошептала "Я сплю Мадонна, вижу ад, он травами пропах". Нострадамус ласково погладил ее по голове и сел рядом, пифия улыбнулась и привычно уронила голову ему на колени.
Тишина и дым опутали Ностардамуса и Пифию, сжали их дыхание, как любовник сжимает грудь возлюбленной - жадно и нежно, пальцы дымной тишины привычно задавали ритм и, дыхание двоих, податливое будто глина, слилось в одно, единое дыхание двухголового существа. И пришел шорох, шорох будущего осыпающегося со стен, потолка и пола, шорох невнятных образов, цветных криков, пахнущих звуков - он накрыл Пифию пестрой волной и она начала захлебываться, тело ее забилось, будто в лихорадке, но сильные руки Нострадамуса крепко держали её, не давая ни убежать, ни отдаться приливу будущего полностью. Пифии было плохо, будущее плескалось в горле, жгло легкие и топтало сердце, её тошнило грядущим и она выблевывала слова и фразы, выхаркивала окровавленные обрывки событий и спутанные нити вариантов бытия, и еще она ругалась - грязно, страшно и отчаянно, на всех известных ей языках. Нострадамус же слушал и смотрел, запоминая и пряча увиденное во вскрытой брюшине памяти.
Наконец дым и тишина устали и растворившись друг в друге ушли, унося с собой и в себе крупицы так и не обретшего, пусть призрачную, но плоть, грядущего. Пифия всхлипнула и обмякла, капли пота на её теле на мгновенье стали до боли похожи на капли будущего, которое дым и тишина забыли унести с собой. Нострадамус нежно поднял Пифию, перенес ее на кровать, обтер её тело и поднес к её губам бутылочку с настойкой, настойкой дарующей сон, сон без сновидений, пустой, черный и гулкий. Пифия нетерпеливо сделала несколько глотков, счастливо улыбнулась и соскользнула в этот сон, сон, который после свидания с будущим был для нее счастьем. Нострадамус укрыл её, подоткнул одеяло, и целую, немыслимо долгую, но ужасно короткую минуту любовался спящей, потом вздохнул, отошел к столу и присел за него.
На столе уже лежали пустые и жадные листы бумаги, они ждали, они вожделели букв и слов. Перо ткнулось в чернила и коснувшись листа вскрыло, как ножом в подворотне, память по свежему, только заросшему шву. Пророк писал, пропуская сквозь себя запомненное будущее, писал торопясь успеть, пока потроха грядущего не остыли. Погрузиться и запечатлеть, пока Пифия спит без снов и будущее не может её достать, и если Пифия касалась будущего лишь краешком и снаружи, то Пророк уходил внутрь, погружался и сливался с грядущим, неизменно возвращаясь назад, на едва трепещущий огонек уже написанных строк. Руки дрожали, глаза слезились, тело отказывалось принимать, а разум понимать и только воля неумолимо тащила вперед - поймать, вскрыть, почувствовать, выплеснуть, поставить точку, и так снова, снова и снова, пока перо не уткнется в пустоту и не выпадет из счастливо ослабевших рук. И еще неизвестно кому горше, больнее и труднее - той кто видит или тому, кто понимает.
Ибо будущего нет, никакого - ни вероятного, ни невероятного, нет, пока Пифия его не увидела, а Пророк его не записал, тем самым сделав вероятное - вероятным, а невозможное - невозможным. Ведь без этого не будет ничего и даже ничего тоже не будет.
Нострадамус спал, уронив голову на руки, тихо и без снов. Рядом, прислонившись к его ногам, спала Пифия, которая за полночь, пошатываясь, переползла к нему поближе, они оба счастливо улыбались - ибо Пифия видела и такое будущее, а Пророк понимал и знал, что оно будет.
Тишина и дым опутали Ностардамуса и Пифию, сжали их дыхание, как любовник сжимает грудь возлюбленной - жадно и нежно, пальцы дымной тишины привычно задавали ритм и, дыхание двоих, податливое будто глина, слилось в одно, единое дыхание двухголового существа. И пришел шорох, шорох будущего осыпающегося со стен, потолка и пола, шорох невнятных образов, цветных криков, пахнущих звуков - он накрыл Пифию пестрой волной и она начала захлебываться, тело ее забилось, будто в лихорадке, но сильные руки Нострадамуса крепко держали её, не давая ни убежать, ни отдаться приливу будущего полностью. Пифии было плохо, будущее плескалось в горле, жгло легкие и топтало сердце, её тошнило грядущим и она выблевывала слова и фразы, выхаркивала окровавленные обрывки событий и спутанные нити вариантов бытия, и еще она ругалась - грязно, страшно и отчаянно, на всех известных ей языках. Нострадамус же слушал и смотрел, запоминая и пряча увиденное во вскрытой брюшине памяти.
Наконец дым и тишина устали и растворившись друг в друге ушли, унося с собой и в себе крупицы так и не обретшего, пусть призрачную, но плоть, грядущего. Пифия всхлипнула и обмякла, капли пота на её теле на мгновенье стали до боли похожи на капли будущего, которое дым и тишина забыли унести с собой. Нострадамус нежно поднял Пифию, перенес ее на кровать, обтер её тело и поднес к её губам бутылочку с настойкой, настойкой дарующей сон, сон без сновидений, пустой, черный и гулкий. Пифия нетерпеливо сделала несколько глотков, счастливо улыбнулась и соскользнула в этот сон, сон, который после свидания с будущим был для нее счастьем. Нострадамус укрыл её, подоткнул одеяло, и целую, немыслимо долгую, но ужасно короткую минуту любовался спящей, потом вздохнул, отошел к столу и присел за него.
На столе уже лежали пустые и жадные листы бумаги, они ждали, они вожделели букв и слов. Перо ткнулось в чернила и коснувшись листа вскрыло, как ножом в подворотне, память по свежему, только заросшему шву. Пророк писал, пропуская сквозь себя запомненное будущее, писал торопясь успеть, пока потроха грядущего не остыли. Погрузиться и запечатлеть, пока Пифия спит без снов и будущее не может её достать, и если Пифия касалась будущего лишь краешком и снаружи, то Пророк уходил внутрь, погружался и сливался с грядущим, неизменно возвращаясь назад, на едва трепещущий огонек уже написанных строк. Руки дрожали, глаза слезились, тело отказывалось принимать, а разум понимать и только воля неумолимо тащила вперед - поймать, вскрыть, почувствовать, выплеснуть, поставить точку, и так снова, снова и снова, пока перо не уткнется в пустоту и не выпадет из счастливо ослабевших рук. И еще неизвестно кому горше, больнее и труднее - той кто видит или тому, кто понимает.
Ибо будущего нет, никакого - ни вероятного, ни невероятного, нет, пока Пифия его не увидела, а Пророк его не записал, тем самым сделав вероятное - вероятным, а невозможное - невозможным. Ведь без этого не будет ничего и даже ничего тоже не будет.
Нострадамус спал, уронив голову на руки, тихо и без снов. Рядом, прислонившись к его ногам, спала Пифия, которая за полночь, пошатываясь, переползла к нему поближе, они оба счастливо улыбались - ибо Пифия видела и такое будущее, а Пророк понимал и знал, что оно будет.