История Румынии. ЛЕГИОН МИХАИЛА АРХАНГЕЛА ч.46 "Испытание войной"
Оригинал взят у sergey_v_fomin в ТАРКОВСКИЕ: ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ (часть 160)
Румынская крестьянка угощает красноармейца.
Испытание войной (окончание)
Многие немцы (и некоторые из их союзников), несомненно, хорошо понимали не только то, что грядет возмездие, но и кто именно будет мстить им русскими руками.
Тут, между прочим, никакие поиски не нужны. Они всё рассказывают о себе сами, пусть и пытаясь при этом переложить, как водится в таких случаях, всю вину на жертву.
«В Европе, - читаем в “Записках о войне” поэта-фронтовика Бориса Абрамовича Слуцкого, - женщины сдались, изменили раньше всех…Меня всегда потрясала, сбивала с толку, дезориентировала легкость, позорная легкость любовных отношений. Порядочные женщины, безусловно, безкорыстные, походили на проституток - торопливой доступностью, стремлением избежать промежуточные этапы, неинтересом к мотивам, толкающим мужчину на сближение с ними. Подобно людям, из всего лексикона любовной лирики узнавшим три похабных слова, они сводили все дело к нескольким телодвижениям, вызывая обиду и презрение у самых желторотых из наших офицеров… Сдерживающими побуждениями служили совсем не этика, а боязнь заразиться, страх перед оглаской, перед беременностью».
Другой известный писатель, смершевец Владимiр Иосифович Богомолов (Войтинский) приводил в своем дневнике такое мнение, бытовавшее (на самом деле, конечно, внушенное военным агитпропом) в советских войсках: «Все немки развратны. Они ничего не имеют против того, чтобы с ними спали».
Житель Вены, расстрелявший перед приходом советских войск свою семью и после этого покончивший с собой.
Немками, понятно, дело не ограничивалось.
Уже знакомый нам младший лейтенант Владимiр Натанович Гельфанд в следующих выражениях изложил свое мнение о «красивых полячках, гордых до омерзения» и, видимо, не очень-то жаловавших его как представителя «избранного племени»: «Мне рассказывали о польских женщинах: те заманивали наших бойцов и офицеров в свои объятья, и когда доходило до постели, отрезали половые члены бритвой, душили руками за горло, царапали глаза. Безумные, дикие, безобразные самки! С ними надо быть осторожней и не увлекаться их красотой. А полячки красивы, мерзавки».
Ему вторит Слуцкий, правда, уже не в дневнике, а в записках, обдуманных и написанных уже в наши дни: «Наверное, наши солдаты будут вспоминать Румынию как страну сифилитиков...» Именно здесь, считал Борис Абрамович, «наш солдат более всего ощущал свою возвышенность над Европой».
Неплохо было бы, конечно, при этом понять, чей это - «наш»?
В целом же все эти «человеколюбивые» мысли «инженеров человеческих душ» выглядят довольно забавно в устах тех, чьи соплеменницы, с библейских еще времен, ловко запрыгивали в постели всех, без разбору, сильных мiра сего и вообще тех, которые могли бы послужить интересам их народа.
Удивительно, но современные наши патриоты, по существу братаются со всей этой темной братией, часто приводя эти и другие подобные цитаты, думая, что тем самым они обеляют своих отцов и дедов, ловко ввергнутых на путь греха более значимыми (по занимаемому положению и степени влияния) соплеменниками этих самых «радяньских письмэнников».
Жители Бухареста встречают советские войска.
В качестве «доказательств» те же патриоты приводят еще и грозные директивы, сулившие страшные кары насильникам. Весь вопрос лишь в том, исполнялись ли они на деле. Статистика таких разбирательств, впрочем как и самих случаев, отсутствует.
В качестве примера в литературе приводится один и тот же случай. Исходя из текста - понятно, почему. Но, заметим, и он вызывает много вопросов.
Описан он в мемуарах генерал-лейтенанта В.П. Брюхова (1924-2015), в то время командира танкового батальона, капитана.
«Был один случай, - рассказывает Василий Павлович, - в городе Крайове, в Румынии, где мы остановились на три дня подремонтироваться и подтянуть тылы. У нас в батальоне был командиром танка лейтенант Иванов с Белгородчины. Взрослый мужик, лет 32-34, коммунист, с высшим агрономическим образованием, бывший до войны председателем колхоза. В его деревне стояли румыны и при отступлении они молодежь с собой угнали, а коммунистов и их семьи согнали в один сарай и сожгли. Потом соседи говорили, что так они кричали и плакали, когда солдаты обливали сарай горючим, а потом еще стреляли, добивая через доски. Вот так погибла семья Иванова - жена и двое детей.
Наша бригада проходила недалеко от его села, и он отпросился заехать. Там ему рассказали эту историю, отвели на пепелище. Когда он вернулся, его словно подменили. Он стал мстить. Воевал здорово, временами даже казалось, что он ищет смерти. В плен не брал никого, а когда в плен пытались сдаваться, косил не раздумывая.
А тут… выпили и пошли с механиком искать молодку. Сентябрь был, хорошая погода, дело к вечеру. Зашли в дом. В комнате пожилой мужчина и молодка лет двадцати пяти сидят, пьют чай. У нее на руках полуторагодовалый ребенок. Ребенка лейтенант передал родителям, ей говорит: “Иди в комнату”, а механику: “Ты иди, трахни ее, а потом я”.
Тот пошел, а сам-то пацан с 1926 года, ни разу, наверное, с девкой связи не имел. Он начал с ней шебуршиться. Она, видя такое дело, в окно выскочила и побежала. А Иванов стук услышал, выскакивает: “Где она?” А она уже бежит: “Ах ты, сукин сын, упустил”. Ну, он ей вдогонку дал очередь из автомата. Она упала. Они не обратили внимания и ушли. Если бы она бежала и надо было бы убить ее, наверняка бы не попал. А тут из очереди всего одна пуля и прямо в сердце.
На следующий день приходят ее родители с местными властями к нам в бригаду. А еще через день органы их вычислили и взяли - СМЕРШ работал неплохо. Иванов сразу сознался, что стрелял, но он не понял, что убил. На третий день суд. На поляне построили всю бригаду, привезли бургомистра и отца с матерью. Механик плакал навзрыд. Иванов еще ему говорит: “Слушай, будь мужиком. Тебя все равно не расстреляют, нечего нюни распускать. Пошлют в штрафбат - искупишь кровью”. Когда ему дали последнее слово, тот-то все просил прощения. Так и получилось - дали двадцать пять лет с заменой штрафным батальоном.
Лейтенант встал и говорит: “Граждане судьи Военного трибунала, я совершил преступление и прошу мне никакого снисхождения не делать”. Вот так просто и твердо. Сел и сидит, травинкой в зубах ковыряется.
Советский танк на улицах Бухареста.
Объявили приговор: “Расстрелять перед строем. Построить бригаду. Приговор привести в исполнение”. Строились мы минут пятнадцать-двадцать. Подвели осужденного к заранее отрытой могиле. Бригадный особист, подполковник, говорит нашему батальонному особисту, стоящему в строю бригады: “Товарищ Морозов, приговор привести в исполнение”. Тот не выходит. “Я вам приказываю!” Тот стоит, не выходит. Тогда подполковник подбегает к нему, хватает за руку, вырывает из строя и сквозь зубы матом: “Я тебе приказываю!!” Тот пошел. Подошел к осужденному.
Лейтенант Иванов снял пилотку, поклонился, говорит: “Простите меня, братцы”. И все. Морозов говорит ему: “Встань на колени”. Он это сказал очень тихо, но всем слышно было - стояла жуткая тишина. Встал на колени, пилотку сложил за пояс: “Наклони голову”. И когда он наклонил голову, особист выстрелил ему в затылок.
Тело лейтенанта упало и бьется в конвульсиях. Так жутко было… Особист повернулся и пошел, из пистолета дымок идет, а он идет, шатается как пьяный. Полковник кричит: “Контрольный! Контрольный!” Тот ничего не слышит, идет. Тогда он сам подскакивает, раз, раз, еще. Что мне запомнилось: после каждого выстрела, мертвый он уже был, а еще вздрагивал. Он тело ногой толкнул, оно скатилось в могилу: “Закопать” - Закопали - “Разойдись!”
В течение пятнадцати минут никто не расходился. Мертвая тишина. Воевал он здорово, уважали его, знали, что румыны сожгли его семью. Мог ведь снисхождения просить, говорить, что случайно, нет… После этого никаких эксцессов с местным населением у нас в бригаде не было».
История, что и говорить, страшная и, одновременно, трогательная. Сгоревшие близкие лейтенанта Иванова и его огромное горе, понятно, вызывают сочувствие, и если бы он пришел и расстрелял или сжег ту, чужую семью - как ни чудовищно это звучит - можно было бы его, нет, не оправдать, но, хотя бы, понять. Однако он пришел насиловать женщину, причем - осознанно - в присутствии ее отца и ребенка. И не один, а с другом.
Кроме того, вызывает сомнение, что его деревню сожгли именно румыны, угнав к себе молодежь. В Румынии и своей рабочей силы хватало. Скорее всего, это было схоже с немецким стилем поведения. И потом, говоря о «мести» лейтенанта, не бравшего в плен врагов - не о румынах же тут, в самом деле, речь? Для защиты на судебном разбирательстве, для пропаганды - это еще куда ни шло, а для выяснения правды - не очень.
И, кстати уж, разве эта женщина, «похожа на проститутку», о которых так распинается в своих записках Борис Слуцкий? И где они, те чувства, о которых он писал с таким пафосом? Ведь происходило это в стране, в которой, по словам того же поэта-фронтовика, «наш солдат более всего ощущал свою возвышенность над Европой».
Вспоминая же «русский ответ», о котором мы также уже писали… Лейтенант Иванов не захотел «с этим» жить. Вряд ли так же на его месте поступили все те обличители женщин Европы.
Но самый важный вывод из всей этой истории можно сделать один: вряд ли, учитывая такую реакцию солдат и офицеров боевой части и даже особистов, подобных приговоров могло быть много. Не случайно - еще раз повторюсь - эти воспоминания В.П. Брюхова кочуют из книги в книгу, из статьи в статью.
Мотоциклисты на окраине Бухареста.
Что касается освобожденной Красной армией Румынии, то в ней всё развивалось по известной в России (хорошо известной со времен революции и гражданской войны) схеме, хотя часто и осуществлявшейся русской (в ввиду многочисленности народа) рукой, но по начертанному совершенно иными людьми плану.
Красочную картину происходившего можно найти в мемуарах укрывшегося за псевдонимом Цви Кэрэм, служившего переводчиком в советской военной администрации:
«Сотни, тысячи агентов “Старшего брата” рыскали по Румынии и выявляли людей, либо родившихся на советской территории, либо проживавших там - пусть хоть лишь дни.
Для значительных масс населения Румынии это было истинной трагедией. Их фактически выселяли из родного дома и заставляли ехать туда, куда они совершенно не хотели уезжать.
В Кишиневе был создан огромный “Пересыльный пункт для репатриируемых”. Он находился в самом конце Киевской улицы, там, где через Острожскую она соединялась с Александровской-Ленина.
Татьяна Александровна Громова (1911†1985), вышедшая впоследствии замуж за бессарабского историка и пушкиниста Георгия Гавриловича Безвиконного (1910†1966), рассказывала мне в 1984 г. в Бухаресте, как она чудом избежала депортации в СССР, что грозило ей по нескольким причинам: как русской, дочери царского офицера и беженки из Бессарабии. Покинув в 1940 г. в спешке Кишинев, она обосновалась в крупнейшем в Трансильвании городе Брашове, называвшемся в прежние времена Кронштадтом, а в 1950-1960 гг. Орашул Сталин. В 1944 г. туда вошел целый полк НКВД. Спасло ее то, что она служила переводчиком при префекте города, помогая тому при общении с представителями Советской военной миссии.
В этом лагере постоянно находились многие тысячи “репатриируемых”. Их подвергали безпрерывным “собеседованиям” (допросам), они заполняли безконечные анкеты, пока получали разрешение отправиться на местожительство.
Тут-то и начинались основные терзания в тине советской действительности. Никто им не выделял квартир, они безнадежно бегали по инстанциям, добиваясь жилья в “общем порядке”, да еще с ярлыками вроде “изменники”, “фашисты” и т.д.
Одно время “боссом” в лагере был капитан Лагутин. Он был строг, безпощаден и “глубоко партиен”. Ему на смену пришел красавец восточной внешности, капитан Вольфензон. Его, наконец, накрыли на делах, которые творил и его предшественник - Лагутин.
Они, оказывается, держали красивых женщин - “репатрианток” так долго в лагере, пока те не соглашались на сожительство. Тогда только, после “насыщения”, их отпускали. Это стало известно после того, как одна из жертв решила жаловаться.
Вольфензона и Лагутина обсудили на партбюро, сказали им, что “они нехорошие мальчики”, тем дело и кончилось. Власти в СССР очень часто замалчивают даже самые возмутительные преступления ради поддержки пропагандистской басни о том, что, мол, “у нас такого не бывает”. […]
Работники одного из отделов контрразведки СМЕРШ.
Важной предварительной фазой захвата власти в Румынии (как и всех подобных захватов) была “начинка” страны-жертвы тысячами агентов советской военно-политической машины. Вербовали массами, после чего следовала обработка, подготовка, с последующей засылкой. Брали коммерсантов, военных, священнослужителей - в общем, всех, кто попался в “сеть” и не нашел в себе сил, чтобы устоять: страх играл (и играет) важнейшую роль в согласии на “помощь освобождению”. […]
В описываемый отрезок времени Советы разворачивали бурную деятельность для превращения Румынии в своего сателлита. Вербовка агентуры, как я уже говорил, занимала важнейшее место в этой деятельности, поэтому я хочу описать еще несколько деталей в этом плане. Вербовка была массовой, надо было подавить возможное сопротивление румын числом своих людей, силой подрыва изнутри.
Вербовали любого, главным образом тех (мужчин и женщин), кто хоть чем-нибудь был скомпрометирован как перед Советами, так и перед румынами: это давало возможность применять угрозы в качестве главного орудия вербовки. Другая категория “идущих на удочку” - “охваченные соцпсихозом” коммунисты, социалисты, демократы-радикалы. Но таких было очень мало.
Важным фактором, приводившим меченых под прожектор вербовки, была обширность связей, важность занимаемой должности (в первую очередь госчиновники), уровень социальной иерархии “меченого”. Вот несколько примеров - для иллюстрации.
Константин Д. был директором важного учреждения Антонеску, распространявшего свои функции на всю Бессарабию и Транснистрию. Его схватили около Унген - он замешкался при отступлении - и сразу “запустили в обработку”. Он со слезами на глазах твердил, что не хочет изменить своей родине, но это не помешало ему потом затесаться в высшие круги правительства Рэдеску и стать одним из лучших “людей Москвы” там.
Так были засланы в Румынию тысячи агентов, они-то и проделали основную работу в деле превращения Румынии в сателлита Советов.
Немалую роль в этих делах сыграли коммунисты и “прогрессисты” Бессарабии и Румынии. Адвокат Мыцэ был видной личностью в довоенном Кишиневе (румынском). Человек очень образованный, “истинный социалист”, ведущий деятель радикал-царанистской партии Юниана в Бессарабии, он делал такое, что юридически считалось коммунистической деятельностью, за что имел неоднократные неприятности с Сигуранцей. При “освобождении” в 40-м году он вскоре исчез в дебрях архипелага ГУЛАГ. Его потом видели, в разгар войны, где-то в Средней Азии - ободранным, голодным, нищим. И вот как-то на главной улице Бельц, летом 44-го, я смотрел парад дивизии “Тудор Владимиреску” (созданной на Волге из военнопленных в качестве зародыша будущей коммунистической армии Румынии).
Во главе одного из пехотных полков дивизии шагал полковник (колонел) Мыцэ! Он очень хорошо выглядел, чувствовал себя “на коне”. Сразу узнав меня, ухмыльнулся и не побоялся сказать мне (я был в советской военной форме): “Дакэ фуӂь де лупь - те баӂь ши ын спинь!” (“Убегая от волков, полезешь даже в колючки!”).
Он стал впоследствии видным военным в “народной армии” Румынии и был, говорят, ликвидирован во время сталинских процессов в Румынии в 50-х годах. […]
Репрессии Советов чаще всего не прекращаются с окончанием срока, нет! Мучители неустанно преследуют свои бывшие жертвы. Чаще всего они добиваются превращения бывших узников в послушных агентов. Делается это при помощи запугивания, угроз, компрометации. Лишь очень сильные личности могут устоять перед этим постоянным терзанием!
Они вербуют таким путем тысячи».
Советский офицер на одной из улиц Бухареста.
Поразительно, но и сегодня среди части отечественной патриотики пониманием и успехом пользуются выдуманные представителями советских карательных органов и поддерживаемые их нынешними адептами циничные оправдания репрессий по отношению к представителям первой русской эмиграции:
«Органами СМЕРШа было установлено, что германская и румынская разведки активно использовали для шпионской работы против Красной Армии белогвардейцев и участников различных зарубежных антисоветских организаций.
В Бухаресте после отъезда [sic!] Антонеску в Москву было арестовано 99 участников этих организаций. Среди задержанных находились: генеральный секретарь головной войсковой рады украинской военной организации в Европе - Пороховский, доктор экономических наук Трепке, генерал-лейтенанты Дельвиг и Геруа, полковник В.Е. Жолондковский и другие.
Всего на 15 ноября 1944 года в результате “зачистки” освобожденной территории в полосе действия 3-го Украинского УКР СМЕРШ фронта было арестовано 794 сотрудника и агента разведки и контрразведки противника».
http://www.e-reading.club/chapter.php/1007079/9/Tereschenko_-_Chistilische_SMERSha._Stalinskie_volkodavy.html
Судьба всех этих людей понятна. Но как же после этого людям, считающим себя православными да еще именующим себя монархистами, ставить себя в ряды палачей, братаясь с губителями и растлителями собственного народа?
«Чистильщики» из СМЕРШа.
Что же касается Румынии, то она и оглянуться не успела, как из Королевства трансформировалась в «народную республику РПР», которую многие румыны с тех пор с презрением называли между собой «Рыпырыя» - от слова, созвучного с понятием, означающим «чесотку».
Продолжение следует.
Румынская крестьянка угощает красноармейца.
Испытание войной (окончание)
Многие немцы (и некоторые из их союзников), несомненно, хорошо понимали не только то, что грядет возмездие, но и кто именно будет мстить им русскими руками.
Тут, между прочим, никакие поиски не нужны. Они всё рассказывают о себе сами, пусть и пытаясь при этом переложить, как водится в таких случаях, всю вину на жертву.
«В Европе, - читаем в “Записках о войне” поэта-фронтовика Бориса Абрамовича Слуцкого, - женщины сдались, изменили раньше всех…Меня всегда потрясала, сбивала с толку, дезориентировала легкость, позорная легкость любовных отношений. Порядочные женщины, безусловно, безкорыстные, походили на проституток - торопливой доступностью, стремлением избежать промежуточные этапы, неинтересом к мотивам, толкающим мужчину на сближение с ними. Подобно людям, из всего лексикона любовной лирики узнавшим три похабных слова, они сводили все дело к нескольким телодвижениям, вызывая обиду и презрение у самых желторотых из наших офицеров… Сдерживающими побуждениями служили совсем не этика, а боязнь заразиться, страх перед оглаской, перед беременностью».
Другой известный писатель, смершевец Владимiр Иосифович Богомолов (Войтинский) приводил в своем дневнике такое мнение, бытовавшее (на самом деле, конечно, внушенное военным агитпропом) в советских войсках: «Все немки развратны. Они ничего не имеют против того, чтобы с ними спали».
Житель Вены, расстрелявший перед приходом советских войск свою семью и после этого покончивший с собой.
Немками, понятно, дело не ограничивалось.
Уже знакомый нам младший лейтенант Владимiр Натанович Гельфанд в следующих выражениях изложил свое мнение о «красивых полячках, гордых до омерзения» и, видимо, не очень-то жаловавших его как представителя «избранного племени»: «Мне рассказывали о польских женщинах: те заманивали наших бойцов и офицеров в свои объятья, и когда доходило до постели, отрезали половые члены бритвой, душили руками за горло, царапали глаза. Безумные, дикие, безобразные самки! С ними надо быть осторожней и не увлекаться их красотой. А полячки красивы, мерзавки».
Ему вторит Слуцкий, правда, уже не в дневнике, а в записках, обдуманных и написанных уже в наши дни: «Наверное, наши солдаты будут вспоминать Румынию как страну сифилитиков...» Именно здесь, считал Борис Абрамович, «наш солдат более всего ощущал свою возвышенность над Европой».
Неплохо было бы, конечно, при этом понять, чей это - «наш»?
В целом же все эти «человеколюбивые» мысли «инженеров человеческих душ» выглядят довольно забавно в устах тех, чьи соплеменницы, с библейских еще времен, ловко запрыгивали в постели всех, без разбору, сильных мiра сего и вообще тех, которые могли бы послужить интересам их народа.
Удивительно, но современные наши патриоты, по существу братаются со всей этой темной братией, часто приводя эти и другие подобные цитаты, думая, что тем самым они обеляют своих отцов и дедов, ловко ввергнутых на путь греха более значимыми (по занимаемому положению и степени влияния) соплеменниками этих самых «радяньских письмэнников».
Жители Бухареста встречают советские войска.
В качестве «доказательств» те же патриоты приводят еще и грозные директивы, сулившие страшные кары насильникам. Весь вопрос лишь в том, исполнялись ли они на деле. Статистика таких разбирательств, впрочем как и самих случаев, отсутствует.
В качестве примера в литературе приводится один и тот же случай. Исходя из текста - понятно, почему. Но, заметим, и он вызывает много вопросов.
Описан он в мемуарах генерал-лейтенанта В.П. Брюхова (1924-2015), в то время командира танкового батальона, капитана.
«Был один случай, - рассказывает Василий Павлович, - в городе Крайове, в Румынии, где мы остановились на три дня подремонтироваться и подтянуть тылы. У нас в батальоне был командиром танка лейтенант Иванов с Белгородчины. Взрослый мужик, лет 32-34, коммунист, с высшим агрономическим образованием, бывший до войны председателем колхоза. В его деревне стояли румыны и при отступлении они молодежь с собой угнали, а коммунистов и их семьи согнали в один сарай и сожгли. Потом соседи говорили, что так они кричали и плакали, когда солдаты обливали сарай горючим, а потом еще стреляли, добивая через доски. Вот так погибла семья Иванова - жена и двое детей.
Наша бригада проходила недалеко от его села, и он отпросился заехать. Там ему рассказали эту историю, отвели на пепелище. Когда он вернулся, его словно подменили. Он стал мстить. Воевал здорово, временами даже казалось, что он ищет смерти. В плен не брал никого, а когда в плен пытались сдаваться, косил не раздумывая.
А тут… выпили и пошли с механиком искать молодку. Сентябрь был, хорошая погода, дело к вечеру. Зашли в дом. В комнате пожилой мужчина и молодка лет двадцати пяти сидят, пьют чай. У нее на руках полуторагодовалый ребенок. Ребенка лейтенант передал родителям, ей говорит: “Иди в комнату”, а механику: “Ты иди, трахни ее, а потом я”.
Тот пошел, а сам-то пацан с 1926 года, ни разу, наверное, с девкой связи не имел. Он начал с ней шебуршиться. Она, видя такое дело, в окно выскочила и побежала. А Иванов стук услышал, выскакивает: “Где она?” А она уже бежит: “Ах ты, сукин сын, упустил”. Ну, он ей вдогонку дал очередь из автомата. Она упала. Они не обратили внимания и ушли. Если бы она бежала и надо было бы убить ее, наверняка бы не попал. А тут из очереди всего одна пуля и прямо в сердце.
На следующий день приходят ее родители с местными властями к нам в бригаду. А еще через день органы их вычислили и взяли - СМЕРШ работал неплохо. Иванов сразу сознался, что стрелял, но он не понял, что убил. На третий день суд. На поляне построили всю бригаду, привезли бургомистра и отца с матерью. Механик плакал навзрыд. Иванов еще ему говорит: “Слушай, будь мужиком. Тебя все равно не расстреляют, нечего нюни распускать. Пошлют в штрафбат - искупишь кровью”. Когда ему дали последнее слово, тот-то все просил прощения. Так и получилось - дали двадцать пять лет с заменой штрафным батальоном.
Лейтенант встал и говорит: “Граждане судьи Военного трибунала, я совершил преступление и прошу мне никакого снисхождения не делать”. Вот так просто и твердо. Сел и сидит, травинкой в зубах ковыряется.
Советский танк на улицах Бухареста.
Объявили приговор: “Расстрелять перед строем. Построить бригаду. Приговор привести в исполнение”. Строились мы минут пятнадцать-двадцать. Подвели осужденного к заранее отрытой могиле. Бригадный особист, подполковник, говорит нашему батальонному особисту, стоящему в строю бригады: “Товарищ Морозов, приговор привести в исполнение”. Тот не выходит. “Я вам приказываю!” Тот стоит, не выходит. Тогда подполковник подбегает к нему, хватает за руку, вырывает из строя и сквозь зубы матом: “Я тебе приказываю!!” Тот пошел. Подошел к осужденному.
Лейтенант Иванов снял пилотку, поклонился, говорит: “Простите меня, братцы”. И все. Морозов говорит ему: “Встань на колени”. Он это сказал очень тихо, но всем слышно было - стояла жуткая тишина. Встал на колени, пилотку сложил за пояс: “Наклони голову”. И когда он наклонил голову, особист выстрелил ему в затылок.
Тело лейтенанта упало и бьется в конвульсиях. Так жутко было… Особист повернулся и пошел, из пистолета дымок идет, а он идет, шатается как пьяный. Полковник кричит: “Контрольный! Контрольный!” Тот ничего не слышит, идет. Тогда он сам подскакивает, раз, раз, еще. Что мне запомнилось: после каждого выстрела, мертвый он уже был, а еще вздрагивал. Он тело ногой толкнул, оно скатилось в могилу: “Закопать” - Закопали - “Разойдись!”
В течение пятнадцати минут никто не расходился. Мертвая тишина. Воевал он здорово, уважали его, знали, что румыны сожгли его семью. Мог ведь снисхождения просить, говорить, что случайно, нет… После этого никаких эксцессов с местным населением у нас в бригаде не было».
История, что и говорить, страшная и, одновременно, трогательная. Сгоревшие близкие лейтенанта Иванова и его огромное горе, понятно, вызывают сочувствие, и если бы он пришел и расстрелял или сжег ту, чужую семью - как ни чудовищно это звучит - можно было бы его, нет, не оправдать, но, хотя бы, понять. Однако он пришел насиловать женщину, причем - осознанно - в присутствии ее отца и ребенка. И не один, а с другом.
Кроме того, вызывает сомнение, что его деревню сожгли именно румыны, угнав к себе молодежь. В Румынии и своей рабочей силы хватало. Скорее всего, это было схоже с немецким стилем поведения. И потом, говоря о «мести» лейтенанта, не бравшего в плен врагов - не о румынах же тут, в самом деле, речь? Для защиты на судебном разбирательстве, для пропаганды - это еще куда ни шло, а для выяснения правды - не очень.
И, кстати уж, разве эта женщина, «похожа на проститутку», о которых так распинается в своих записках Борис Слуцкий? И где они, те чувства, о которых он писал с таким пафосом? Ведь происходило это в стране, в которой, по словам того же поэта-фронтовика, «наш солдат более всего ощущал свою возвышенность над Европой».
Вспоминая же «русский ответ», о котором мы также уже писали… Лейтенант Иванов не захотел «с этим» жить. Вряд ли так же на его месте поступили все те обличители женщин Европы.
Но самый важный вывод из всей этой истории можно сделать один: вряд ли, учитывая такую реакцию солдат и офицеров боевой части и даже особистов, подобных приговоров могло быть много. Не случайно - еще раз повторюсь - эти воспоминания В.П. Брюхова кочуют из книги в книгу, из статьи в статью.
Мотоциклисты на окраине Бухареста.
Что касается освобожденной Красной армией Румынии, то в ней всё развивалось по известной в России (хорошо известной со времен революции и гражданской войны) схеме, хотя часто и осуществлявшейся русской (в ввиду многочисленности народа) рукой, но по начертанному совершенно иными людьми плану.
Красочную картину происходившего можно найти в мемуарах укрывшегося за псевдонимом Цви Кэрэм, служившего переводчиком в советской военной администрации:
«Сотни, тысячи агентов “Старшего брата” рыскали по Румынии и выявляли людей, либо родившихся на советской территории, либо проживавших там - пусть хоть лишь дни.
Для значительных масс населения Румынии это было истинной трагедией. Их фактически выселяли из родного дома и заставляли ехать туда, куда они совершенно не хотели уезжать.
В Кишиневе был создан огромный “Пересыльный пункт для репатриируемых”. Он находился в самом конце Киевской улицы, там, где через Острожскую она соединялась с Александровской-Ленина.
Татьяна Александровна Громова (1911†1985), вышедшая впоследствии замуж за бессарабского историка и пушкиниста Георгия Гавриловича Безвиконного (1910†1966), рассказывала мне в 1984 г. в Бухаресте, как она чудом избежала депортации в СССР, что грозило ей по нескольким причинам: как русской, дочери царского офицера и беженки из Бессарабии. Покинув в 1940 г. в спешке Кишинев, она обосновалась в крупнейшем в Трансильвании городе Брашове, называвшемся в прежние времена Кронштадтом, а в 1950-1960 гг. Орашул Сталин. В 1944 г. туда вошел целый полк НКВД. Спасло ее то, что она служила переводчиком при префекте города, помогая тому при общении с представителями Советской военной миссии.
В этом лагере постоянно находились многие тысячи “репатриируемых”. Их подвергали безпрерывным “собеседованиям” (допросам), они заполняли безконечные анкеты, пока получали разрешение отправиться на местожительство.
Тут-то и начинались основные терзания в тине советской действительности. Никто им не выделял квартир, они безнадежно бегали по инстанциям, добиваясь жилья в “общем порядке”, да еще с ярлыками вроде “изменники”, “фашисты” и т.д.
Одно время “боссом” в лагере был капитан Лагутин. Он был строг, безпощаден и “глубоко партиен”. Ему на смену пришел красавец восточной внешности, капитан Вольфензон. Его, наконец, накрыли на делах, которые творил и его предшественник - Лагутин.
Они, оказывается, держали красивых женщин - “репатрианток” так долго в лагере, пока те не соглашались на сожительство. Тогда только, после “насыщения”, их отпускали. Это стало известно после того, как одна из жертв решила жаловаться.
Вольфензона и Лагутина обсудили на партбюро, сказали им, что “они нехорошие мальчики”, тем дело и кончилось. Власти в СССР очень часто замалчивают даже самые возмутительные преступления ради поддержки пропагандистской басни о том, что, мол, “у нас такого не бывает”. […]
Работники одного из отделов контрразведки СМЕРШ.
Важной предварительной фазой захвата власти в Румынии (как и всех подобных захватов) была “начинка” страны-жертвы тысячами агентов советской военно-политической машины. Вербовали массами, после чего следовала обработка, подготовка, с последующей засылкой. Брали коммерсантов, военных, священнослужителей - в общем, всех, кто попался в “сеть” и не нашел в себе сил, чтобы устоять: страх играл (и играет) важнейшую роль в согласии на “помощь освобождению”. […]
В описываемый отрезок времени Советы разворачивали бурную деятельность для превращения Румынии в своего сателлита. Вербовка агентуры, как я уже говорил, занимала важнейшее место в этой деятельности, поэтому я хочу описать еще несколько деталей в этом плане. Вербовка была массовой, надо было подавить возможное сопротивление румын числом своих людей, силой подрыва изнутри.
Вербовали любого, главным образом тех (мужчин и женщин), кто хоть чем-нибудь был скомпрометирован как перед Советами, так и перед румынами: это давало возможность применять угрозы в качестве главного орудия вербовки. Другая категория “идущих на удочку” - “охваченные соцпсихозом” коммунисты, социалисты, демократы-радикалы. Но таких было очень мало.
Важным фактором, приводившим меченых под прожектор вербовки, была обширность связей, важность занимаемой должности (в первую очередь госчиновники), уровень социальной иерархии “меченого”. Вот несколько примеров - для иллюстрации.
Константин Д. был директором важного учреждения Антонеску, распространявшего свои функции на всю Бессарабию и Транснистрию. Его схватили около Унген - он замешкался при отступлении - и сразу “запустили в обработку”. Он со слезами на глазах твердил, что не хочет изменить своей родине, но это не помешало ему потом затесаться в высшие круги правительства Рэдеску и стать одним из лучших “людей Москвы” там.
Так были засланы в Румынию тысячи агентов, они-то и проделали основную работу в деле превращения Румынии в сателлита Советов.
Немалую роль в этих делах сыграли коммунисты и “прогрессисты” Бессарабии и Румынии. Адвокат Мыцэ был видной личностью в довоенном Кишиневе (румынском). Человек очень образованный, “истинный социалист”, ведущий деятель радикал-царанистской партии Юниана в Бессарабии, он делал такое, что юридически считалось коммунистической деятельностью, за что имел неоднократные неприятности с Сигуранцей. При “освобождении” в 40-м году он вскоре исчез в дебрях архипелага ГУЛАГ. Его потом видели, в разгар войны, где-то в Средней Азии - ободранным, голодным, нищим. И вот как-то на главной улице Бельц, летом 44-го, я смотрел парад дивизии “Тудор Владимиреску” (созданной на Волге из военнопленных в качестве зародыша будущей коммунистической армии Румынии).
Во главе одного из пехотных полков дивизии шагал полковник (колонел) Мыцэ! Он очень хорошо выглядел, чувствовал себя “на коне”. Сразу узнав меня, ухмыльнулся и не побоялся сказать мне (я был в советской военной форме): “Дакэ фуӂь де лупь - те баӂь ши ын спинь!” (“Убегая от волков, полезешь даже в колючки!”).
Он стал впоследствии видным военным в “народной армии” Румынии и был, говорят, ликвидирован во время сталинских процессов в Румынии в 50-х годах. […]
Репрессии Советов чаще всего не прекращаются с окончанием срока, нет! Мучители неустанно преследуют свои бывшие жертвы. Чаще всего они добиваются превращения бывших узников в послушных агентов. Делается это при помощи запугивания, угроз, компрометации. Лишь очень сильные личности могут устоять перед этим постоянным терзанием!
Они вербуют таким путем тысячи».
Советский офицер на одной из улиц Бухареста.
Поразительно, но и сегодня среди части отечественной патриотики пониманием и успехом пользуются выдуманные представителями советских карательных органов и поддерживаемые их нынешними адептами циничные оправдания репрессий по отношению к представителям первой русской эмиграции:
«Органами СМЕРШа было установлено, что германская и румынская разведки активно использовали для шпионской работы против Красной Армии белогвардейцев и участников различных зарубежных антисоветских организаций.
В Бухаресте после отъезда [sic!] Антонеску в Москву было арестовано 99 участников этих организаций. Среди задержанных находились: генеральный секретарь головной войсковой рады украинской военной организации в Европе - Пороховский, доктор экономических наук Трепке, генерал-лейтенанты Дельвиг и Геруа, полковник В.Е. Жолондковский и другие.
Всего на 15 ноября 1944 года в результате “зачистки” освобожденной территории в полосе действия 3-го Украинского УКР СМЕРШ фронта было арестовано 794 сотрудника и агента разведки и контрразведки противника».
http://www.e-reading.club/chapter.php/1007079/9/Tereschenko_-_Chistilische_SMERSha._Stalinskie_volkodavy.html
Судьба всех этих людей понятна. Но как же после этого людям, считающим себя православными да еще именующим себя монархистами, ставить себя в ряды палачей, братаясь с губителями и растлителями собственного народа?
«Чистильщики» из СМЕРШа.
Что же касается Румынии, то она и оглянуться не успела, как из Королевства трансформировалась в «народную республику РПР», которую многие румыны с тех пор с презрением называли между собой «Рыпырыя» - от слова, созвучного с понятием, означающим «чесотку».
Продолжение следует.