«Божьим промыслом», Борис Конофальский
Одиннадцатая часть цикла «Путь инквизитора»:
«- Чёртов холод, даже и не знал я, что в наших местах в ноябре бывает так холодно, - в который раз ругается полковник Игнасио Роха. - И что это за дождь? Это просто ледяная вода! У нас в горах зимой иной раз такой бывает. Но тут-то не горы...
- Так до Рождества уже меньше месяца, откуда же быть теплу, - замечает ему в ответ полковник Рене.
- Всё равно, чёрт бы побрал этот холод! - продолжает бурчать Роха. - Проклятые еретики, будь они, собаки, неладны! Ну кто воюет тогда, когда надо стоять на тёплых квартирах?! Безбожники! Что ещё о них сказать?!
Генерал поворачивается к нему и различает его в блеклом свете заливаемой водой лампы. Полковник кутается в промокший плащ, с его шляпы течёт вода. Игнасио не носит шлема, хотя Волков и напоминал ему про это, просил его носить. Но нет, не носит из глупого бахвальства, как и многие его мушкетёры. Старики, сержанты и корпоралы его полка носят только шляпы. С одной стороны, генерал не одобрял этакой беспечности, но с другой стороны, шляпы с заломанными кверху правыми краями полей стали символом полка, знаком мушкетёров Эшбахта. Которые в окрестных землях, и даже за их пределами стали в последние годы знамениты, а значит, и дȯроги. Сам герцог один раз не погнушался нанять две сотни дорогих мушкетёров во главе с их славным полковником для одного недолгого дела. Нанял их вместо арбалетчиков, всего половину от тех, что жили в землях барона, так как на всех у курфюрста Ребенрее не нашлось денег.
Мушкетёры из Эшбахта. Это название стало таким же известным в верховьях Марты, как и арбалетчики из Ламбрии, или пехота горцев, или жандармы короля. Волков был этому рад, он даже не запрещал людям, что жили на его земле, ходить в чужие походы под его вороном на флаге и называться именем его земли. Пусть зарабатывают, лишь бы драгоценные мушкеты не теряли. Пусть Роха, Вилли и другие офицеры, да и сами мушкетёры побалуют себя серебром. Главное, чтобы потом их жёны тратили добытые деньги в Эшбахте.
И пока что ни в одном деле солдаты не посрамили цветов его герба. Везде с гордостью и под барабаны они несли его знамя, даже когда дело было проиграно. А знаменосцев полка прапорщиков Франка и Клюгенау с другими офицерами кавалер Фолькоф фон Эшбахт, барон фон Рабенбург, приглашал к себе за стол на рождественский обед. И только под его знаменем мушкетёры Эшбахта соглашались воевать, даже если нанимавший их военачальник был известен и родовит. Об этом мушкетёры и в своём договоре по найму записали первым пунктом: их знамя - чёрный ворон на бело-голубом поле. И никакого другого. Спасибо за то Рохе и Вилли.»
Вот на эти два процента...
«Для офицеров и сержантов, что занимались наймом солдат, это дело было крайне выгодным. Волков, в отличие от майора Фильшнера, знал, что четыреста двадцать стрелков на его земле не проживает. Вряд ли и четыре сотни солдат у него бы набралось. А ведь ещё и не все пойдут. Барон знал количество исправных мушкетов и аркебуз, он был уверен, что в лучшем случае Роха соберёт триста пятьдесят-триста шестьдесят человек. И половина из них будут не проверенные бойцы, а молодняк, позаимствовавший мушкеты и аркебузы у своих старших товарищей или отцов. А всю разницу, слегка поделившись с сержантами, Роха, конечно, положит себе в карман. Роха, Брюнхвальд, Дорфус... Что ни говори, а офицерские должности - прибыльные. И Волкову было не жалко денег герцога, пусть его люди подзаработают. Плохо, что ему от этого ничего не перепадёт. Сами офицеры ему не предложат, в их глазах он необыкновенный богатей, к чему ему эти мелочи. А просить он их, конечно, не станет. Хотя барон, в его удручающем финансовом положении, видит Бог, не отказался бы и от ста жалких талеров.»
Боевой понос тогда косил больше, чем сражения, да:
«- Господа, нам придётся ставить свой лагерь. Маршал даст нам палаток в этом лагере всего на пять сотен людей.
- Очень жаль, - заметил майор Дорфус. - Люди еле волокут ноги.
- Да-да, - генерал не по-доброму на него взглянул. - Все промокли, им бы поесть и отдохнуть, в тепле да с пивом. Но не получится. Может, это даже и к лучшему.
- Почему? - удивился Рене.
- Потому что в лагере бардак, колодцы в селе выпиты, воду от реки не привозят, люди пьют из луж. Нужники не выкопаны, хотя сапёры есть, - размышлял генерал. - Карл, - он повернулся к Брюнхвальду, - отберите пять сотен людей, они останутся тут, посмотрите, что за места и что за палатки им отведены, проследите, чтобы их сегодня же накормили, и скажите офицерам, чтобы настрого запретили своим людям пить из луж. И когда пойдёте за нами, захватите сапёров, маршал пообещал нам сапёров сто тридцать человек.»
В очередь, сукин сын, в очередь!
«Господин фон Гюнтензау. Этот был тот самый наглый мальчишка-паж, которого генерал терпеть не мог. Вот только теперь он вырос и возмужал, и превратился в расфуфыренного придворного. Смазливого, заносчивого, носившего шпагу и золотые перстни. Барону и раньше казалось, что мальчик является любовником графини, теперь он в этом не сомневался. Именно подобный дворцовый хлыщ, прилизанный губошлёп в дорогом платье, и должен был нравиться деревенской простушке, волею судеб взлетевшей к самым небесам.
Приняв к сведенью, что его ждут, больше общаться с господином фон Гюнтензау он не захотел и поехал за ним в гостиницу, где и нашёл ожидавшую его графиню. Они нежно обнялись прямо на улице, куда она вышла его встречать. Барон поцеловал графиню в лоб, а та, заглядывая ему в лицо, спрашивала:
- Не были ли вы ранены в битвах, братец мой?
- Нет, только устал смертельно, - отвечал он, и они пошли в покои, куда за ними пришёл и господин фон Гюнтензау, но Волков остановил его в двери: - Дозвольте нам с графиней поговорить.
Но молодой человек лишь уставился на Брунхильду и ждал решения графини, словно слова генерала для него ничего не значат, и так как та не сразу сподобилась его принять за неё всё решил барон и выставил молодца за дверь. Выставил с удовольствием.
- Уж больно вы грубы с ним, братец, - стала заступаться за фон Гюнтензау графиня.
И этим почему-то разозлила генерала.
- Как его терпит герцог? Отчего ещё не велел зарезать его? Не пойму сие!
- А к чему герцогу резать моего секретаря? - стала говорить госпожа фон Мален.
"Секретаря!". Волков чувствовал, что женщина врёт. И ему стало даже немного неприятно от этого или, может оттого, что эта некогда небезразличная ему женщина выбрала такого жалкого господина. А может, из-за того, что фон Гюнтензау был так молод и смазлив. В общем, то, что его разозлило, одновременно его и раззадорило; он подхватил графиню под руку и повлёк в спальню.
- Куда вы? Куда? - она всё поняла и попыталась вырваться, но генерал держал её руку крепко, - прекратите же это, - возмущалась женщина, но он знал её и чувствовал, что сопротивляться она могла бы и пояростнее.
- Простите, графиня, но у меня давно не было женщин, - говорил генерал, укладывая её на край кровати и задирая ей юбки, - на войне было не до любви. А ну-ка покажите, что там у вас.
- Господин братец, - она пыталась удержать свои юбки хотя бы у бёдер, - там всё то же самое, что вы видали и прежде, ничего нового вы там не найдете. Могли бы себе трактирную девку найти, - говорила она, но всё равно сопротивлялась только ради вида.
Он всё-таки разобрался в её юбках. И согнул её ноги в коленях.
- Я уже нашёл, - сказал генерал без всякой учтивости, не думая о том, что мог задеть её чувства, ведь как ни крути, а госпожа графиня хоть и недолго, но промышляла девкой в дешёвом кабаке Рютте.
И генерал всё-таки воспользовался благосклонностью дамы, хотя та была и не очень-то благосклонна к нему в тот день. И особую пикантность, особое удовольствие ему добавлял тот факт, что за дверью покоев в этот момент находился смазливый фон Гюнтензау. Этот противный любовник Брунхильды. Да, пусть постоит под дверью, пусть знает сопляк свое место в очереди.
- Все юбки мне испачкали, - бубнила графиня, когда всё было закончено и она, встав с постели, приводила себя в порядок. Но говорила она это почти беззлобно. Ему даже показалась, что женщина довольна их встречей, но пытается показать, что сердита на него.»
Дружба крепкая не разладится, не расклеится от дождей и вьюг...
«- Экселенц! - воскликнул Сыч.
- Что?
- Я же женился осенью.
- А я женился весной, и что?
- У меня жена... Вы же видели её.
- Видел, и что? Что с ней не так? - Волков, кажется, начинал понимать, в чём причина волнения Сыча.
- Да наоборот, с нею всё так. Она у меня сказка... окорок в медовой горчице. Ей же всего восемнадцать лет. Вся налитая, кровь с молоком. Изъянов нет. На неё все засматриваются. За нею глаз да глаз... Я буду тут сидеть... Так она же гулять начнёт, - Фриц Ламме был явно расстроен. Он развёл руки, и жест его означал: это же очевидно, вы, что, не понимаете, экселенц?
И это его расстройство разозлило генерала.
- Так это потому, что ты дурак, - зло выговаривал он Сычу. - На кой чёрт женился на молодой, она же тебе во внучки годится.
- Ну уж не во внучки, в дочки, - поправил его Ламме.
Волков махнул рукой.
- Старый муж при молодой жене - извечный предмет насмешек и злых шуток, и поделом ему. Потому что он дурак. И ты про то знал, но сам же в эту петлю и полез, тебя никто не тянул. Чего ж теперь ноешь?
- Больно хороша она была, - вздохнул Фриц Ламме. - Вы же видели её, экселенц.
- Ну, и ходил бы к ней, деньжат давал бы, зачем женился?
- Так я так и хотел, но она сказала, что даст только через церковь.
- О, молодец какая. Ну раз так, то мог бы кого приставить к ней, чтобы приглядывали.
- Так кого?
- Ну, хоть Ежа или подручных твоих, как их там звать, не помню.
- Кого? - Сыч скривился. - Эту сволочь оставить приглядывать за моей женой?! Это всё равно, что голодных псов оставить приглядывать за куском свиной печени. Эти ублюдки... они же первые ей подол задерут. Вы что, экселенц? Нет, даже и речи о том быть не может.
Волкову уже надоел этот разговор, он пришёл сюда по делу, поэтому генерал произнёс:
- В общем, до мая ты мне тут нужен.
- А что, раньше нам резню никак не устроить? - с надеждой спрашивал Фриц Ламме.
- У меня шесть сотен людей, - отвечал барон, - еретиков в городе шесть тысяч. Да ещё и среди капитанов стражи есть еретики. Если я сам всё начну, а праведные меня не поддержат, то из города придётся бежать. А я и так сюда еле пролез. Летом город придётся в осаду брать... А на помощь городу ван дер Пильс пожалует... Нет, нет... - он покачал головой, - герцог меня феода лишит, если я с конфузией вернусь. Этот город большой доход ему приносит, тут рисковать нельзя. Так что будем здесь сидеть до весны тихо, пока цу Коппенхаузен не приведет главные силы.
- До весны? - удручённо произнёс Сыч.
Это было неприятное зрелище - крепкий, суровый и опасный мужик сидел перед генералом и печалился из-за бабы. Тот поморщился, даже едва не сплюнул, и сказал раздражённо:
- Зарыдай ещё... - немного подумал и добавил уже успокаиваясь. - Если так волнуешься за волосатый пирог своей жёнушки, так боишься, что кто-то им попользуется, вели ей сюда приехать, денег тебе на дорогу и содержание дам. Больше о том я слышать не хочу. Всё, имей в виду, ты мне нужен тут.»
И военные действия, и грызня при дворе прекрасны - жду продолжение.
«- Чёртов холод, даже и не знал я, что в наших местах в ноябре бывает так холодно, - в который раз ругается полковник Игнасио Роха. - И что это за дождь? Это просто ледяная вода! У нас в горах зимой иной раз такой бывает. Но тут-то не горы...
- Так до Рождества уже меньше месяца, откуда же быть теплу, - замечает ему в ответ полковник Рене.
- Всё равно, чёрт бы побрал этот холод! - продолжает бурчать Роха. - Проклятые еретики, будь они, собаки, неладны! Ну кто воюет тогда, когда надо стоять на тёплых квартирах?! Безбожники! Что ещё о них сказать?!
Генерал поворачивается к нему и различает его в блеклом свете заливаемой водой лампы. Полковник кутается в промокший плащ, с его шляпы течёт вода. Игнасио не носит шлема, хотя Волков и напоминал ему про это, просил его носить. Но нет, не носит из глупого бахвальства, как и многие его мушкетёры. Старики, сержанты и корпоралы его полка носят только шляпы. С одной стороны, генерал не одобрял этакой беспечности, но с другой стороны, шляпы с заломанными кверху правыми краями полей стали символом полка, знаком мушкетёров Эшбахта. Которые в окрестных землях, и даже за их пределами стали в последние годы знамениты, а значит, и дȯроги. Сам герцог один раз не погнушался нанять две сотни дорогих мушкетёров во главе с их славным полковником для одного недолгого дела. Нанял их вместо арбалетчиков, всего половину от тех, что жили в землях барона, так как на всех у курфюрста Ребенрее не нашлось денег.
Мушкетёры из Эшбахта. Это название стало таким же известным в верховьях Марты, как и арбалетчики из Ламбрии, или пехота горцев, или жандармы короля. Волков был этому рад, он даже не запрещал людям, что жили на его земле, ходить в чужие походы под его вороном на флаге и называться именем его земли. Пусть зарабатывают, лишь бы драгоценные мушкеты не теряли. Пусть Роха, Вилли и другие офицеры, да и сами мушкетёры побалуют себя серебром. Главное, чтобы потом их жёны тратили добытые деньги в Эшбахте.
И пока что ни в одном деле солдаты не посрамили цветов его герба. Везде с гордостью и под барабаны они несли его знамя, даже когда дело было проиграно. А знаменосцев полка прапорщиков Франка и Клюгенау с другими офицерами кавалер Фолькоф фон Эшбахт, барон фон Рабенбург, приглашал к себе за стол на рождественский обед. И только под его знаменем мушкетёры Эшбахта соглашались воевать, даже если нанимавший их военачальник был известен и родовит. Об этом мушкетёры и в своём договоре по найму записали первым пунктом: их знамя - чёрный ворон на бело-голубом поле. И никакого другого. Спасибо за то Рохе и Вилли.»
Вот на эти два процента...
«Для офицеров и сержантов, что занимались наймом солдат, это дело было крайне выгодным. Волков, в отличие от майора Фильшнера, знал, что четыреста двадцать стрелков на его земле не проживает. Вряд ли и четыре сотни солдат у него бы набралось. А ведь ещё и не все пойдут. Барон знал количество исправных мушкетов и аркебуз, он был уверен, что в лучшем случае Роха соберёт триста пятьдесят-триста шестьдесят человек. И половина из них будут не проверенные бойцы, а молодняк, позаимствовавший мушкеты и аркебузы у своих старших товарищей или отцов. А всю разницу, слегка поделившись с сержантами, Роха, конечно, положит себе в карман. Роха, Брюнхвальд, Дорфус... Что ни говори, а офицерские должности - прибыльные. И Волкову было не жалко денег герцога, пусть его люди подзаработают. Плохо, что ему от этого ничего не перепадёт. Сами офицеры ему не предложат, в их глазах он необыкновенный богатей, к чему ему эти мелочи. А просить он их, конечно, не станет. Хотя барон, в его удручающем финансовом положении, видит Бог, не отказался бы и от ста жалких талеров.»
Боевой понос тогда косил больше, чем сражения, да:
«- Господа, нам придётся ставить свой лагерь. Маршал даст нам палаток в этом лагере всего на пять сотен людей.
- Очень жаль, - заметил майор Дорфус. - Люди еле волокут ноги.
- Да-да, - генерал не по-доброму на него взглянул. - Все промокли, им бы поесть и отдохнуть, в тепле да с пивом. Но не получится. Может, это даже и к лучшему.
- Почему? - удивился Рене.
- Потому что в лагере бардак, колодцы в селе выпиты, воду от реки не привозят, люди пьют из луж. Нужники не выкопаны, хотя сапёры есть, - размышлял генерал. - Карл, - он повернулся к Брюнхвальду, - отберите пять сотен людей, они останутся тут, посмотрите, что за места и что за палатки им отведены, проследите, чтобы их сегодня же накормили, и скажите офицерам, чтобы настрого запретили своим людям пить из луж. И когда пойдёте за нами, захватите сапёров, маршал пообещал нам сапёров сто тридцать человек.»
В очередь, сукин сын, в очередь!
«Господин фон Гюнтензау. Этот был тот самый наглый мальчишка-паж, которого генерал терпеть не мог. Вот только теперь он вырос и возмужал, и превратился в расфуфыренного придворного. Смазливого, заносчивого, носившего шпагу и золотые перстни. Барону и раньше казалось, что мальчик является любовником графини, теперь он в этом не сомневался. Именно подобный дворцовый хлыщ, прилизанный губошлёп в дорогом платье, и должен был нравиться деревенской простушке, волею судеб взлетевшей к самым небесам.
Приняв к сведенью, что его ждут, больше общаться с господином фон Гюнтензау он не захотел и поехал за ним в гостиницу, где и нашёл ожидавшую его графиню. Они нежно обнялись прямо на улице, куда она вышла его встречать. Барон поцеловал графиню в лоб, а та, заглядывая ему в лицо, спрашивала:
- Не были ли вы ранены в битвах, братец мой?
- Нет, только устал смертельно, - отвечал он, и они пошли в покои, куда за ними пришёл и господин фон Гюнтензау, но Волков остановил его в двери: - Дозвольте нам с графиней поговорить.
Но молодой человек лишь уставился на Брунхильду и ждал решения графини, словно слова генерала для него ничего не значат, и так как та не сразу сподобилась его принять за неё всё решил барон и выставил молодца за дверь. Выставил с удовольствием.
- Уж больно вы грубы с ним, братец, - стала заступаться за фон Гюнтензау графиня.
И этим почему-то разозлила генерала.
- Как его терпит герцог? Отчего ещё не велел зарезать его? Не пойму сие!
- А к чему герцогу резать моего секретаря? - стала говорить госпожа фон Мален.
"Секретаря!". Волков чувствовал, что женщина врёт. И ему стало даже немного неприятно от этого или, может оттого, что эта некогда небезразличная ему женщина выбрала такого жалкого господина. А может, из-за того, что фон Гюнтензау был так молод и смазлив. В общем, то, что его разозлило, одновременно его и раззадорило; он подхватил графиню под руку и повлёк в спальню.
- Куда вы? Куда? - она всё поняла и попыталась вырваться, но генерал держал её руку крепко, - прекратите же это, - возмущалась женщина, но он знал её и чувствовал, что сопротивляться она могла бы и пояростнее.
- Простите, графиня, но у меня давно не было женщин, - говорил генерал, укладывая её на край кровати и задирая ей юбки, - на войне было не до любви. А ну-ка покажите, что там у вас.
- Господин братец, - она пыталась удержать свои юбки хотя бы у бёдер, - там всё то же самое, что вы видали и прежде, ничего нового вы там не найдете. Могли бы себе трактирную девку найти, - говорила она, но всё равно сопротивлялась только ради вида.
Он всё-таки разобрался в её юбках. И согнул её ноги в коленях.
- Я уже нашёл, - сказал генерал без всякой учтивости, не думая о том, что мог задеть её чувства, ведь как ни крути, а госпожа графиня хоть и недолго, но промышляла девкой в дешёвом кабаке Рютте.
И генерал всё-таки воспользовался благосклонностью дамы, хотя та была и не очень-то благосклонна к нему в тот день. И особую пикантность, особое удовольствие ему добавлял тот факт, что за дверью покоев в этот момент находился смазливый фон Гюнтензау. Этот противный любовник Брунхильды. Да, пусть постоит под дверью, пусть знает сопляк свое место в очереди.
- Все юбки мне испачкали, - бубнила графиня, когда всё было закончено и она, встав с постели, приводила себя в порядок. Но говорила она это почти беззлобно. Ему даже показалась, что женщина довольна их встречей, но пытается показать, что сердита на него.»
Дружба крепкая не разладится, не расклеится от дождей и вьюг...
«- Экселенц! - воскликнул Сыч.
- Что?
- Я же женился осенью.
- А я женился весной, и что?
- У меня жена... Вы же видели её.
- Видел, и что? Что с ней не так? - Волков, кажется, начинал понимать, в чём причина волнения Сыча.
- Да наоборот, с нею всё так. Она у меня сказка... окорок в медовой горчице. Ей же всего восемнадцать лет. Вся налитая, кровь с молоком. Изъянов нет. На неё все засматриваются. За нею глаз да глаз... Я буду тут сидеть... Так она же гулять начнёт, - Фриц Ламме был явно расстроен. Он развёл руки, и жест его означал: это же очевидно, вы, что, не понимаете, экселенц?
И это его расстройство разозлило генерала.
- Так это потому, что ты дурак, - зло выговаривал он Сычу. - На кой чёрт женился на молодой, она же тебе во внучки годится.
- Ну уж не во внучки, в дочки, - поправил его Ламме.
Волков махнул рукой.
- Старый муж при молодой жене - извечный предмет насмешек и злых шуток, и поделом ему. Потому что он дурак. И ты про то знал, но сам же в эту петлю и полез, тебя никто не тянул. Чего ж теперь ноешь?
- Больно хороша она была, - вздохнул Фриц Ламме. - Вы же видели её, экселенц.
- Ну, и ходил бы к ней, деньжат давал бы, зачем женился?
- Так я так и хотел, но она сказала, что даст только через церковь.
- О, молодец какая. Ну раз так, то мог бы кого приставить к ней, чтобы приглядывали.
- Так кого?
- Ну, хоть Ежа или подручных твоих, как их там звать, не помню.
- Кого? - Сыч скривился. - Эту сволочь оставить приглядывать за моей женой?! Это всё равно, что голодных псов оставить приглядывать за куском свиной печени. Эти ублюдки... они же первые ей подол задерут. Вы что, экселенц? Нет, даже и речи о том быть не может.
Волкову уже надоел этот разговор, он пришёл сюда по делу, поэтому генерал произнёс:
- В общем, до мая ты мне тут нужен.
- А что, раньше нам резню никак не устроить? - с надеждой спрашивал Фриц Ламме.
- У меня шесть сотен людей, - отвечал барон, - еретиков в городе шесть тысяч. Да ещё и среди капитанов стражи есть еретики. Если я сам всё начну, а праведные меня не поддержат, то из города придётся бежать. А я и так сюда еле пролез. Летом город придётся в осаду брать... А на помощь городу ван дер Пильс пожалует... Нет, нет... - он покачал головой, - герцог меня феода лишит, если я с конфузией вернусь. Этот город большой доход ему приносит, тут рисковать нельзя. Так что будем здесь сидеть до весны тихо, пока цу Коппенхаузен не приведет главные силы.
- До весны? - удручённо произнёс Сыч.
Это было неприятное зрелище - крепкий, суровый и опасный мужик сидел перед генералом и печалился из-за бабы. Тот поморщился, даже едва не сплюнул, и сказал раздражённо:
- Зарыдай ещё... - немного подумал и добавил уже успокаиваясь. - Если так волнуешься за волосатый пирог своей жёнушки, так боишься, что кто-то им попользуется, вели ей сюда приехать, денег тебе на дорогу и содержание дам. Больше о том я слышать не хочу. Всё, имей в виду, ты мне нужен тут.»
И военные действия, и грызня при дворе прекрасны - жду продолжение.