«Нюансеры», Генри Лайон Олди
Буквально за последний месяц мне попалась пара странных публикаций про Олдей - то они «не писатели, а редакторы», то «скачут с бубном по форумам, завлекая контингент»...
«- Не отставайте, ваше благородие!
- Что это у вас? Никак, ремонт?
- Ага, строимся. Аккурат в прошлом годе начали-с. По проекту господина Загоскина, Илиодора Илиодоровича, дай ему бог всяческого здоровья...
- Так ты, я вижу, братец, человек образованный? В курсе событий?
- Шутите, ваше благородие? Наши науки - ноги да руки! А Илиодора Илиодоровича я знаю, не без того. У ихнего брата Сергея Илиодоровича особняк на Мироносицкой, моя благоверная там в прислуге. Когда к ней захаживаю, мне чарочку подносят. И калач дают на заедки. Было дело, летом трухлявый клён падать вздумал, так я держал, пока детей из сада не повыгоняли. Спину по сей день ломит, ну да ничего, оклемался. Сергей Илиодорович меня назвал Ерусланом Лазаревичем и велел заходить, не чинясь. Вы не знаете, ваше благородие, кто он таков, этот Еруслан?
- Богатырь он, братец. Славный и могучий.
- Богатырь? А я, дурак, боялся, что жид.
- Отчего жид, если Еруслан?
- Так ведь Лазаревич! К Сергею Илиодоровичу товарищ приходил, тоже из строителей - Мелетинский Моисей Лазаревич. Он жид, я точно знаю...
Витязь, подумал Алексеев. Ох, не везёт тебе, витязь. Как пряму ехати - обрезану быти.»
Хм, этой детали не знал:
«Не имея огнестрельного оружия, сторожа кликнули ближайших городовых, каких удалось сыскать, а также дворников, коим вменялось в обязанность оказывать помощь городовым в случае необходимости.»
Вот так слить две отсылки - это же чудесно!
«Архиепископ Смарагд наотрез отказался освящать театр, полагая сие заведение греховным чуть больше, чем сверху донизу. Млотковский кинулся к Заикиной, прося совета, та в помощи отказала - как бы Елизавета Петровна ни кудесила, с архиереем связываться не хотела - но дала совет. "Ты же поляк," - напомнила она Млотковскому. Поляк, согласился тот. "Значит, католик?" Католик, да. "Ну и обратись к ксёндзу! - гаркнула Заикина. - А Господь сам разберёт, где свои, где чужие!"
Ксёндз прибежал чуть ли не бегом. Он так всегда бегал, когда выпадал шанс сделать что-нибудь в пику суровому архиепископу.»
Прекрасная сцена:
«- Я прошу прощения... Вы позволите?
- Да, входите. Вам что-то надо?
- Я подумала... Может, вам одиноко?
На Анне Ивановне был надет пеньюар. Анне Ивановне исполнилось лет тридцать, может, двадцать девять. Пеньюару - вдвое больше. Такие капоты из легкой ткани, украшенные розочками где можно и где нельзя, дарили своим жёнам бородатые купцы третьей гильдии, с капиталом от восьми тысяч рублей - и с ножом к горлу требовали, чтобы жёны выходили в обнове к утреннему чаю. Впрочем, судьба этого пеньюара сложилась куда скучнее. Его, похоже, и не носили-то вовсе - держали в сундуке, с иным бельишком, пересыпая имущество порошком из листьев багульника. Кружева, ленты, атлас и шелк - все, что когда-то подчеркивало женскую прелесть, утратило вид, шик, блеск, всякую привлекательность.
Подарок Заикиной, понял Алексеев. Из прошлой жизни.
- Зачем вы? - спросил он, когда Анна Ивановна вошла в кабинет и закрыла за собой дверь. - Зачем вы это делаете? Я же вижу, что вам стыдно. Вы сейчас в обморок упадёте, честное слово.
- Маменька велели, - честно ответила Анна Ивановна.
Врать она не умела. Даже не пыталась.
- Извините за нескромный вопрос... Вы девица? Или вдовая?
- Девица.
- Тогда я тем более не понимаю. Маменька велели, и вы... Вы и водку для этого пили, да? Для смелости?
Анна Ивановна кивнула.
- Я только не могу много пить, - объяснила она. - Засыпаю сразу. А потом тошнит. Если немножко, тогда ладно. Слышите, как я с вами разговариваю? Трезвая я бы никогда...
- Садитесь, - Алексеев указал на кушетку, застеленную клетчатым покрывалом. - Вы на ногах еле держитесь. Не бойтесь, я в кресле устроюсь.
- А я и не боюсь. Я вас ни капельки не боюсь. Почему?
- Потому что я вас не обижу.
- А почему вы меня не обидите? - она села на кушетку. Плотно сдвинула колени, обхватила себя руками. - Мужчины любят, когда женщины к ним сами...
- Кто вам такое сказал?
- Маменька.
- Ну да, маменька. Большой эксперт ваша маменька...
Алексеев встал у закрытой двери, сложил ладони рупором:
- А вашей драгоценной маменьке я рекомендую пойти вон! Иначе я пну дверь ногой, дверь распахнется и набьёт экспертам здоровенную шишку!
В коридоре послышались торопливые шаги.
- Почему вы меня не обидите? - повторила Анна Ивановна.
Изгнание маменьки её не заинтересовало.»
Вообще, вопрос остаётся ровно один - почему нюансеры не правят миром? Если чудесить можно без последствий?
«- Вы меня решительно не понимаете, Лев Борисович. Что, если нюансер вообще не станет работать?
- Никогда?
- Ни при каких обстоятельствах.
- До конца своих дней? Ни за деньги, ни бесплатно?
- Да!
- Даже ради собственного удовольствия?!
- Даже ради спасения души. Вы можете представить человека с даром к музыке, который не играет, не поёт? Не насвистывает во время прогулки?! Что в этом случае? С музыкально одарённым понятно - дар заглохнет, растворится. А с нюансером?
- Хотите водки?
- Спасибо, мы с господином Ваграмяном уже выпили коньяку.
- Спасибо, да - или спасибо, нет?
- Спасибо, да.
Водка легла на коньяк, как родная.
- Интересный вопрос, - пробормотал Кантор, закусив. Он вдруг стал серьёзен, сосредоточен, утратил всё своё местечковое шутовство. Таким он, должно быть, оперировал. - Я вижу, вы плохо спали этой ночью. Что случится с нюансером, отказавшимся от нюансерства? Нет, дар не заглохнет, это точно. Могу лишь повторить, любезный Константин Сергеевич: в таком случае он не получит гонорар, только и всего.
- Гонорар?
- А вы что думаете, гонорары одни клиенты платят? У нас и другие источники дохода имеются.
- Например?
- Например, живём до ста двадцати лет. Заикина, правда, умерла в девяносто два. Бывает, если бурная молодость...
Алексеев подавился. Закашлялся. Выпил воды.
- До ста двадцати?
- Ну, плюс-минус. Здоровье крепкое, болеем редко. Смерть по естественным причинам, без мучений. Обычно уходим во сне. Есть, где жить, есть, что есть. Короче, не голодаем. Живем в тёплом мире, как у мамки на коленях.
- Это зависит от того, в какой мир вы погружаете клиента?
- Нет.
- Не по-божески выходит, Лев Борисович. Как думаете?
- Напомнить вам про неисповедимость Его путей? Это так, и не нам с вами подвергать сомнению высший промысел. Кстати, мы накрываем теплом не только себя. Будь Заикина жива в момент налета на банк, ее правнук, скорее всего, тоже остался бы жив. При жизни Елизавета Петровна прикрывала свою близкую родню. С ее смертью семейная область теплого мира схлопнулась, и Иосиф Лаврик, земля ему пухом, остался без защиты.
- Это прикрывает всех? Всю семью?!
- Не всех, но многих. Тех, кто живёт близко. Тех, кто близок нам, кого мы действительно любим, по-настоящему. Тут не обманешь...»
Лично для меня творчество этого дуэта - просто знак качества, так что рекомендую.
«- Не отставайте, ваше благородие!
- Что это у вас? Никак, ремонт?
- Ага, строимся. Аккурат в прошлом годе начали-с. По проекту господина Загоскина, Илиодора Илиодоровича, дай ему бог всяческого здоровья...
- Так ты, я вижу, братец, человек образованный? В курсе событий?
- Шутите, ваше благородие? Наши науки - ноги да руки! А Илиодора Илиодоровича я знаю, не без того. У ихнего брата Сергея Илиодоровича особняк на Мироносицкой, моя благоверная там в прислуге. Когда к ней захаживаю, мне чарочку подносят. И калач дают на заедки. Было дело, летом трухлявый клён падать вздумал, так я держал, пока детей из сада не повыгоняли. Спину по сей день ломит, ну да ничего, оклемался. Сергей Илиодорович меня назвал Ерусланом Лазаревичем и велел заходить, не чинясь. Вы не знаете, ваше благородие, кто он таков, этот Еруслан?
- Богатырь он, братец. Славный и могучий.
- Богатырь? А я, дурак, боялся, что жид.
- Отчего жид, если Еруслан?
- Так ведь Лазаревич! К Сергею Илиодоровичу товарищ приходил, тоже из строителей - Мелетинский Моисей Лазаревич. Он жид, я точно знаю...
Витязь, подумал Алексеев. Ох, не везёт тебе, витязь. Как пряму ехати - обрезану быти.»
Хм, этой детали не знал:
«Не имея огнестрельного оружия, сторожа кликнули ближайших городовых, каких удалось сыскать, а также дворников, коим вменялось в обязанность оказывать помощь городовым в случае необходимости.»
Вот так слить две отсылки - это же чудесно!
«Архиепископ Смарагд наотрез отказался освящать театр, полагая сие заведение греховным чуть больше, чем сверху донизу. Млотковский кинулся к Заикиной, прося совета, та в помощи отказала - как бы Елизавета Петровна ни кудесила, с архиереем связываться не хотела - но дала совет. "Ты же поляк," - напомнила она Млотковскому. Поляк, согласился тот. "Значит, католик?" Католик, да. "Ну и обратись к ксёндзу! - гаркнула Заикина. - А Господь сам разберёт, где свои, где чужие!"
Ксёндз прибежал чуть ли не бегом. Он так всегда бегал, когда выпадал шанс сделать что-нибудь в пику суровому архиепископу.»
Прекрасная сцена:
«- Я прошу прощения... Вы позволите?
- Да, входите. Вам что-то надо?
- Я подумала... Может, вам одиноко?
На Анне Ивановне был надет пеньюар. Анне Ивановне исполнилось лет тридцать, может, двадцать девять. Пеньюару - вдвое больше. Такие капоты из легкой ткани, украшенные розочками где можно и где нельзя, дарили своим жёнам бородатые купцы третьей гильдии, с капиталом от восьми тысяч рублей - и с ножом к горлу требовали, чтобы жёны выходили в обнове к утреннему чаю. Впрочем, судьба этого пеньюара сложилась куда скучнее. Его, похоже, и не носили-то вовсе - держали в сундуке, с иным бельишком, пересыпая имущество порошком из листьев багульника. Кружева, ленты, атлас и шелк - все, что когда-то подчеркивало женскую прелесть, утратило вид, шик, блеск, всякую привлекательность.
Подарок Заикиной, понял Алексеев. Из прошлой жизни.
- Зачем вы? - спросил он, когда Анна Ивановна вошла в кабинет и закрыла за собой дверь. - Зачем вы это делаете? Я же вижу, что вам стыдно. Вы сейчас в обморок упадёте, честное слово.
- Маменька велели, - честно ответила Анна Ивановна.
Врать она не умела. Даже не пыталась.
- Извините за нескромный вопрос... Вы девица? Или вдовая?
- Девица.
- Тогда я тем более не понимаю. Маменька велели, и вы... Вы и водку для этого пили, да? Для смелости?
Анна Ивановна кивнула.
- Я только не могу много пить, - объяснила она. - Засыпаю сразу. А потом тошнит. Если немножко, тогда ладно. Слышите, как я с вами разговариваю? Трезвая я бы никогда...
- Садитесь, - Алексеев указал на кушетку, застеленную клетчатым покрывалом. - Вы на ногах еле держитесь. Не бойтесь, я в кресле устроюсь.
- А я и не боюсь. Я вас ни капельки не боюсь. Почему?
- Потому что я вас не обижу.
- А почему вы меня не обидите? - она села на кушетку. Плотно сдвинула колени, обхватила себя руками. - Мужчины любят, когда женщины к ним сами...
- Кто вам такое сказал?
- Маменька.
- Ну да, маменька. Большой эксперт ваша маменька...
Алексеев встал у закрытой двери, сложил ладони рупором:
- А вашей драгоценной маменьке я рекомендую пойти вон! Иначе я пну дверь ногой, дверь распахнется и набьёт экспертам здоровенную шишку!
В коридоре послышались торопливые шаги.
- Почему вы меня не обидите? - повторила Анна Ивановна.
Изгнание маменьки её не заинтересовало.»
Вообще, вопрос остаётся ровно один - почему нюансеры не правят миром? Если чудесить можно без последствий?
«- Вы меня решительно не понимаете, Лев Борисович. Что, если нюансер вообще не станет работать?
- Никогда?
- Ни при каких обстоятельствах.
- До конца своих дней? Ни за деньги, ни бесплатно?
- Да!
- Даже ради собственного удовольствия?!
- Даже ради спасения души. Вы можете представить человека с даром к музыке, который не играет, не поёт? Не насвистывает во время прогулки?! Что в этом случае? С музыкально одарённым понятно - дар заглохнет, растворится. А с нюансером?
- Хотите водки?
- Спасибо, мы с господином Ваграмяном уже выпили коньяку.
- Спасибо, да - или спасибо, нет?
- Спасибо, да.
Водка легла на коньяк, как родная.
- Интересный вопрос, - пробормотал Кантор, закусив. Он вдруг стал серьёзен, сосредоточен, утратил всё своё местечковое шутовство. Таким он, должно быть, оперировал. - Я вижу, вы плохо спали этой ночью. Что случится с нюансером, отказавшимся от нюансерства? Нет, дар не заглохнет, это точно. Могу лишь повторить, любезный Константин Сергеевич: в таком случае он не получит гонорар, только и всего.
- Гонорар?
- А вы что думаете, гонорары одни клиенты платят? У нас и другие источники дохода имеются.
- Например?
- Например, живём до ста двадцати лет. Заикина, правда, умерла в девяносто два. Бывает, если бурная молодость...
Алексеев подавился. Закашлялся. Выпил воды.
- До ста двадцати?
- Ну, плюс-минус. Здоровье крепкое, болеем редко. Смерть по естественным причинам, без мучений. Обычно уходим во сне. Есть, где жить, есть, что есть. Короче, не голодаем. Живем в тёплом мире, как у мамки на коленях.
- Это зависит от того, в какой мир вы погружаете клиента?
- Нет.
- Не по-божески выходит, Лев Борисович. Как думаете?
- Напомнить вам про неисповедимость Его путей? Это так, и не нам с вами подвергать сомнению высший промысел. Кстати, мы накрываем теплом не только себя. Будь Заикина жива в момент налета на банк, ее правнук, скорее всего, тоже остался бы жив. При жизни Елизавета Петровна прикрывала свою близкую родню. С ее смертью семейная область теплого мира схлопнулась, и Иосиф Лаврик, земля ему пухом, остался без защиты.
- Это прикрывает всех? Всю семью?!
- Не всех, но многих. Тех, кто живёт близко. Тех, кто близок нам, кого мы действительно любим, по-настоящему. Тут не обманешь...»
Лично для меня творчество этого дуэта - просто знак качества, так что рекомендую.