Навстречу Дню нудиста
Грядут сразу две знаменательных даты: День нудиста (в этом году - 8 июня) и день рождения Александра Сергеевича Пушкина (6 июня). 215 лет исполнилось бы великому поэту, если бы его не застрелил Дантес. Два этих знаменательных события мне хотелось бы ознаменовать одним текстом. Сознаюсь, он был написан не вчера и не позавчера, лежал, вызревал и вот, наконец, созрел…
Сергей Королев
Нудист Пушкин
К нудизму Пушкин прикипел с младых ногтей. В родовом имении Пушкиных Михайловское, что на высоком правом берегу Волги, девки испокон века купались нагишом, побросав на берегу серпы, вилы и сарафаны. Правда, мужики лезли в воду в холщевых домотканых портках, а бабы, то есть мужние жены, в речке не купались вовсе, ходили в баню.
Пушкин очень любил смотреть на резвящихся в речке девок, подшучивать над ними, а при случае мог ухватить молодуху за что придется.
На самом деле Пушкин и на Наталье Николаевне женился только для того, чтобы убедить себя и других в том, что любит утонченных и изысканных красавиц, хотя на самом деле вкусы имел простые и предпочитал девок мясистых, толстопятых, голосистых, с косой до пояса.
В высшем петербургско-московском обществе мода на нудизм появилась так. Шереметев женился на крепостной девке Парашке, которая завсегда купалась голой и не оставила этой приятной привычки, став графиней Шереметевой. А уж за ней потянулись дамы высшего света, падкие на все новое, незнакомое, тем более не совсем приличное, и начали купаться без одежд в специально отведенных для этого местах.
А вслед за ними обнажились и мужчины, графья и князья, не исключая и членов императорской фамилии.
Женившись и переехав в Москву, Пушкин повадился ходить в Серебряный Бор, прогуливаться повдоль нудистского пляжа.
Здесь же, на пляже, помахивая мольбертами, слонялись Ренуар, Эдуард Мане и Кустодиев, отыскивая своих прекрасных купальщиц.
Пушкин не был уверен в себе, все время опасался, не взыграет ли его африканская плоть, и нагишом на берегу не появлялся. Он ходил по краю песчаного обрыва в настоящих американских джинсах, блейзере с металлическими пуговицами и в рубашке от Версаче с расстегнутым воротом, без галстуха...
Именно здесь, в Серебряном Бору, на песчаном откосе Пушкин сочинил знаменитое:
На берегу пустынных волн
Стоял он, дум великих полн,
имея в виду, конечно, себя.
Всматриваясь вниз, в узкую прибрежную полоску, Пушкин жгучей завистью завидовал Дантесу, который, скаля безукоризненно белые зубы, встряхивая мокрыми светлыми волосами, скакал голышом среди загорелых пейзанок. И вспоминались ему знаменитые строки его приятеля, безвременно ушедшего поручика Лермонтова:
А на утро я встал, мне как давай сообщать,
Что я хозяйку ругал, всех хотел застращать
Будто голым скакал, будто песни орал,
А отец, говорил, у меня генерал, -
хотя Пушкин совершенно точно знал, что отец у Лермонтова был никакой не генерал, а бедный аптекарь из занюханной провинциальной Жмеринки. И в бытность свою в одесской ссылке Пушкин не раз покупал у него средство от дурной болезни.
Там же, внизу, близорукий Дельвиг ходил по песчаному берегу и, подойдя вплотную к дамам, останавливался как вкопанный и наводил на них лорнет. Дамы пунцовели, говорили: “Фу, какой нахал!”, но не прикрывались и не отходили.
На том берегу, там, где начиналось Тушино, в зарослях плакучих ив что-то поблескивало стеклянным блеском - Пушкин знал, что это стеснительный Кюхельбекер смотрит на нудистский пляж в большой морской бинокль.
Щурясь на этот беспокойный стеклянный блеск, напоминающий блеск оптического прицела на дуэльном пистолете, Пушкин вспомнил, как однажды в Питере, в лицейские еще годы, перед визитом в веселый дом они зашли в аптеку приобрести средства предохранения, Кюхельбекер вдруг застеснялся и остановился в дверях, а Пушкин, жуткий шутник и прикольщик, крикнул на все заведение: “...и еще пять пачек презервативов во-о-он для того молодого человека - он стесняется” - и указал на мгновенно покрывшегося краской Кюхельбекера...
Именно после этого Кюхельбекер вызвал Пушкина на дуэль, которая, впрочем, не состоялась, и дело закончилась грандиозной попойкой в ближайшем “Макдональдсе”.
Да, это было благословенное место, нудистский пляж в Серебряном Бору, - даже голый прокурор Скуратов не привлекал здесь ничьего внимания...
Распугивая народ, с визгом и с матюгами шарахающийся от хрипящих коней, гикая и помахивая саблями, по берегу пронесся кавалерийский эскадрон во главе с накачавшимся шампанским “Мадам Клико” (12 рублей бутылка), краснорожим, голым по пояс Денисом Давыдовым, понукающим вороного своего жеребца босыми пятками, и вцепившимся в гриву серой в яблоках кобылы Газмановым-старшим, во всегдашнем своем длинном сером плаще с черным подбоем.
Пушкин вдруг увидел внизу, на песочке, свою тещу, отпрянул от обрыва и, сделав крюк, далеко обошел проклятое место...
А в это время несчастная Наталья Николаевна стояла дома обнаженной перед огромным венецианским зеркалом, принимала разные соблазнительные позы и спрашивала себя: ну почему, ну почему всего это великолепия, никто, кроме Пушкина, никогда не увидит?! Потому что жене ходить на нудистский пляж Пушкин запретил категорически.
Однажды Пушкин увидел, как внизу, у воды, на одеяле играют в карты трое: два мужика и одна еще нестарая дебелая девушка. “Цыганы?" - подумал Пушкин. Он спустился и подсел к ним. Одного мужика звали Петрович, он оказался слесарем-сантехником четвертого класса, то есть мог быть приравнен к действительному статскому советнику. Другой служил по ведомству императорских театров, установщиком декораций. Его имени Пушкин не запомнил. Толстую девушку, которая вблизи оказалась еще толще, звали Тася...
Компания играла в подкидного дурака.
Через три часа Пушкин встал с одеяла, разминая затекшие ноги и оставив Петровичу и честной компании 250 рублей ассигнациями, все, что у него с собой было, и еще вексель на 1500 рублей. Тася пыталась всунуть ему в потную ладонь бумажку с номером ее телефона, повторяя, что она “всегда дома”, но Пушкин вырвался и, проклиная свою пагубную страсть к игре, убежал. Едва Пушкин скрылся с глаз долой, как Петрович, посмотрев зачем-то вексель на свет, пошел вдоль берега, отыскивая чудака, у которого можно было бы обменять его на бутылку.
Если б зна-али вы-ы-ы,
Как мне дор-роги
Под-мос-ковные-ее ве-че-ра-а-а..,
раздавалось издалека, со стороны деревеньки Татарово, и Пушкин вполголоса подтягивал, не зная, что решением московского генерал-губернатора и Думы Серебряный Бор уже включен в черту города (на правах района), как и Зеленоград, Коломна и Севастополь.
Порой тихую душевную песню заглушал шум бомбардировщиков, взлетающих с Тушинского аэродрома и направляющихся куда-то на запад.
Ранним утром, едва рассветало, с середины реки сквозь густой белый туман слышалось крепкое русское словцо: это у президента, окруженного референтами, телохранителями, катерами берегового охранения и для пущего спокойствия подпираемого снизу подводной лодкой, срывалась с крючка плотвичка.
Конец подмосковного нудизма был внезапен и страшен. Пока в газетах писали об аморальности нудистского пляжа в самом святом месте, в столице нашей родины Москве, и усматривали в этом пагубные западные влияния, и намекали на всегдашнюю возможность свального греха, власть отмалчивалась. Но стоило Гусинскому с Березовским распустить слух о том, что нудисты собираются создать тайное общество, а может, и собственную политическую партию для участия в грядущих выборах (назывался даже список: Пушкин, Вяземский, Анна Керн), как власть встрепенулась и положила конец.
Прискакал фельдъегерь с подразделением ОМОНа, разогнал народ, попер его с берега, едва дав натянуть штаны, и опечатал пляж, а особо недовольных отправили в Шлиссельбургскую крепость.
Но долго еще слышались по ночам волшебные плески и сияли влекущей белизной в сизом сумраке подмосковной ночи белые плечи и роскошные ягодицы неизвестных красавиц.
Сергей Королев
Нудист Пушкин
К нудизму Пушкин прикипел с младых ногтей. В родовом имении Пушкиных Михайловское, что на высоком правом берегу Волги, девки испокон века купались нагишом, побросав на берегу серпы, вилы и сарафаны. Правда, мужики лезли в воду в холщевых домотканых портках, а бабы, то есть мужние жены, в речке не купались вовсе, ходили в баню.
Пушкин очень любил смотреть на резвящихся в речке девок, подшучивать над ними, а при случае мог ухватить молодуху за что придется.
На самом деле Пушкин и на Наталье Николаевне женился только для того, чтобы убедить себя и других в том, что любит утонченных и изысканных красавиц, хотя на самом деле вкусы имел простые и предпочитал девок мясистых, толстопятых, голосистых, с косой до пояса.
В высшем петербургско-московском обществе мода на нудизм появилась так. Шереметев женился на крепостной девке Парашке, которая завсегда купалась голой и не оставила этой приятной привычки, став графиней Шереметевой. А уж за ней потянулись дамы высшего света, падкие на все новое, незнакомое, тем более не совсем приличное, и начали купаться без одежд в специально отведенных для этого местах.
А вслед за ними обнажились и мужчины, графья и князья, не исключая и членов императорской фамилии.
Женившись и переехав в Москву, Пушкин повадился ходить в Серебряный Бор, прогуливаться повдоль нудистского пляжа.
Здесь же, на пляже, помахивая мольбертами, слонялись Ренуар, Эдуард Мане и Кустодиев, отыскивая своих прекрасных купальщиц.
Пушкин не был уверен в себе, все время опасался, не взыграет ли его африканская плоть, и нагишом на берегу не появлялся. Он ходил по краю песчаного обрыва в настоящих американских джинсах, блейзере с металлическими пуговицами и в рубашке от Версаче с расстегнутым воротом, без галстуха...
Именно здесь, в Серебряном Бору, на песчаном откосе Пушкин сочинил знаменитое:
На берегу пустынных волн
Стоял он, дум великих полн,
имея в виду, конечно, себя.
Всматриваясь вниз, в узкую прибрежную полоску, Пушкин жгучей завистью завидовал Дантесу, который, скаля безукоризненно белые зубы, встряхивая мокрыми светлыми волосами, скакал голышом среди загорелых пейзанок. И вспоминались ему знаменитые строки его приятеля, безвременно ушедшего поручика Лермонтова:
А на утро я встал, мне как давай сообщать,
Что я хозяйку ругал, всех хотел застращать
Будто голым скакал, будто песни орал,
А отец, говорил, у меня генерал, -
хотя Пушкин совершенно точно знал, что отец у Лермонтова был никакой не генерал, а бедный аптекарь из занюханной провинциальной Жмеринки. И в бытность свою в одесской ссылке Пушкин не раз покупал у него средство от дурной болезни.
Там же, внизу, близорукий Дельвиг ходил по песчаному берегу и, подойдя вплотную к дамам, останавливался как вкопанный и наводил на них лорнет. Дамы пунцовели, говорили: “Фу, какой нахал!”, но не прикрывались и не отходили.
На том берегу, там, где начиналось Тушино, в зарослях плакучих ив что-то поблескивало стеклянным блеском - Пушкин знал, что это стеснительный Кюхельбекер смотрит на нудистский пляж в большой морской бинокль.
Щурясь на этот беспокойный стеклянный блеск, напоминающий блеск оптического прицела на дуэльном пистолете, Пушкин вспомнил, как однажды в Питере, в лицейские еще годы, перед визитом в веселый дом они зашли в аптеку приобрести средства предохранения, Кюхельбекер вдруг застеснялся и остановился в дверях, а Пушкин, жуткий шутник и прикольщик, крикнул на все заведение: “...и еще пять пачек презервативов во-о-он для того молодого человека - он стесняется” - и указал на мгновенно покрывшегося краской Кюхельбекера...
Именно после этого Кюхельбекер вызвал Пушкина на дуэль, которая, впрочем, не состоялась, и дело закончилась грандиозной попойкой в ближайшем “Макдональдсе”.
Да, это было благословенное место, нудистский пляж в Серебряном Бору, - даже голый прокурор Скуратов не привлекал здесь ничьего внимания...
Распугивая народ, с визгом и с матюгами шарахающийся от хрипящих коней, гикая и помахивая саблями, по берегу пронесся кавалерийский эскадрон во главе с накачавшимся шампанским “Мадам Клико” (12 рублей бутылка), краснорожим, голым по пояс Денисом Давыдовым, понукающим вороного своего жеребца босыми пятками, и вцепившимся в гриву серой в яблоках кобылы Газмановым-старшим, во всегдашнем своем длинном сером плаще с черным подбоем.
Пушкин вдруг увидел внизу, на песочке, свою тещу, отпрянул от обрыва и, сделав крюк, далеко обошел проклятое место...
А в это время несчастная Наталья Николаевна стояла дома обнаженной перед огромным венецианским зеркалом, принимала разные соблазнительные позы и спрашивала себя: ну почему, ну почему всего это великолепия, никто, кроме Пушкина, никогда не увидит?! Потому что жене ходить на нудистский пляж Пушкин запретил категорически.
Однажды Пушкин увидел, как внизу, у воды, на одеяле играют в карты трое: два мужика и одна еще нестарая дебелая девушка. “Цыганы?" - подумал Пушкин. Он спустился и подсел к ним. Одного мужика звали Петрович, он оказался слесарем-сантехником четвертого класса, то есть мог быть приравнен к действительному статскому советнику. Другой служил по ведомству императорских театров, установщиком декораций. Его имени Пушкин не запомнил. Толстую девушку, которая вблизи оказалась еще толще, звали Тася...
Компания играла в подкидного дурака.
Через три часа Пушкин встал с одеяла, разминая затекшие ноги и оставив Петровичу и честной компании 250 рублей ассигнациями, все, что у него с собой было, и еще вексель на 1500 рублей. Тася пыталась всунуть ему в потную ладонь бумажку с номером ее телефона, повторяя, что она “всегда дома”, но Пушкин вырвался и, проклиная свою пагубную страсть к игре, убежал. Едва Пушкин скрылся с глаз долой, как Петрович, посмотрев зачем-то вексель на свет, пошел вдоль берега, отыскивая чудака, у которого можно было бы обменять его на бутылку.
Если б зна-али вы-ы-ы,
Как мне дор-роги
Под-мос-ковные-ее ве-че-ра-а-а..,
раздавалось издалека, со стороны деревеньки Татарово, и Пушкин вполголоса подтягивал, не зная, что решением московского генерал-губернатора и Думы Серебряный Бор уже включен в черту города (на правах района), как и Зеленоград, Коломна и Севастополь.
Порой тихую душевную песню заглушал шум бомбардировщиков, взлетающих с Тушинского аэродрома и направляющихся куда-то на запад.
Ранним утром, едва рассветало, с середины реки сквозь густой белый туман слышалось крепкое русское словцо: это у президента, окруженного референтами, телохранителями, катерами берегового охранения и для пущего спокойствия подпираемого снизу подводной лодкой, срывалась с крючка плотвичка.
Конец подмосковного нудизма был внезапен и страшен. Пока в газетах писали об аморальности нудистского пляжа в самом святом месте, в столице нашей родины Москве, и усматривали в этом пагубные западные влияния, и намекали на всегдашнюю возможность свального греха, власть отмалчивалась. Но стоило Гусинскому с Березовским распустить слух о том, что нудисты собираются создать тайное общество, а может, и собственную политическую партию для участия в грядущих выборах (назывался даже список: Пушкин, Вяземский, Анна Керн), как власть встрепенулась и положила конец.
Прискакал фельдъегерь с подразделением ОМОНа, разогнал народ, попер его с берега, едва дав натянуть штаны, и опечатал пляж, а особо недовольных отправили в Шлиссельбургскую крепость.
Но долго еще слышались по ночам волшебные плески и сияли влекущей белизной в сизом сумраке подмосковной ночи белые плечи и роскошные ягодицы неизвестных красавиц.