«Власть мыслит ситуациями, которые надо разрулить…»
Моя статья в последнем номере журнала «Философия и культура» (а последним на сегодня является № 12 за 2009 г., вышедший во второй половине февраля). Кто-то из читателей моего ЖЖ, обладающий хорошей памятью, возможно, уловит в этом текстике нечто знакомое. Действительно, первые 5 тыс. знаков и заключительный пассаж - это мой карт-бланш в «Независимой газете» от 16 ноября 2009 г. О чем я, кстати, честно предупреждаю читателей журнала. Но в журнальном варианте нашли отражение еще несколько моих мыслей по поводу изгнания Института философии РАН с Волхонки, создания пресловутого «музейного городка» под эгидой директора ГМИИ им. Пушкина И.А.Антоновой и, главное, по поводу ментальности нынешней российской власти.
Прощание с Волхонкой
Здание Института философии Российской академии наук на Волхонке, 14 передано ГМИИ им. Пушкина. Нового здания философам не предоставлено. Несмотря на то, что согласно постановлению правительства передача здания ИФРАНа - это последняя стадия подготовки реконструкции музея, которая должна начаться после того, как будет найдено новое здание для Института и освобождено старое, Росимущество почему-то поторопилось. К тому же это ведомство зарегистрировало здание без обременения в виде имеющегося у философов договора аренды. В довершение всего вандалы ночью сорвали вывеску института, сотрудники нашли ее утром в куче мусора изломанной и искореженной.
Коллектив Института философии выразил свое возмущение бесцеремонностью, пренебрежением к себе и тем, что инстанции очевидным образом вышли за рамки правого поля. Философы обратились с письмом к президенту Медведеву и премьеру Путину и, судя по характеру обсуждения на общем собрании Института и в интернете, готовы были перейти к осуществлению акций протеста.
Таковы факты. Мне хотелось бы отвлечься от событийного ряда и взглянуть на проблему под другим углом зрения, попытаться понять, какие структуры мышления стоят за развернувшейся на наших глазах коллизией.
Прежде всего, это мышление, ориентированное на оперирование системой приоритетов как универсальным инструментом упорядочивания реальности. Определяется, что важно, что менее важно, а чем вообще можно пренебречь, и все усилия подчиняются решению приоритетной задачи. Пусть и за счет всего остального. Возникает своеобразная иерархия, этакая табель о рангах для социальных, экономических и культурных проблем.
На самом деле, «мышление приоритетами» - это крест нищего морально, примитивного интеллектуально и бедного материально общества. Или то, или это, или мы, или они. Черно-белый мир, черно-белое сознание.
Если приоритетом оказывается развитие тяжелой промышленности, как это было в период так называемой сталинской модернизации, то уничтожается деревня, великие стройки финансируются за счет средств, выжимаемых, выдавливаемых, выбиваемых из села.
Если власти кажется, что приоритетно развитие энергетики, строительство ГЭС, то создаются рукотворные моря - и заливаются, уходят под воду леса, луга, деревни и города. Все помнят эти страшные картины: верхушки церквей, торчащие над поверхностью очередного рукотворного моря. Знаменитая повесть Валентина Распутина «Прощание с Матёрой» стала приговором этому типу сознания и этому методу распоряжения национальными ресурсами.
Если приоритетом признаются интересы некоей нефтяной компании, призванной облагодетельствовать город, то в одной из двух российских столиц возводится 400-метровое здание для ее офиса. Ибо что такое панорама «града Петрова», одного из великолепнейших городов мира, по сравнению с живыми деньгами, идущими в городской бюджет?
Наконец, если приоритетом признается поддержка и расширение художественного музея, в нашем случае ГМИИ им. Пушкина, то подлежит выдворению, если хотите, затоплению Институт философии. То есть, конечно, сотрудников физически не затопят вместе со зданием, вывезут, как некогда вывозили жителей распутинской Матёры, пересадят на новое место. Ведь жить можно везде. Тем более работать.
Администраторы, которые мыслят так примитивно и незамысловато, не понимают элементарного: здание института - это материализация некоей культурной традиции, которая воплощена, растворена, сконцентрирована в нем. Ну, как, как им это объяснить?
А если им, принимающим решения, намекнуть, что президенту России и его администрации следует покинуть Кремль, уступить свои площади кремлевским музеям, у которых тоже много чего есть в запасниках, которым тоже тесно, которые тоже почти что задыхаются? Если предложить им на президентском этаже разместить искусствоведов, которые ютятся сейчас бог знает где, если объяснить им, что там можно было бы найти место и для библиотеки, где книги на всех языках мира, а залы, где сейчас проходят помпезные официальные мероприятия, использовать для выставок? В конце концов, чем Кремль хуже (или лучше) Зимнего дворца? А администрацию президента переместить куда-нибудь в Южное Бутово, в зеленый массив, где возвести новое замечательное здание? Что будет, если сказать им об этом?
В этом случае они, власть предержащие, конечно, прозреют и, конечно же, найдут нужные слова. И о многовековой традиции, согласно которой все нити управления государством сходились в Кремле, и о том, что Кремль - один из символов страны и все такое. «Начинается земля, как известно, от Кремля». Но это, только если речь зайдет о них. Того, что символы и традиции могут быть не только у власти, они не понимают.
Они не понимают, что дело даже не в том, что именно должно быть приоритетом номер один, а что - приоритетом номер два, три и т. д. Они не сознают, что сам тип их мышления - архаичен, несовременен, неприличен в XXI веке. Что в начале XXI века нельзя рассматривать социальное пространство как арену для игр с нулевой суммой. Что нельзя уничтожать, чтобы создавать. Что нужны новые алгоритмы решения проблем, новое понимание мира.
Не понимают они также того, что механическая экспансия, экстенсивное расширение не является в XXI веке достойным путем развития. Если музею тесно, прихватим одно близлежащее здание, потом другое, потом третье, пятое, десятое, потом всю округу. И соединим под землей, и в этом подземном пространстве будет… все мы знаем, что бывает в подземных этажах, которые возникают в процессе осуществления гигантских коммерческих проектов.
Этот тип развития является калькой территориальной экспансии, которая была целью российских и не только российских властителей на протяжении веков. Века эти - далеко за спиной, опыт пространственной экспансии не востребован в XXI веке. Но для власти тупое механическое расширение, расползание - по-прежнему магистральный путь.
Расширяться и расширяться. А что делается на бескрайних пространствах между Уральским хребтом и островами Курильской грядой - это уже вопрос десятый. Что делается, то и делается. Но почему в России в начале XXI века, после «семи тучных лет», ознаменованных высокими и очень высокими ценами на нефть, нет нормальной шоссейной дороги, по которой можно проехать от столицы до «нашенского» города Владивостока, они объяснить не могут. Зато они всегда готовы поглотить близлежащее, незащищенное, потому что мыслят категориями прошлого века.
Ну, а любовь к музейному делу… Полноте. Не так давно на наших глазах власть пыталась вытряхнуть из занимаемого им здания на Делегатской Музей декоративно-прикладного искусства. Общественности удалось отстоять его с огромным трудом. А фостеровский «Апельсин», который планировали взвести на месте выставочного комплекса Третьяковской галереи на Крымском валу? Так что не надо толковать о любви к прекрасному. Мы всё знаем о нашей власти, о чиновниках и о мотивах, коими они движимы.
Впечатление такое, что те, кто сегодня принимают решения, неспособны делать выводы даже самые очевидные. Например, извлечь хоть какой-то урок из истории с реконструкцией Большого театра. Где котлован почти платоновский поглотил немерянные, не предусмотренные никакими сметами миллионы и миллиарды. Казалось бы, пора понять, что это не случайность, не казус, а закономерность осуществления подобных проектов. Нет, им это не по плечу. Не понимают. Хотя все остальные понимают и кричат им это практически в ухо. Не слышат.
И методы, коими носители подобного менталитета защищают свое право думать и действовать так, как было описано, - соответствующие. Нахрап, демагогия, словесная агрессия, обычно предполагающие обвинения политического характера. Не буду приводить примеры из истории - им несть числа. Копнем слой сравнительно свежий.
«Из уст отдельных руководителей Института (философии. - С.К.) звучат призывы к общественным выступлениям - пикетам и демонстрациям».
«Общественные волнения подогреваются среди студенческой молодежи, большая часть которой не знает реальной ситуации и является объектом манипуляции».
«Своими выступлениями руководство Института философии торпедирует решения Правительства, прописанные постановлением Правительства Российской Федерации “О праздновании 100-летия Государственного музея изобразительных искусств имени А.С. Пушкина”».
Это не из обвинительного заключения по делу право-левых экстремистов. Нет, это всего лишь выдержки из пресс-релиза Росимущества по поводу позиции руководства Института философии, пытающегося отстоять здание, в котором институт работает более 80 лет. Такой, с позволения сказать, дискурс.
Это, по сути, спекулятивная сигнификация, проще, маркировка некоего враждебного объекта в рамках дихотомии «друг - враг» (привет Карлу Шмитту!) Причем, те, кому ставится на лоб клеймо врага, становятся врагами не чиновника - государства.
Понять причины этой словесной агрессии нетрудно. Сегодня вполне очевидно, что произвол и нарушение закона в России чаще всего имеют коррупционную природу. Есть, конечно, отдельные исключения, которые можно интерпретировать, используя так полюбившееся нам, ставшее почти научным термином словечко «бардак». Но чаще всего пренебрежение законом и правом со стороны чиновников носит небескорыстный характер. А коррупционный контекст тех или иных ситуаций легче всего и проще всего камуфлируется агрессивным дискурсом с зубодробительными квазиполитическими обвинениями в адрес оппонентов и критиков...
Между тем, встает неизбежный русский вопрос: что же делать? Прежде всего, понять, что нынешняя Волхонка - это исторически сложившаяся целостность. И эта целостность скреплена не просто многолетним существованием в одном сегменте пространства ряда зданий - исторических памятников, выстроенных в одну эпоху и составляющих сложившийся архитектурный ансамбль. Она скреплена общей судьбой. Судьба эта драматична и является отражением драматичной судьбы страны в XX веке.
Храм Христа Спасителя. Самая трагическая судьба. Уничтожение, унижение религии, социальное и политическое преследование и физическое уничтожение служителей церкви в ленинское и сталинское время, потом физическое разрушение Храма.
Затем, уже в новой, постсоветской России - воссоздание, но, увы, не восстановление храма, потому что восстанавливать было нечего. Но что стало реальностью, так это восстановление прерванной духовной и культурной традиции. Восстановление в очень непростой исходной ситуации, когда на месте храма - тот же храм, но и иной, новый.
В 1996 г. мне случилось писать дикторский текст к фильму о восстановлении храма Христа Спасителя, который делал Центр использования и публикации архивных фондов Мосгорархива. Это был видеофильм, записанный на CD. Так вот, там были потрясающие, отчасти даже жутковатые съемки строительства храма, сделанные с вертолета: сверху стройка напоминала 4-й энергоблок Чернобыльской АЭС после катастрофы. И вот храм стоит, он снова стал архитектурной доминантой Волхонки и окрестностей, без него уже немыслима Москва. Конечно, есть немало людей, считающих, что сооружение - тяжеловесно и никак не может считаться архитектурным шедевром. Весьма вероятно. Но мы говорим об истории, о восстановлении традиции и исторической памяти, не об архитектуре. Хотя критикам проекта Константина Тона не мешало бы чуть внимательнее взглянуть на здание ГМИИ, этого помпезного русского Эрехтейона, действительно взломавшего сложившийся к началу XX века архитектурный облик Волхонки.
Государственный музей изобразительных искусств им. Пушкина (ГМИИ). Сначала - классический, весьма консервативный цветаевский музей, начатый коллекцией слепков из кабинета Древнего мира Московского университета. Помпезное, имперское учреждение, не случайно носившее имя Александра III. В то же время просветительский центр, открытый в очень косной и традиционалистской стране. Вспоминаются записки Марины Цветаевой: их дворник Алексей, которого уговорили сходить в музей, шел по залам, прикрыв глаза рукой: стыдобища, столько голых баб...
Затем все меняется, связь времен рвется, и цветаевский музей оказывается цитаделью нового западного искусства, владельцем и хранителем коллекций Щукина и Морозова, отъятых государством диктатуры пролетариата у их владельцев, не преступников и даже не членов императорской фамилии, а абсолютно частных людей. Дальше, на волне борьбы с космополитизмом, ГМИИ приобретает часть коллекций уничтоженного Музея нового западного искусства, и тут же, в 1949-м, - перестает быть музеем изящных искусств. В нем на три с лишним года размещается выставка подарков к 70-летию товарища Сталина.
Потом - выставка Пикассо в 1956 г., символ вхождения СССР в мировое культурное пространство, хотя бы очень относительного и ограниченного. И знаменитые слова Ильи Эренбурга, сказанные в рупор волнующейся очереди: «Вы ждали эту выставку двадцать пять лет, так подождите еще двадцать пять минут».
И тайное хранение сокровищ Дрезденской галереи, затем экспонированных и переданных в ГДР, и столь же тайное, на протяжении многих десятилетий, обладание сокровищами древней Трои, «золотом Шлимана», в конце концов также выставленным, но не переданным бывшим владельцам и до сих пор остающимся в фондах музея…
И вот, наконец, сегодня - открытая экспансия, стремление подмять под себя окружающее культурное пространство, прикрытые «юбилейным» постановлением правительства, результатом весьма эффективной лоббистской деятельности.
Институт философии РАН. Институт возник в 1929 г. как продолжение традиции русской философской мысли, под руководством замечательного русского философа Густава Шпета. Потом была Коммунистическая академия, идеологизация, превращение философии в инструмент индоктринации, ставшее очевидным после разгрома «группы Деборина» и «меньшевиствующих идеалистов». Дальше было превращение философии в инструмент расправы с генетикой, кибернетикой. И репрессии против настоящих философов, выдавливание из профессии, преследование, а зачастую и физическое уничтожение не укладывающихся в матрицу власти фигур и умов.
После смерти Сталина начинается медленное высвобождение из-под спуда, попытки работать и мыслить, насколько это было возможно в тоталитарном обществе, хотя бы в русле творческого, недогматического марксизма. Те, кто пытаются вернуть философии статус науки и сохранить достоинство философа, попадают под удары, в том числе под удары ультраконсервативных, мечтающих о реванше сталинизма, коллег. Мыслящих людей преследуют и подавляют, расформировывают сектора и отделы, травят и увольняют людей, хотя уже не убивают… Но все равно, философская мысль пробивалась из-под асфальта. Если бы не было философии и философов в советское время, сегодня не было бы нормальной, вписанной в структуры мировой науки российской философии.
Институт русского языка им. Виноградова. Нужно ли говорить о том, что такое для русской культуры русский язык? И они прошли через тяжелые времена и пережили многое. Слияния и разлияния с Институтом языкознания, атаки марристов и разоблачение Марра, инициируемые сверху реформы русского языка, символом которых стал пресловутый заец… Хотя, наверное, в силу относительной отдаленности языка от сферы идеологии, Институту русского языка все-таки не так досталось, как Институту философии.
Международный Центр-Музей имени Н.К.Рериха. Наследие Рериха небесспорно и как философия, и как живопись. Мне, например, нелегко воспринимать полотна Николая Рериха как творения великого художника. Но и это - часть национальной культуры, причем часть, обращенная к миру и этот огромный, не похожий на Россию мир отразившая. И мыслью, и зрительными образами.
Наконец, Галерея Ильи Глазунова, фигуры яркой и во многом символической для советского и постсоветского искусства, а больше всего - для процесса перехода от первого ко второму, опять-таки независимо от моего личного к нему отношения. Во всяком случае, каждому, кто видел главные полотна Глазунова - «Вечная Россия», «Великий эксперимент» и «Мистерия XX века», понятно, почему у галереи художника есть основания располагаться vis-à-vis с храмом Христа Спасителя.
В каком-то смысле судьба Волхонки в ее нынешней архитектурной, культурной и, если хотите, метафизической конфигурации - это слепок с судьбы страны, это квинтэссенция нашей исторической памяти, это символическое место, хотя, наверное, в Москве и в стране существует немало таких символических «пятен памяти», вобравших в себя глобальную историю. Нынешняя Волхонка - это воплощение многообразия отечественной культуры, ее сложности, притом отражающее чудовищно трудную и во многом трагическую судьбу русской культуры в XX веке.
И это многообразие, которое следует зафиксировать и сознательно поддерживать, предлагается урезать, «укоротить», сначала за счет рериховского центра (что не удалось), потом за счет Института философии. Между тем, умная, просвещенная (не побоюсь этого слова) власть должна действовать ровно в противоположном направлении.
Сейчас обсуждается идея создания на Волхонке Музея русской философии или Музея русской общественной мыли. Это - способ интегрировать культурное пространство, связать разорванные нити, соединявшие исторически русскую философию и Русскую православную церковь. Святейший Патриарх не случайно отметил в своем поздравлении Институту философии в связи с 80-летием, что после окончания периода идеологического диктата над философией в гостеприимных стенах института стали проходить встречи богословов и светских философов, принадлежащих к разным школам и поколениям, и эта практика должна получить дальнейшее развитие. Музей русской общественной мысли - это новый уровень этого сотрудничества.
Трудно и, наверное, рано обсуждать детали реализации этой идеи - где, в каких организационных формах: в рамках Института философии или в качестве самостоятельного культурного объекта, связанного с ИФРАНом только интеллектуальной связью и духовными нитями. Но важно наметить вектор развития, увидеть проект в контексте развития русской культуры.
И, наконец, Музей кино, особая тема. Учреждение уникальное, единственное в стране и, по крайней мере, с 2005 г. года лишенное возможности нормально работать. Возражать против того, чтобы Музей кино вновь открылся, где бы то ни было, пусть и на Волхонке, язык не поворачивается. Но давайте будем последовательны. Если мы говорим об исторически сложившемся облике, об общей судьбе, об исторической памяти, мы не можем не спросить себя - а какое отношение имеет Музей кино к Волхонке? Появление его в этой части города кажется абсолютно случайным. Мне видится Музей кино в Центре, в одном из старых кинотеатров, желательно кинотеатров довоенных. Хоть в «Художественном». И, положа руку на сердце, такая ли проблема найти для Музея кино приличный особняк с просмотровым залом, отреставрировать его, адаптировать для музейных целей? Естественный вопрос - за чей счет? Все за тот же. Ведь размещение Музея кино на Волхонке при любом варианте, в любом из реконструированных зданий будет оплачено средствами из российского бюджета. Так распорядитесь этими средствами грамотно, понимая, что центр Москвы - это сложившееся историческое пространство, а не арена для самовыражения чиновников и отдельных авторитетных деятелей культуры, способных пролоббировать на самом верху свои интересы.
Итак, культурное разнообразие, исторически возникшая сложность, скрепленная общей исторической судьбой. Сложность и многообразие, символическое отражение сути отечественной культуры, а отнюдь не тупая экспансия «приоритетного». Мне кажется это очевидным. Странно, что этого не понимает власть.
Возможен ли такой подход к Волхонке как к специфическому сегменту российского социокультурного пространства? В принципе, конечно, да. Но в ситуации, когда существует некая общая, глобальная, проявляемая на макро- и на микроуровнях ментальность власти, стремление к упрощению и уплощению социальной реальности, примитивизации социальной ткани, - сомневаюсь. Сознание власть предержащих исходит из презумпции того, что просто устроенным социумом легче управлять. Простота и прозрачность социальной ткани кажется им условием управления, ручного управления. Они мыслят ситуациями, которые надо разрулить, а не социокультурными трендами, они не креативны, а реактивны. Это видно в политике, это видно в экономической сфере, это видно в образовании (ЕГЭ - это предельная унификация). И, конечно же, унифицируются, приводятся под общий знаменатель электронные СМИ, телевидение, то, что является опорой власти, то, на чем действительно держится властная вертикаль.
С моей точки зрения, это проявление ограниченности. Как им объяснить, что сложная система более устойчива, чем простая? Что у нее иные перспективы развития, чем у простой? Что будущее в XXI веке - не за простотой и единообразием, которые культивируются, чтобы привести реальность в соответствие с сознанием каких-то властных групп, фигур и персонажей? Что надо не реальность приводить в соответствие со своим сознанием, а менталитет власть предержащих проверить на соответствие реальностям, в которые вступил мир в XXI столетии?
Пока мне трудно представить, что в отношении Волхонки сработают какие-то иные алгоритмы мышления, помимо уже продемонстрированных властью, что на одном квадратном километре власть вдруг начнет действовать иначе, чем на бескрайних пространствах России. Но, конечно, надеяться на это хочется…
Подводим итоги. Какие могут быть перспективы у страны, когда люди, стоящие у руля, так мыслят и так действуют? Вопрос - не риторический, и напрашивающийся пессимистический ответ на него: «Никаких», - не верен. Но надо признать, что ментальная архаика, разлившая по всем этажам российской власти, весьма и весьма отягощает нашу общую перспективу.