Зарисовки. (публикует мама, ко дню рождения) 2007-2008г создания.
Говорят, что чем дальше в лес, тем больше деревья. И это правда, да и к чему здесь врать? Но если будут говорить, что видели Дерево-Мать - значит, их слова лживы и не стоят веры. Почему? Да потому, что не многие добирались до него - в самый центр леса, но еще меньше возвращалось. А те, кто возвращался, не оставались прежними и никогда не говорили о том, что видели. А если и стоит верить кому-то, то только древесникам, которых еще друидами называют. А они говорят, что лес-то наш очень необычный и волшебственный, и что лучше не совать нос куда не следует. И так говорят потому, что знают что-то… Но чтоб мне пусто было, если я знаю, что!... И ведь не вытянешь! Никак! Я одному, истина святая, пол бочонка браги споил - так все равно ничего не сказал - только поблагодарил за угощение да ушел. Не покачиваясь, ровно! Будто и вовсе не пил! А иначе тоже не узнаешь - денег они не признают, а силой выпытывать - себе дороже… Словом, только и знаем мы, что лес наш необычен, а что и как - никто толком и не ведает! - закончил старик, бывший охотник, и отхлебнул из большого деревянного ковша пива.
Был вечер, и золотистые солнечные лучи пробивались сквозь кроны деревьев, и наискось падали на землю, крыши и лица людей, словно рисуя сложный подвижный узор. В воздухе сливались влага, поднимавшаяся от реки, и приятный сосновый дым, поднимающийся над крышами лесных домиков, наполовину погруженных в землю. Было как-то необычайно спокойно. Неспешная история старого охотника, игра теней на земле, шум ветра в кронах, звонкие голоса малышни и зовущий запах готовой пищи…
Странник, слушавший старика, встал и направился в сторону самого большого в деревне дома - здесь принимали, за неимением таверны, проезжих странников.
Он был одет в кожаную куртку, покрытую металлическими заклепками, за плечами висели два клинка. Но этот странник не казался почему-то воином. Наверное, об этом говорил мудрый взгляд глубоких зеленых глаз…
***
Чужеземец.
Его темное лицо, привыкшее к солнечному жару, усталые и проницательные глаза… они казались лишними и ненужными здесь, в низком, полном дымом и людьми помещении. Они никак не вписывались в грязную и мрачноватую обстановку. Но и хотел ли он вписаться?...
Он играл голосом и струнами, но прежде всего своими словами на своих же чувствах. И ведь не просто играл, а играл для всех, для всех нас. И голос его, то нежный, то суровый, и звал, и хлестал. И поднимал куда-то к звездам и бескрайнему небу.
Он пел, и голос его доносил до нас смысл - сквозь хитросплетения непонятных слов. А ритмичные стремительные удары плели и плели узор…
И не стало дымной комнаты - только стремительный, но безошибочно точный узор. И на нем - как яркие и изящные мазки кисти каллиграфа - слова, изменить которые нельзя.
И - улыбка на лице музыканта, шутка, брошенная взглядом и взмахом бубна.
Никто и не заметил, как он растворился в восхищенной толпе.
Был вечер, и золотистые солнечные лучи пробивались сквозь кроны деревьев, и наискось падали на землю, крыши и лица людей, словно рисуя сложный подвижный узор. В воздухе сливались влага, поднимавшаяся от реки, и приятный сосновый дым, поднимающийся над крышами лесных домиков, наполовину погруженных в землю. Было как-то необычайно спокойно. Неспешная история старого охотника, игра теней на земле, шум ветра в кронах, звонкие голоса малышни и зовущий запах готовой пищи…
Странник, слушавший старика, встал и направился в сторону самого большого в деревне дома - здесь принимали, за неимением таверны, проезжих странников.
Он был одет в кожаную куртку, покрытую металлическими заклепками, за плечами висели два клинка. Но этот странник не казался почему-то воином. Наверное, об этом говорил мудрый взгляд глубоких зеленых глаз…
***
Чужеземец.
Его темное лицо, привыкшее к солнечному жару, усталые и проницательные глаза… они казались лишними и ненужными здесь, в низком, полном дымом и людьми помещении. Они никак не вписывались в грязную и мрачноватую обстановку. Но и хотел ли он вписаться?...
Он играл голосом и струнами, но прежде всего своими словами на своих же чувствах. И ведь не просто играл, а играл для всех, для всех нас. И голос его, то нежный, то суровый, и звал, и хлестал. И поднимал куда-то к звездам и бескрайнему небу.
Он пел, и голос его доносил до нас смысл - сквозь хитросплетения непонятных слов. А ритмичные стремительные удары плели и плели узор…
И не стало дымной комнаты - только стремительный, но безошибочно точный узор. И на нем - как яркие и изящные мазки кисти каллиграфа - слова, изменить которые нельзя.
И - улыбка на лице музыканта, шутка, брошенная взглядом и взмахом бубна.
Никто и не заметил, как он растворился в восхищенной толпе.